Итак, упадок религиозности русского населения в те или иные эпохи практически автоматически вел к потери русскими ассимиляторских способностей, которые многим внешним наблюдателям казались природной чертой русского народа. Это происходило каждый раз, когда “политика интересов” брала верх над “политикой принципов”.
В этом отношении интересно, что территории имевшие для России особую идеологическую значимость заселялись гораздо менее интенсивно, чем территории идеологически нейтральные. Однако по существу, степень интегрированности этих территорий в состав империи достаточно велика.
Теперь перейдем к последнему, из заявленных нами вопросов - о признаках дезинтеграции. Я полагаю, что признак дезинтеграции региона - это потеря его “идеологического” значения для русских, потеря “принципа”. В отличие от предыдущей части доклада, где я опиралась исключительно на исторические примеры, в данном случае я обращусь к примеру не просто современному, но и злободневному, а именно к чечнской войне. Ведет ли эта война к психологическому отторжению от Россиии столь конфликтогенного региона. На сиюминутном эмоциональном уровне - да. Но на более глубоком уровне, которой будет определять действия русского народа через 5 - 10 лет, напротив, чеченская война, как это не парадаксально, работает на интеграцию России. Эта война (тем более, православно-мусульманская война) как бы вернула память о идеальной составляющей русского имперского принципа - хотя и в уродливо-извращенном виде. И насколько мне представляется, вопреки тому, что сейчас русское население покидает Чечню, как только наступит мир, начнет стремительно заселяться русскими. Причем, я полагаю, мы станем свидетелями очень любопытного явления, архаичное по своей сути. Она будет заселяться казачьими общинами (активизация этого движения происходит на Кавказе в настоящее время) - то есть край начнет приобретать психологически комфортный для русских “чешуйчатый” характер. И очень возможно, что здесь может реализоваться и основная модель народной колонизации, а именно: государственное препятствие колонизации (на деле только усиливающее ее), напор колонизации и, в конце концов, ее признание. Причем, психологически война превращает территорию в “дикое поле”.
Впрочем, я не считаю, что к моему прогнозу следует относиться очень серьезно. Трудно прогнозировать поведение народа, находящегося в остром психологическом кризисе. Однако я хочу подчеркнуть, что сказанное мною выше не следует рассматривать как нечто, имеющее только исторический интерес. Поскольку речь идет о глубинных этнопсихологических комплексах народа, то они могут пробиваться как трава сквозь асфальт и реализовываться в самом неожиданном виде.