Боvльший след оставила преподавательская и научная деятельность Дмитрия Львовича Крюкова (1809 - 1845 гг.),96 читавшего, помимо латинской словесности, также и курс древней истории. Историк С. М. Соловьев, бывший в ту пору студентом Московского университета, признается в своих воспоминаниях, что из всех профессоров, которых он слушал на 1-м курсе, Крюков, читавший [152] древнюю историю, произвел на него самое сильное впечатление: "Крюков, можно сказать, бросился на нас, гимназистов, с огромною массою новых идей, с совершенно новою для нас наукою, изложил ее блестящим образом и, разумеется, ошеломил нас, взбудоражил наши головы, вспахал, взборонил нас, так сказать, и затем посеял хорошими семенами, за что и вечная ему благодарность". На 2-м курсе Соловьев слушал Крюкова уже как профессора латинской словесности: "... и здесь он был превосходен, обладая в совершенстве латинскою речью и силою своего таланта возбуждая в нас интерес к экзегезису, столь важному для изучения отечественных памятников ..."97
Уже из этих высказываний Соловьева, кстати, вполне согласных с отзывами других современников, можно составить ясное представление о преподавательских и ученых достоинствах Крюкова: огромная эрудиция, мастерское изложение, умение критически препарировать исторический материал и в доступной форме донести его до слушателей, наконец, приверженность к "новым идеям", общая либеральная направленность - вот что отличало его от профессоров старой закваски. Особо отметим эту приверженность к "новым идеям": она привела к тому, что Крюков и другие молодые преподаватели, вернувшиеся из-за границы, сразу же составили в университете особую группу, противостоящую реакционерам типа М. П. Погодина и С. П. Шевырева.
Как ученого Крюкова интересовали преимущественно литература и история древнего Рима, причем в римской литературе его особенно привлекала фигура Тацита: "Агриколе" Тацита посвящена его докторская диссертация - "Observationes ad Taciti Agricolam" (Dorpati, 1832); это же сочинение Тацита, снабженное необходимыми примечаниями, было им издано позднее в качестве пособия для тех, кто изучает латинский язык и литературу (М., 1836). Связана с этими занятиями также и небольшая журнальная статья "О трагическом характере истории Тацита", опубликованная Крюковым в 1841 г.98 Статья эта не столько научного, сколько публицистического свойства, однако именно поэтому она важна для понимания общественных взглядов самого Крюкова. Выступление Крюкова с публицистической статьей, посвященной Тациту, несомненно стояло в связи с общим интересом прогрессивной русской литературы [153] к Тациту, как к обличителю всяческого самовластия. Однако Крюкова интересует в Таците не только эта сторона; анализируя рассказ древнего историка, он приходит к выводу, что деспотизму римских императоров противостояла ужасающая разнузданность черни; по его мнению, трагедия римской истории состояла именно в этом, пагубном для всего общества столкновении двух стихий - "произвола индивидуумов с произволом черни"; при этом он недвусмысленно указывает, что произвол черни - "этого стоглавого чудовища" - был сильнее, а следовательно, можно сделать вывод, и пагубнее, чем произвол индивидуумов. Подобные рассуждения превосходно характеризуют Крюкова - человека несомненно либеральных воззрений, чей либерализм, однако, был сильно скован страхом перед возможными и в современной истории выступлениями "черни".
Кроме этих работ, посвященных Тациту, и актовой речи о времени жизни Курция Руфа,99 у Крюкова есть еще одно сочинение, бесспорно, самое важное в его научном наследии: "Мысли о первоначальном различии римских патрициев и плебеев в религиозном отношении".100 В русской литературе это первая серьезная попытка проникнуть в мир религиозных представлений классической древности. Собрав и тщательно исследовав свидетельства древних авторов о религиозном быте римлян, Крюков пришел к выводу, что в римской религии можно обнаружить два начала, две культовые формы, по самой своей сути противоположные друг другу, которые лишь позднее слились воедино; эти две формы - простая, символическая религия патрициев и пышная, сопряженная с кровавыми жертвоприношениями, антропоморфная религия плебеев. Первая форма - символическая или квиритская (от quiris - "копьё", которое надо понимать как символ, а не атрибут божества) - была местного, латинского, отчасти сабинского происхождения, вторая принесена из Этрурии. В связи с этим встает более общий вопрос о роли внешних влияний в формировании основных групп римского населения: признавая в целом латинское происхождение и патрициев и плебеев, мы не должны игнорировать известного сабинского влияния на первых и сильнейшего этрусского - на вторых.
[154] Таковы, в немногих словах, основные выводы Крюкова. Его работа (в немецком варианте, изданном под именем Пеллегрино) получила европейскую известность и признание. В затянувшемся споре о происхождении патрициев и плебеев выводы Крюкова послужили отправной точкой для создания оригинальной теории, видящей в патрициях и плебеях потомков различных этнических слоев (точка зрения Дж. Оберцинера, У. Риджуэя и некоторых других). Конечно, многое в этой теории может быть поставлено под сомнение, однако исходное положение о большой религиозной и культурной обособленности патрициев и плебеев, т. е. то, что было высказано еще Крюковым, сохраняет свое значение и служит важным дополнением к основной, принятой в нашей науке, теории Нибура.101
Исследование Крюкова о древнейшей религии патрициев и плебеев осталось неоконченным из-за преждевременной смерти исследователя. Учеником Крюкова и преемником его по кафедре римской словесности был Павел Михайлович Леонтьев (1822 - 1874 гг.)102 - тоже крупный ученый, хотя, как человек, гораздо менее симпатичный, чем его учитель. Воспитанник Московского дворянского института и Московского университета, Леонтьев получил под руководством Д. Л. Крюкова хорошую филологическую подготовку. Свое образование он завершил в Германии, в Берлине, где слушал лекции А. Бёка и К. Лахмана по классической филологии и Шеллинга - по философии. С возвращением из-за границы (в 1847 г.) начинается его преподавательская деятельность в Московском университете. Вскоре он защищает магистерскую диссертацию и назначается профессором (в 1851 г.), а еще через несколько лет (в 1856 г.) Петербургская Академия наук, признавая ученые заслуги Леонтьева, избирает его своим членом-корреспондентом.
Диапазон Леонтьева как ученого был очень широк: древнегреческая религия, античная скульптура и архитектура, археология Северного Причерноморья, экономическое и социальное развитие Рима, историография - вот перечень, притом далеко неполный, тем, которые его интересовали. Среди написанного им есть крупные исследования: [155] магистерская диссертация "О поклонении Зевсу в древней Греции" (М., 1850),несущая на себе печать сильного воздействия шеллингианской философии; три интересных очерка о греческой скульптуре, написанные для 1-й книги "Пропилеев" (М., 1851) - "О различии стилей в греческом ваянии", "Эгинские мраморы мюнхенской глипотеки" и "Венера Таврическая" (о знаменитой статуе Афродиты, приобретенной Петром I); фундаментальное, до сих пор сохраняющее свое значение, исследование о Танаисе - "Археологические разыскания на месте древнего Танаиса и в его окрестностях" (в 4-й книге "Пропилеев" [М., 1854]); наконец, первая в русской литературе работа по аграрной истории Рима - "О судьбе земледельческих классов в древнем Риме" (М., 1861). Относительно этой последней надо заметить, что ее написание стояло в прямой связи с современным общественным движением, с подготовлявшейся тогда в России крестьянской реформой. Отсюда, между прочим, и аналогии, которые Леонтьев проводит между римскими колонами и русскими крепостными крестьянами. Из историографических работ Леонтьева отметим уже упоминавшийся нами "Обзор исследований о классических древностях северного берега Черного моря" (в 1-й книге "Пропилеев") - незаменимое пособие для тех, кто интересуется историей классической археологии в России.
Леонтьев был не только ученым, но и общественным деятелем, издателем и публицистом, ратовавшим за всемерное развитие классического образования в России. В 50-х годах им было предпринято издание "Пропилеев", периодически выходившего в свет сборника статей по античному искусству, литературе и истории (всего вышло 5 книг [М., 1851 - 1856; изд. 2-е - М., 1869]). В "Пропилеях" печатались статьи как серьезного, исследовательского, так и научно-популярного характера; последним даже отдавалось предпочтение. Таким образом, Леонтьев продолжал традиции К. С. Моргенштерна и И. Я. Кронеберга, однако его издание больше уже напоминало правильно организованный журнал. "Пропилеи" выходили достаточно длительное время, ежегодно по одной книге; в каждой книге было два отдела: в первом публиковались статьи на собственно античные темы, во втором - обзоры новых книг и статьи по истории нашей науки. Но самое главное состояло в том, что в "Пропилеях" приняло участие большое число русских исследователей античности: помимо самого Леонтьева здесь публиковали свои сочинения такие видные ученые, как П. Н. Кудрявцев, И. К. Бабст, [156] М. С. Куторга, Н. М. Благовещенский, А. С. Уваров и др. Таким образом, впервые было осуществлено широкое сотрудничество русских антиковедов на основе периодически издающегося сборника, специально посвященного классической древности.