Но ликование оказалось преждевременным. Конвент решил бороться. Сейчас же, в ту же ночь на 13 вандемьера, по приказу Конвента генерал Мену был отставлен и тут же арестован. Затем Конвент назначил одного из главных деятелей 9 термидора, Барраса, главным начальником всех вооруженных сил Парижа. Сейчас же, ночью, нужно было начать действовать, потому что возмутившиеся секции, узнав об отставке и аресте Мену и, поняв, что Конвент решил бороться, со своей стороны, без колебаний и с лихорадочной поспешностью стали скопляться в ближайших к дворцу Конвента улицах и готовиться к утреннему бою. Их победа казалась и им, и их предводителю Рише-де-Серизи, и даже многим в самом Конвенте почти несомненной. Но они плохо рассчитали.
Барраса современники считали как бы коллекцией самых низменных страстей и разнообразнейших пороков. Он был и сибарит, и казнокрад, и распутнейший искатель приключений, и коварный, беспринципный карьерист и всех прочих термидорианцев превосходил своей продажностью (а в этой группе занять в данном отношении первое место было не так-то легко). Но трусом он не был. Для него, очень умного и проницательного человека, с самого начала вандемьера было ясно, что начавшееся движение может приблизить Францию к реставрации Бурбонов, а для него лично это обозначало прямую опасность. Дворянам, пошедшим в революцию, вроде него, было очень хорошо известно, какой ненавистью пылают именно к таким отщепенцам от своего класса роялисты.
Итак, нужно было дать немедленно, через несколько часов, бой. Но Баррас не был военным. Необходимо было сейчас же назначить генерала. И тут Баррас совершенно случайно вспомнил худощавого молодого человека в потертом сером пальто, который несколько раз являлся к нему в последнее время в качестве просителя. Все, что Баррас знал об этом лице, сводилось к тому, что это - отставной генерал, что он отличился под Тулоном, но что потом у него вышли какие-то неприятности и что сейчас он перебивается с большим трудом в столице, не имея сколько-нибудь значительного заработка. Баррас приказал найти его и привести. Бонапарт явился, и сейчас же ему был задан вопрос, берется ли он покончить с мятежом. Бонапарт просил несколько минут на размышление. Он не долго раздумывал, приемлема ли для него принципиально защита интересов Конвента, но он быстро сообразил, какова будет выгода, если он выступит на стороне Барраса, и согласился, поставив одно условие: чтобы никто не вмешивался в его распоряжения. "Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено", - сказал он.
Он был тотчас назначен помощником Барраса. Ознакомившись с положением, он увидел, что восставшие очень сильны и опасность для Конвента огромная. Но у него был определенный план действий, основанный на беспощадном применении артиллерии. Позднее, когда все было кончено, он сказал своему другу Жюно (впоследствии генералу и герцогу д'Абрантес) фразу, показывающую, что свою победу он приписывал стратегической неумелости мятежников: "Если бы эти молодцы дали мне начальство над ними, как бы у меня полетели на воздух члены Конвента!" Уже на рассвете Бонапарт свез к дворцу Конвента артиллерийские орудия.
Наступил исторический день - 13 вандемьера, сыгравший в жизни Наполеона гораздо большую роль, чем его первое выступление - взятие Тулона. Мятежники двинулись на Конвент, и навстречу им загремела артиллерия Бонапарта. Особенно страшным было избиение на паперти церкви св. Роха, где стоял их резерв. У мятежников тоже была возможность ночью овладеть пушками, но они упустили момент. Они отвечали ружейной пальбой. К середине дня все было кончено. Оставив несколько сот трупов и уволакивая за собой раненых, мятежники бежали в разных направлениях и скрылись по домам, а кто мог и успел, покинул немедленно Париж. Вечером Баррас горячо благодарил молодого генерала и настоял, чтобы Бонапарт был назначен командующим военными силами тыла (сам Баррас немедленно сложил с себя это звание, как только восстание было разгромлено).
В этом угрюмом, хмуром молодом человеке и Баррасу и другим руководящим деятелям очень импонировала та полная бестрепетность и быстрая решимость, с которой Бонапарт пошел на такое до тех пор не употреблявшееся средство, как стрельба из пушек среди города в самую гущу толпы. В этом приеме подавления уличных выступлений он был прямым и непосредственным предшественником русского царя Николая Павловича, повторившего этот прием 14 декабря 1825 г. Разница была лишь в том, что царь со свойственным ему лицемерием рассказывал, будто он ужасался и долго не хотел прибегать к этой мере и будто только убеждения князя Васильчикова возобладали над его примерным великодушием и человеколюбием, а Бонапарт никогда и не думал ни в чем оправдываться и на кого-нибудь сваливать ответственность. У восставших было больше 24 тысяч вооруженных людей, а у Бонапарта не было в тот момент и полных 6 тысяч, т. е. в четыре раза меньше. Значит, вся надежда была на пушки; он их и пустил в ход. Если дошло до битвы, - подавай победу, чего бы это ни стоило. Этого правила Наполеон всегда без исключения придерживался. Он не любил попусту тратить артиллерийские снаряды, но там, где они могли принести пользу, Наполеон никогда на них не скупился. Не экономничал он и 13 вандемьера: паперть церкви св. Роха была покрыта какой-то сплошной кровавой кашей.
22 августа 1795 года Конвент принимает очередную Конституцию, не скрывая ее главных целей: обеспечить защиту богатства и собственности. Докладчик конституционной комиссии Буасси д'Англа говорит в Конвенте: "Мы должны, наконец, гарантировать собственность богатых, абсолютное равенство - это химера ... Страна, управляемая собственниками - это страна общественного порядка". Что же, и это для нас звучит более, чем актуально - не такими ли доводами обосновывались, мягко говоря, непродуманные экономические реформы?
Согласно новой Конституции, в стране отменяется всеобщее избирательное право, восстанавливается (достаточно высокий) имущественный ценз и двухстепенная система выборов - избиратели голосуют отныне лишь за выборщиков. Законодательная власть в стране вручается Законодательному корпусу (нижняя палата - Совет пятисот и верхняя - Совет старейшин, утверждающий все законопроекты нижней), исполнительная - назначаемой Советом старейшин Директории из пяти человек, в свою очередь назначающей шесть министров. На местах окончательно упраздняются муниципалитеты - вводятся должности муниципальных агентов центра, а в каждый департамент назначается подотчетный только Директории комиссар. Все возвращается на круги своя - выражаясь современным языком, во Франции вновь воцаряется жесткая "исполнительная вертикаль".
26 октября 1795 года, объявив предварительно всеобщую амнистию по "делам революции", Конвент расходится навсегда, а республике остается жить лишь четыре года: на пороге уже маячит тень Наполеона. Проходит еще четыре года - и недавний спаситель республики от "врагов внешних и внутренних" генерал Бонапарт без большого труда разгоняет законодательную власть.
Утром 18 брюмера (9 ноября) 1799 года депутатов обеих палат Законодательного корпуса срочно вывозят в Сен-Клу, где назначается внеочередное заседание. Бонапарт предлагает парламенту самораспуститься - но на него бросаются с кинжалами, и будущий император едва успевает ретироваться. А затем в дело вступает армия - в зале заседаний появляется Иоахим Мюрат, командующий солдатам "Вышвырните всю эту свору вон!". После чего под возгласы "Да здравствует республика!" депутаты, давясь в дверях и выпрыгивая в окна, за несколько минут ретируются из помещения. Спохватившись, Бонапарт требует выловить остатки законодателей по окрестным лесам, и наспех собранные несколько десятков человек срочно "легитимизируют" самороспуск и переход власти к первому консулу, за что их милостиво соглашаются отпустить с миром...
Итог переворота прост: на смену шаткому режиму Директории приходит военная диктатура, в очевидную фикцию превращаются остатки демократических свобод и конституция, выборность законодательных органов и избирательное право - а затем 13 декабря созванные Наполеоном и во всем ему послушные "законодательные комиссии" принимают еще одну Конституцию. Она знаменует полную и окончательную победу исполнительной власти во главе с тремя консулами. Два из них, однако, имеют лишь совещательный голос, а вся власть принадлежит первому консулу - Бонапарту, и она, пожалуй, даже больше той, которую имел король по "монархической" Конституции 1791 года.
Законодательным органам Франции отныне - как и до 1789 года - отведена роль декорации и уже никто не строит на этот счет иллюзий. 17 февраля 1800 года закон об административной реформе ставит крест на выборности местных властей и вся полнота власти в департаментам передается префектам, супрефектам и мэрам, назначаемым первым консулом. Характерны (и не могут не вызвать у нас понятных аналогий) изменения в системе власти: представительная власть в департаментах и муниципалитетах превращаются в совещательные органы при префектах и мэрах, а их члены назначаются либо первым консулом, либо самим префектом. Де-факто блокируется свобода печати - и лишь совсем немного остается до империи.
Второго августа 1802 года Сенат объявляет Наполеона пожизненным первым консулом, а 18 мая 1804 года - императором французов. В ноябре того же года проводится референдум - и за провозглашение Бонапарта императором высказывается 3.5 миллиона граждан. Против голосует совсем немного - 2579 человек ...
ЭПИЛОГ.
Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад, и чем длиннее тупик - тем больше он похож на дорогу. Нет сомнения, что вожди французской революции искренне желали счастья своему народу - и всей душой следовали принципу "цель оправдывает средства", после чего все их прекраснодушные намерения неизменно приводили к противоположному результату.