Сахаров был человеком светлого ума и мягкого характера. Но немногие, и менее всего советские руководители, с самого начала поняли, какие запасы твердости может таить в себе подобное сочетание.
В своей работе 1968 года, которая осталась одним из самых высоких достижений его мысли, Сахаров, исходя из возникшей в атомный век опасности уничтожения всего человечества в результате его разделения, говорил о «необходимости интеллектуальной свободы» для развития своей страны. Статья стала известной потому, что защищала идеи, которые позднее получат широкое распространение в мире, ибо то, что предлагал физик Сахаров, имело значение не только для СССР, но для всех других стран. Уже в этой работе он указывал на загрязнение окружающей среды как на глобальную угрозу. Он отметил опасность неразрешимых проблем, возникающих в связи с неконтролируемым демографическим ростом населения. Но сравнительно со всеми другими проблемами первоочередной по срочности и опасности стояла проблема ядерной угрозы. Для доказательства Сахаров привел аргументы, которые будут использованы широкими кругами мирового общественного мнения против продолжающейся гонки вооружений, наращивающей темпы все последующие годы. Главный довод говорил о невозможности достижения решающего превосходства в этой области одной из соревнующихся сторон и о роковой невозможности создания эффективной защиты от новых видов оружия даже «с помощью безрассудно дорогостоящих антиракетных систем».
Однако наибольшую известность получил тезис о необходимости «конвергенции» между двумя системами, социалистической и капиталистической. Гибельно рассматривать идеологии несовместимыми в эпоху, когда предстояло использовать во благо «весь положительный опыт, накопленный человечеством», обеспечив условия «социальной справедливости и интеллектуальной свободы». Мы, говорил Сахаров, «продемонстрировали жизненность социалистической ориентации», но капитализм тоже доказал умение эволюционировать и развиваться. Ни одно из двух обществ не должно замышлять уничтожение другого, но должно осваивать все, что есть в нем положительного. Таким образом, оба общества должны сближаться «в демократическом и социалистическом духе». Коммунистическое движение призвано было покончить со своими сталинистскими вырожденческими пороками. На Западе желательно развитие левых сил, способных дать жизнь интенсивному международному сотрудничеству, кульминационным пунктом которого стало бы создание «всемирного правительства». Таким образом, демократия в СССР рассматривалась как составляющая часть огромного всемирного проекта, часть обязательная и нерушимая. В сахаровской работе эта идея составляла суть наступления на «идеологическую цензуру» и «полицейскую диктатуру», становившиеся еще более губительными, когда они прикрывались фальшивым покровом прогрессистской и социалистической идеологии.
Демократические требования Сахарова были еще точнее сформулированы в меморандуме, направленном Брежневу в марте 1971 года. В просветленном вдохновении Сахаров выдвинул предложение о создании Международного совета экспертов по проблемам мира, разоружения, экономической помощи нуждающимся странам, защиты прав человека и охраны окружающей среды — консультативного органа, составленного из людей с безупречной репутацией и авторитетом, особенно ученых. К мнению этого совета должны были бы прислушиваться правительства всех стран. Таким образом, «конвергенция» оставалась руководящей идеей всей сахаровской концепции.
Наибольшим вкладом демократического течения в политическую деятельность диссидентов стало движение за права человека. Первый комитет по защите прав человека был создан в 1970 году Сахаровым и двумя его товарищами, Чалидзе и Твердохлебовым, при том, что именно Сахаров оставался в глазах людей подлинным и высшим его представителем. Рождению этой организации не сопутствовали какие-либо антиправительственные заявления. Более того, ее первоначальная концепция включала уважение к советским законам, начиная с конституции, и к правам, которые последняя признавала за гражданами хотя бы на бумаге. Предлагалось даже в этих целях сотрудничать с правительством. Впоследствии организация подверглась обвинениям со стороны наиболее экстремистских диссидентских групп за отказ от настоящей политической борьбы. Однако именно такая установка на соблюдение законности и обеспечивала эффективность организации. Постепенно в ходе 70-х годов требование обеспечить «права человека» становится, по крайней мере, в тактическом плане, центральным лозунгом всего диссидентского движения.
В демократическом течении тоже проявлялись более радикальные тенденции, появлялись группы, предпочитавшие революцию эволюции. Многие из них смотрели на Запад как на модель, пример для подражания, полагая, что СССР необходима не конвергенция, а простой и непосредственный возврат к капитализму. Для них демократия представлялась возможной только в этих рамках, они не разделяли мысли Сахарова о переходе к демократии через реформу и эволюцию существующего в СССР общества. Отказ властей в этом случае вести диалог с реформистами, применение к ним репрессий способствовали развитию наиболее экстремистских тенденций. В 1973 году в печати была развязана неистовая кампания именно против Сахарова. Не выдвигая более радикальных лозунгов и по-прежнему оставаясь реформистом, Сахаров также вынужден был в этот момент просить Запад о более энергичном давлении на советских руководителей. Он начал не просто поддерживать, но подсказывать действия тем американским официальным представителям, которые, как сенатор Джексон с его знаменитой «поправкой», ставили любой, особенно экономический, договор с СССР в зависимость от предоставления евреям права на эмиграцию либо от соблюдения других политических условий.
Следует сказать, что важности идей демократического движения не отвечало неадекватное их воздействие не только на общество в целом, но и на сами диссидентские круги. Конечно, эти идеи имели хождение в кругах интеллигенции. К примеру, другой известный физик, Капица, предлагал обсудить предложения Сахарова. Но дальше этого дело не шло. Даже не соглашаясь с тем мнением, будто идеи Сахарова «оставляли массы равнодушными», можно, тем не менее, утверждать, что демократическое движение как таковое, сумев сделать нечто большее, нежели привлечь в свои ряды отдельных людей и использовать их благородные устремления, все же и в самой диссидентской части России так и не стало господствующим.
9 октября 1975 года Сахаров узнал, что ему присуждена Нобелевская премия мира. Ему не разрешили поездку за премией, как «лицу, обладающему знанием государственных тайн». Вместо него 10 декабря премию получила его жена Елена Боннэр.
Отдельного обсуждения заслуживает третья, гораздо более значительная составляющая диссидентского движения — националистическое течение. Все диссидентские течения приобретали политическое значение только потому, что, не будучи изолированными, как могло бы показаться, они находили свое продолжение в скрытых убеждениях и в состоянии умов различных групп общества и даже самого власть имущего аппарата. Но оба течения, о которых говорилось выше, всегда оставались отражением взглядов небольших групп. По уже упомянутому подсчету, из диссидентов, составлявших приблизительно полмиллиона человек, почти все, за исключением двух-трех десятков тысяч, так или иначе входили в это третье течение.
Националистическое диссидентское течение важно не столько присутствовавшим в нем духом оппозиции коммунистическому руководству, сколько тем, что в русле этого течения националистические проблемы обсуждались открыто, в официальной среде. Прежде такого не случалось вовсе либо наблюдалось в незначительной мере даже там, где отмечалась повышенная чувствительность к трубным звукам национализма. В третьем диссидентском течении сливались воедино различные потоки традицией националистского толка — религиозный, славянофильский, культурный — либо просто антикоммунистической окраски. Но самую благодатную почву для национализма создал кризис официальной идеологии. В 1961 году в хрущевской программе партии прозвучало неосторожное обещание, что через 20 лет в СССР наступит коммунизм, будет создано общество благополучия и равенства, к которому рано или поздно придет и весь мир. Как реакция на это обещание в 70-е годы появляется убеждение, что коммунизм не наступит никогда ни в СССР, ни в какой иной стране. Стороннему наблюдателю подобная декларация могла показаться наивной и вообще несущественной. Но совсем по-иному это ощущалось в стране, где десятки лет работали, сражались и страдали во имя этого будущего. Ощущалась необходимость заменить устаревшую идеологию новой, запасной, чтобы дальше идти вперед.
Пророком этого движения был Солженицын. Писатель не сразу открыто заявил о своих убеждениях. В своих автобиографических записках он отмечал, что эти убеждения им долго держались под спудом, чтобы лучше подготовиться к выполнению «миссии», которая, по его мнению, была ему предназначена.
Несомненно, первоначальная концепция Солженицына отличается от позднейшей. В 60-х годах это давало основание самым разным людям считать, что даже Солженицын, несмотря на свои оппозиционные взгляды, остается неизменно в русле социалистической ориентации, пусть только в «этической», толстовской или религиозной ее плоскости, но все-таки в рамках советской культуры в самом широком понимании этого слова. Только позднее, в 70-х годах, когда писатель решился сделать достоянием общественности свои политические идеи, обнаружилось, что Солженицын — абсолютный и непримиримый противник всякой социалистической идеи и всего революционного и послереволюционного опыта своей страны.