Голод 1932-1933 годов
В 1980-х гг. в странах Северной Америки проводилась широкая кампания в связи с 50-летней годовщиной голода на Украине. Против сталинского руководства Советского Союза было выдвинуто обвинение в том, что голод спровоцирован был для уничтожения крестьянства – базы украинского национализма. Тезис этот не нов. В последний раз он прозвучал в 1950-е гг., но не получил тогда поддержки в научном мире. Положение изменилось с выходом книги Роберта Конквеста, известного специалиста в области советской истории. Для обоснования этой версии в 1984 г. был утвержден руководимый Джеймсом Мейсом исследовательский проект, а в 1986 г. даже организована специальная комиссия конгресса США по вопросу об «украинском» голоде. Ее также возглавил Дж. Мейс.
Я хотел бы ограничиться рассмотрением убедительности доказательств геноцида украинцев, содержащихся в книге Конквеста и в докладе Мейса, представленном в 1988 г. конгрессу США.
Утверждение, что «Советский Союз сознательно способствовал распространению голода с тем, чтобы поставить украинцев на колени», восходит еще к 1933 г. По иронии судьбы сам Сталин невольно способствовал утверждению такого мнения. В стремлении переложить вину за катастрофическое положение сельского хозяйства в голодавших областях на плечи местных партийных организаций он санкционировал в конце 1932 г. массовое снятие с постов и аресты местных партийных кадров. Такие факты имели место на Нижней Волге, а также на Северном Кавказе и Украине. С начала 1933 г. стали организовываться «политотделы» при МТС и совхозах, которые призваны были заняться проверкой руководящих кадров колхозов, а также проведена партийная «чистка», в результате которой численность сельских коммунистов в короткий срок сократилась на треть, причем исключение из партии зачастую было связано с арестом и заключением в лагерь. Но только на Украине эта расправа с партийными кадрами связывалась с окончанием политики «украинизации» и обвинениями в «сепаратизме», предъявленными бывшим функционерам. Нейтральные наблюдатели усматривали здесь прямую зависимость. Упрек в «сепаратизме» расценивался ими как абсурдный, они подчеркивали, что до того как разразился голод едва ли можно было говорить об украинском национальном движении. Только в условиях преступно допущенного, хотя и без умысла, голода встал вопрос о доверии к партийному господству, что дестабилизировало положение. Тому же способствовал «переворот» в Германии в конце 1933 г., т.е. приход к власти национал-социалистов. В результате создавалась реальная опасность возникновения на Украине сепаратистских тенденций. Гитлер не скрывал, что рассматривает Украину как житницу германского рейха. Поэтому, как полагали немецкие дипломатические представители, московское партийное руководство имело основание в условиях начавшегося в 1933 г. голода принять меры против украинского национального движения. Именно в связи с этими мерами у украинцев могло создаться впечатление, что сам голод был частью этой новой политики.
Для любого наблюдателя, который следил за ходом событий беспристрастно, такой вывод с самого начала не вызывал доверия. Последовавшее уже в начале 1932 г. общее снижение хлебного пайка рабочих в городах отразило все ухудшавшееся продовольственное снабжение. В значительной части традиционного зернового региона сельское население голодало уже зимой 1932 г., хотя массовой гибели людей от голода еще не отмечалось. Так было и на Северном Кавказе, где в 1931 г. собрали рекордный урожай, и на пораженной засухой Нижней Волге Ответственность за это в значительной степени лежит на правительстве, в сентябре 1931 г. издавшем распоряжение, в соответствии с которым выполнение плана хлебозаготовок, а не формирование колхозного фонда кормов, являлось первоочередным. В итоге зимой 1931/32 г. пало 6,6 млн. лошадей – четвертая часть из еще оставшегося тяглового скота, остальной скот был крайне истощен. В зернопроизводящих районах, прежде всего ощутивших нехватку зерна, ситуация была еще тяжелее. В обстановке жесткого давления, оказываемого правительственными верхами с целью увеличения поставок зерна государству, местные руководители даже запрещали создание семенного и продовольственного фондов. Массовой смертности от голода зимой 1931/32 г. не произошло по двум причинам: в колхозах вопреки правительственным распоряжениям зачастую поддерживались эгалитарные принципы распределения продовольствия и благодаря тому, что значительное число колхозников вступило в колхозы в начале 1931 г. и имело право убрать урожай с полей, засеянных ими осенью 1930 г. Посевная кампания 1932 г. в наиболее пострадавших от голода регионах обеспечивалась преимущественно с помощью государственного «семенного заемного фонда».
Урожай 1932 г. оказался низким. По официальным советским данным, производство зерна на душу населения более чем на 12% уменьшилось по сравнению с 1927 г. – годом «хлебного кризиса». Тем не менее, без учета этого обстоятельства зерно вывозилось из традиционных зернопроизводящих районов, поскольку вся политика была направлена на индустриализацию страны. К тому же давление на деревню, которое оказывалось в предшествующие годы, сменилось беспрецедентным массовым террором, затронувшим не только местный аппарат, но и крестьян. Летом 1932 г. участились «кражи» зерна с колхозных полей, поскольку голодающие крестьяне опасались, что, как и в прошедшем году, хлеб будет вывезен на государственные заготовительные пункты и не попадет в колхозные амбары. В связи с этим последовал указ от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации», согласно которому даже самое мелкое хищение каралось заключением в лагерь на срок не менее 10 лет или даже расстрелом. По данным российского историка В.П. Данилова, до конца 1932 г. по этому закону были осуждены 54645 человек, из них 2110 приговорены к расстрелу и в отношении каждого второго приговор приведен в исполнение.
Ослабленные голодом колхозники, в распоряжении которых имелась едва ли половина поголовья тяглового скота по сравнению с 1929 г., часто были не в силах полностью убрать урожай с полей. Партийное руководство расценивало это как проявление открытого саботажа политики индустриализации со стороны крестьянства и расширяло репрессии. В ходе безжалостной битвы за хлеб по всей стране были арестованы по обвинению в саботаже сотни тысяч крестьян и местных руководителей. Когда в конце 1932 г. участились случаи голодной смерти, правительство издало закон о паспортах с тем, чтобы воспрепятствовать массовому оттоку населения из голодающих областей в города, продовольственное снабжение которых также оставляло желать много лучшего. Милиция теперь получила право высылать из городов крестьян, у которых не было договоров о найме с промышленным предприятием, а также препятствовать самовольному уходу из деревни. В телеграмме, подписанной Сталиным и Молотовым, местной администрации предписывалось снимать с поездов и отправлять обратно беженцев, которые названы были в документе «организованными врагами советской власти». Согласно статистическим данным, в связи с этой акцией было задержано 220 тыс. человек. При этом, как отметил В.П. Данилов, неизвестно, учитывались ли в упомянутых данных сведения о тех, кто скончался от голода на контрольных станциях?
Таким образом, голод был повсеместным явлением, что Конквест и Мейс, ограничиваясь анализом событий на Украине, либо вовсе обходят, либо рассматривают только через призму отдельных правительственных мер. Но это необходимо учитывать при оценке тезиса о том, что голод якобы был не непредвиденным следствием политики индустриализации, а вполне осознанным проявлением национальной политики.
Голод, бесспорно, не был вызван региональным неурожаем, но стал результатом жестко проводимой государством линии на изъятие зерна, что привело к гибели миллионов людей. Точное число жертв голода до сих пор неизвестно, но нет оснований сомневаться, что принятая в западной литературе цифра – 5–6 млн. погибших – далека от действительности. К числу погибших от голода и сопутствовавших ему эпидемий относят всех «безвременно» умерших в 1932–1934 гг. Возможно, что среди жертв голода действительно больше половины составляли украинцы. Но это не доказано, так как известно, что в 1934 г. от голода в массовом масштабе гибли люди в областях восточнее Украины. Конквест оценивает общее число жертв голода примерно в 7 млн. человек, но при этом количестве умерших только на Украине он исчисляет в 5 млн. Мейс идет еще дальше, говоря о пяти, семи и даже о десяти миллионах украинцев, погибших голодной смертью. В последние годы стали доступны новые источники о демографических процессах в 1930-х гг. Прежде всего это книги регистрации рождений и смертей в пострадавших от голода регионах. Хотя не все жертвы голода официально регистрировались, но даже эти данные позволяют судить о том, где и в каких масштабах свирепствовал голод. Нередко этот источник дает возможность проследить рост смертности от голода по месяцам. Тем не менее, споры об общем числе жертв голода не могут считаться оконченными.
Для подкрепления тезиса о геноциде не имеет особого смысла доказывать, что голод действительно был. Общее количество жертв при этом также не имеет существенного значения. Гораздо существеннее показать, что украинцы погибали из-за своей национальной принадлежности и что голодный мор был вызван именно с таким умыслом. Поскольку состояние источников на сегодняшний день позволяет однозначно ответить на первый вопрос, стоит начать именно с него, прежде чем перейти ко второму, по поводу которого Конквест и Мейс приводят только умозрительные рассуждения.
Украинские эмигранты ограничивались простым утверждением, что голодом поражена была, прежде всего, Украина и населенный кубанскими казаками, этнически якобы относящимися к украинцам, район Северного Кавказа, тогда как «собственно русские земли не знали голода». Утверждение это настолько противоречит всем известным фактам, что даже Конквест и Мейс его не поддержали. Они признают, что среди жертв голода были представители и других национальностей, в том числе и, скорее по недоразумению, как они полагают, русские. Хотя голодная смерть в советской деревне начала 1930-х гг. отнюдь не была исключительным явлением, тем не менее, в качестве проявления геноцида они рассматривают только гибель украинцев. Так, Конквест подробно описывает «казахскую трагедию». Принудительный переход к оседлости кочевников-казахов в ходе коллективизации лишил их привычных условий существования и привел к голоду. Но Конквест выступает против того, что их гибель была вызвана сознательно, и это утверждение выглядит весьма произвольно в рамках системы аргументации, касающейся украинцев: «Голод в Казахстане был вызван искусственно, подобно голоду 1921 г., в том смысле, что он явился результатом бездумно применявшейся идеологически мотивированной политики. Он не был, подобно голоду на Украине, вызван сознательно и целенаправленно <… > Тем не менее существует точка зрения, что эффект незапланированного голода в Казахстане в смысле ликвидации сопротивления на местах оказался полезной моделью для Сталина, когда речь зашла об Украине».