С другой стороны, обращаться в ислам покоренные должны были и по внутреннему убеждению; — как же иначе объяснить массовое принятие ислама, например, теми христианами-еретиками, которые перед тем в царстве Хосровов и в империи византийской никакими преследованиями не могли быть отклонены от веры своих отцов? Очевидно, ислам с его простыми догматами вполне говорил их сердцу. К тому же, ислам не представлялся ни для христиан, ни даже для парсов каким-нибудь резким новшеством: во многих пунктах он был близок к обеим религиям. Известно, что Европа долгое время видела в мусульманстве, высоко почитающем Иисуса Христа и Пресвятую Деву, не более, как одну из христианских ересей (еще недавно, в наши дни, православный архимандрит-араб Христофор Жара доказывал, что религия Мухаммада есть то же арианство); а блистательные, почти чудесные победы арабов прямо говорили всем в пользу истинности их веры: раз ислам торжествует над христианством, это значит, что ему сам Божий суд помогает, что он — вера правая.
Принятие ислама христианами и — затем — персами имело чрезвычайно важные последствия как религиозные, так и государственные. Ислам вместо индифферентных арабов приобретал в новых своих последователях такой элемент, для которого веровать было существенной потребностью души, и так как это были люди образованные, то они (персы гораздо больше, чем христиане) занялись к концу этого периода научной обработкой мусульманского богословия и соединенной с ним юриспруденции, — предметов, скромно разрабатывавшихся до тех пор лишь немногочисленным кружком тех мусульман-арабов, которые, без всякой симпатии со стороны омейядского правительства, пребывали верны учению пророка. Выше было сказано, что общий дух, которым проникнут X. в первом веке своего существования, был не Мухаммаданским, а староарабским (этот факт, гораздо яснее даже, чем в правительственной омейядской реакции против ислама, выразился в тогдашней поэзии, продолжавшей блистательным образом разрабатывать те же языческо-племенные, жизнерадостные темы, какие были намечены и в староарабских стихотворениях). В виде протеста против господствующего нечестия, названная небольшая группа сподвижников («сахабов») пророка и их наследников («табиа’инов»), которая продолжала блюсти заветы Мухаммада, вела в тиши покинутой ею столицы — Медины и кое-где в других местах X. теоретическую работу над правоверным истолкованием Корана и над созданием правоверной сунны, то есть над определением истинно мусульманских традиций, согласно которым должна была бы перестроиться нечестивая жизнь современного им омейядского X. Эти традиции, которые, в числе прочего, проповедовали уничтожение племенного принципа и уравнительное объединение всех мусульман в лоне Мухаммадовой религии, пришлись новообращенным инородцам, очевидно, по сердцу более, чем высокомерное неисламское отношение правящих арабских сфер, и потому мединская богословская школа, забитая, игнорируемая чистыми арабами и правительством, нашла себе в новых мусульманах-неарабах деятельную поддержку. Оказывались, пожалуй, известные невыгоды для чистоты ислама от этих новых, верующих его последователей: отчасти бессознательно, отчасти даже сознательно в него начали вкрадываться идеи или тенденции, Мухаммаду чуждые или неизвестные. Вероятно, влиянием христиан (А. Мюллер, «Ист. исл.», II, 81) объясняется появление (в конце VII в.) секты мурджитов, с ее учением о безмерном милосердном долготерпении Господа, и секты кадаритов, которая учением о свободной воле человека подготовила торжество мутазилитов; вероятно, и мистическое монашество (под именем суфизма) позаимствовано было мусульманами на первых порах у сирийских христиан (А. ф. Кремер «Gesch. d. herrsch. Ideen», 57); в нижн. Месопотамии новообращенные из христиан мусульмане пополнили собой ряды республиканско-демократической секты хариджитов, одинаково противной как неверующему омейидскому правительству, так и мединским правоверам.
750 год — Арабский Халифат
Еще более обоюдоострым пособием оказалось в деле развития ислама участие персов, позже наступившее, но более активное. Значительная их часть, не будучи в состояния отделаться от векового старинно-персидского воззрения, что «царственная благодать» (фаррахи каяник) передается лишь путем наследственности, примкнула к секте шиитов (см.), стоявшей за династией Алия (мужа Ф â тымы, дочери пророка); к тому же стоять за прямых наследников пророка значило для инородцев составлять сугубо-законную оппозицию против омейядского правительства, с его неприятным арабским национализмом. Эта теоретическая оппозиция приобрела очень реальный смысл тогда, когда Умар II (717—720), единственный из омейядов преданный исламу, вздумал проводить в жизнь благоприятные для мусульман-неарабов принципы Корана и, таким образом, внес в омейядскую систему правления дезорганизацию. Через 30 лет после него, хорасанские персы-шииты свергли династию Омейядов (остатки которой убежали в Испанию; см. соотв. статью). Правда, вследствие хитрости аббасидов престол X. достался (750) не алидам, а аббасидам, тоже родственникам пророка (Аббас — его дядя; см. соотв. статью), но, во всяком случае, ожидания персов оправдались: при аббасидах они получили перевес в государстве и вдохнули в него новую жизнь. Даже столица X. перенесена была на границы Персии: сперва — в Анбар, а со времен Аль-Мансура — еще ближе, в Багдад, почти в те же места, где была столица Сасанидов; и наследственными советниками халифов сделались на полстолетия члены визирской семьи Бармекидов, происходившей от персидских жрецов.
Воцарение и могущество Аббасидов (почти до середины IX в.)
Пора политического и культурного расцвета исламской империи при участии арабизованных побежденных народов.
Первые Аббасиды: основатель династии Абу-ль Аббас ас-Сафах, то есть «Кровопроливец» (750—754); сравниваемый по образу действий с Людовиком XI, гениальный устроитель государства и финансов Аль-Мансур (754—775); до расточительности щедрый и потому популярный в литературе отец Харуна ар-Рашида — Аль-Махди (775—785); свирепый Аль-Хади (785—786); прославленный покровитель поэтов и литераторов Харун аль-Рашид (786—809), который был свидетелем высшего блеска X., хотя сам был плохим правителем, вовсе не похожим на тот идеальный образ, какой придала ему Тысяча и одна ночь; Аль-Амин (809—813); друг ученых и свободолюбивых философов, перс по матери — Мамун (813—833); продолжатели его либеральных воззрений — Аль-Мутасим (833—842) и Аль-Васик (842—847). Пределы X. несколько сузились: спасшийся Омейяд Абдаррахман I положил в Испании первое начало (755) независимому Кордовскому эмирату, который с 929 г. официально титулуется «халифат» (929—1031); 30 лет спустя Идрис, правнук халифа Али и потому одинаково враждебный как Аббасидам, так и Омейядам, основал в Марокко алидскую династию Идрисидов (785—985), столицей которой был г. Тудга; остальная часть сев. берега Африки (Тунис и пр.) была фактически потеряна для аббасидского X., когда назначенный Харуном ар-Рашидом наместник Аглаб явился основателем в Кайруване династии Аглабидов (800—909). Возобновлять же внешнюю завоевательную политику против христианских или других стран Аббасиды не считали нужным, и хотя по временам возникали военные столкновения и на границах восточных, и на северных (вроде двух неудачных походов Мамуна на Константинополь), однако, в общем, X. жил мирно.
По своему политическому, хотя уже и не завоевательному, величию и по культурному расцвету век первых Аббасидов есть наиболее блестящая пора в истории X., доставившая ему всемирную, сказочную славу; до сих пор во всем мире ходят пословицы: «времена Харуна аль-Рашида», «роскошь халифов» и т. п.; широкая масса мусульман даже в наши дни подкрепляет свой дух гордыми воспоминаниями об этой поре. Надо, впрочем, отметить, что мрачная черта этих халифов — их деспотическая, бессердечная и притом часто коварная жестокость; иногда, как у основателя династии, она составляла открытый предмет халифской гордости (прозвище «Кровопроливец» было избрано самим Абу-ль Аббасом); кое-кто из халифов, по крайней мере хитрый Аль-Мансур, любивший облекаться перед народом в лицемерную одежу набожности и справедливости, предпочитал, где можно, действовать коварством и казнил опасных людей исподтишка, сперва усыпив их осторожность клятвенными обещаниями и милостями; у Аль-Махдия и у Харуна аль-Рашида жестокость затушевывалась их щедростью, однако, вероломное и свирепое свержение визирской семьи Бармекидов, чрезвычайно полезной для государства, но налагавшей известную узду на властелина, составляет у Харуна один из отвратительнейших актов восточного деспотизма; добавить надо, что при аббасидах введена была в судопроизводство система пыток; даже веротерпимый философ Мамун и его два преемника слишком не свободны от упрека в тиранстве и жестокосердии по отношению к неприятным для них людям; Кремер находит («Culturgesch. d. Or.», II, 61; срв. Мюллер: «Ист. исл.», II, 170), что у первых же Аббасидов замечаются признаки наследственного кесарского безумия, которое у потомков еще более усиливается. В оправдание можно бы сказать лишь то, что для подавления той хаотической анархии, в которой находились страны ислама при водворении Аббасидской династии, волнуемые приверженцами свергнутых Омейядов, обойденных Алидов, хищных хариджитов и не перестающими восставать на севереых окраинах государства различными персидскими сектантами радикальных толков, крутые, террористические меры были, быть может, и простой необходимостью; по-видимому, Абу-ль Аббас так и понимал значение своего прозвища «Кровопроливец»; благодаря грозной централизации, которую удалось ввести бессердечному человеку, но гениальному политику Мансуру, подданные получили возможность наслаждаться внутренним спокойствием, а государственные финансы были поставлены блестящим образом; даже научное и философское движение в X. датируется от того же жестокого и коварного Мансура (Мас’удий: «Зол. луга», см. соотв. статью), который, несмотря на свою пресловутую скупость, относился к науке с поощрением (имея в виду, прежде всего, цели практические, медицинские). Но, с другой стороны, остается несомненным, что расцвет X. едва ли был бы возможен, если бы Саффах, Мансур и их преемники правили государством непосредственно, а не через талантливую визирскую семью персов-Бармекидов; пока эту семью не низверг (803) нерассудительный Харун ар-Рашид, отяготившийся ее опекой, некоторые из ее членов были первыми министрами или близкими советчиками халифа в Багдаде (Халид, Яхья, Джафар), прочие — находились на важных государственных должностях в провинциях (как Фадл; см. соотв. статью), и все вместе сумели, с одной стороны, поддерживать в течение 50 лет нужное равновесие между персами и арабами, дававшее X. его политическую крепость, а с другой стороны — восстановить старинную сасанидскую жизнь, с ее общественным устройством, с ее культурой, с ее умственным движением.