2.4. Похищение
Алексей Григорьевич Орлов. Ранние годы
Алексей, третий из братьев Орловых, отличался по воспоминаниям современников, огромным честолюбием, энергией и крутым характером. Он был среди самых преданных сторонников императрицы Екатерины II. Вместе с братьями он принимал самое деятельное участие в перевороте, приведшем её на трон. Как полагается, именно он прискакал в спешном порядке к Екатерине с сообщением об аресте одного из заговорщиков — Пассека[13], чем подвиг её к немедленным действиям. В награду за содействие новая императрица пожаловала ему 800 душ крепостных, чин секунд-майора Преображенского полка, орден Святого Александра Невского, а также вместе с братьями — село Оболенское (Ильинское) в Серпуховском уезде с 2929-ю душами и титул графа Российской империи. В то время, как Григорий Орлов являлся официальным фаворитом императрицы, Алексей через него оказывал большое влияние на государственные дела и даже открыто похвалялся, что Екатерина обязана троном исключительно ему.
Во время русско-турецкой войны одержал блестящую победу при Чесме, участвовал в фокшанских переговорах, которые прервал — по одним сведениям из-за присущей ему нетерпимости и вспыльчивости, по другим — из-за происков турок, использовавших переговоры как передышку, необходимую для перевооружения и подготовки нового наступления.[14]
С 1769 г. Алексей Орлов находился за границей, командуя русской эскадрой в Средиземном море. Позднее участвовал в Бухарестском конгрессе, призванном обсудить условия мира с Турцией, который, впрочем, закончился так же безрезультатно.
Алексей Орлов в Ливорно
Русская эскадра прибыла в Ливорно в 1771 г. Здесь была основная стоянка русского флота в Средиземном море. Орлову также приходилось продолжать военные действия в Средиземном море и время от времени навещать Москву и Петербург. В 1772 г., после того, как Григорий потерял место фаворита, влияние Орловых при дворе значительно ослабло, когда же место в алькове императрицы вместо слабого Васильчикова занял энергичный Потемкин, практически сошло на нет. Враги Орловых, немедленно воспринув духом, постарались окончательно уничтожить их, среди прочего донося императрице об опасности для нее бывшего фаворита и его братьев, недовольных потерей своего влияния. Их же происками к Алексею Орлову в Ливорно несколько раз направляли провокаторов, убеждавших его выступить против императрицы; также незадолго до появления самозванки некая дама с острова Парос, не назвавшая в письме своего имени, также пыталась склонить его к измене.
Орлов по собственным уверениям ничего не знал о самозваной «Елизавете», пока не получил от нее 18 августа 1774 г. (за четыре дня до отправки писем в Стамбул) её первый «манифестик» (точнее — «малый манифест» (petit manifeste)), представлявший из себя воззвание, адресованное русским морякам, и письма для Алексея Орлова. «Большой манифест», по её плану, должен был составить сам Орлов, во всеуслышание объявив таким образом о том, что выступает на её стороне. В тот же пакет было запечатано обращенное к нему письмо, и пакет этот отправлен в Ливорно вместе с турецким моряком Гассаном, ставшим к тому времени любовником «княжны». Тот исполнил поручение, передав пакет английскому авантюристу Монтегю, знавшему «Алину» ещё в бытность её в Венеции, Монтегю же озаботился тем, чтобы передать бумаги непосредственно Алексею Орлову.
В письме она говорила о своем происхождении от Елизаветы Петровны, представляя даже вымышленное духовное завещание императрицы, о житье при матери до девятилетнего возраста, затем у шаха персидского, о намерении при помощи Пугачёва занять престол и проч. Алексею Орлову за содействие обещались «опора, защита» и вечная признательность. Пытаясь замести следы, самозванка уверяла, будто находится в Турции и пишет письмо, находясь на борту военного корабля, также она уверяла, что и султан, и «многие монархи» поддерживают её начинание.
Еще один «манифестик» был направлен Никите Ивановичу Панину, канцлеру Российской империи, который (как полагается, по прямому приказу Екатерины, не желавшей привлекать внимание к этой истории) назвал претендентку «побродяжкой» и оставил её письмо без всякого внимания.[15]
Орлов не был, однако, обманут и немедленно дал знать о полученном письме Екатерине (27 сентября 1774 г.), подозревая, что за спиной самозваной княжны Владимирской как (по его мнению) и за спиной Пугачева стоит французский двор. Орлов писал:
| Желательно, всемилостивейшая государыня, чтоб искоренен был Пугачев, а лучше бы того, если бы пойман был живой, чтоб изыскать чрез него сущую правду. Я всё ещё в подозрении, не замешались ли тут Французы, о чем я в бытность мою докладывал, а теперь меня ещё более подтверждает полученное мною письмо от неизвестного лица. Есть ли этакая[16] , или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащаго себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду(…) от меня же послан нарочно верный офицер, и ему приказано с оною женщиной переговорить, и буде найдет что-нибудь сомнительное, в таком случае обещал бы на словах мою услугу, а из-за того звал бы для точного переговора сюда, в Ливорно. И мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оное буду ожидать повеления: каким образом повелите мне в оном случае поступить, то все наиусерднейше исполнять буду. |
Таким образом, план заманить самозваную принцессу на флагманский корабль и отправить её в Россию по-видимому принадлежал самому Орлову. М. Н. Логинов, однако же, выдвинул гипотезу, будто Орлов, жестоко обиженный своей отставкой, сам искал контакта с самозванкой, отправив к ней в Рим своего офицера Христинека, и в то же время поспешил доложить Екатерине о полученном письме — то есть вел двойную игру, пытаясь определить, на какой стороне окажется победа.[17] Позднейшие исследования опровергли эту версию, показав, что контакт между Орловым и княжной был установлен в начале следующего, 1775 г., причем сделано это было по прямому разрешению Екатерины, приславшей 12 ноября 1774 г. Орлову прямой приказ арестовать самозванку, а именно: «поймать всклепавшую на себя имя во что бы то ни стало».
В то же время, не дожидаясь ответа из Петербурга, Орлов, подозревавший, что неизвестная с Пароса и «принцесса Елизавета» — одно и то же лицо, отправил на архипелаг своего доверенного офицера — серба на русской службе, графа Марка Ивановича Войновича. Тот в скором времени убедился, что паросская интриганка была всего-навсего женой константинопольского купца, имевшая «заносчивый характер и вздорный нрав», при том, что не исключено было, что за её спиной стоял стамбульский двор, пытавшийся подобным образом скомпрометировать Орлова или же склонить его к измене.
Также в Италию на поиски самозванки был отправлен ловкий и дипломатичный де Рибас, будущий основатель Одессы. Тот, напав на след «Елизаветы» в Венеции, однако уже не застал её там, отправился в Неаполь и Рагузу. В начале декабря курьер Миллер привез ответ из Петербурга.
| Если то возможно - писала Екатерина, - приманите её в таком месте, где б вам ловко бы было посадить на наш корабль и отправить за караулом сюда[18]. |
Несмотря на уверения самозванки, будто её защищает турецкий флот, из донесений рагузских властей в России было хорошо известно место её подлинного нахождения, и потому, не опасаясь противодействия относительно слабой рагузской республики, Екатерина «дозволяла» Орлову в случае отказа городских властей выдать «тварь» «употребить угрозы, а буде и наказание нужно, что бомб несколько в город метать можно»[18]. Орлов был готов выполнить поручение, однако «принцесса» к тому времени уже успела покинуть Рагузу и перебраться в Рим, где её и нашел де Рибас.
Последние похождения
Сама мнимая принцесса к этому времени оказалась в весьма сложном положении. Заключение мира между Россией и Турцией и окончательный разгром Пугачева сильно поколебали её позиции. В довершение всех бед кончились деньги, добыть их у почти разоренного своей возлюбленной графа Лимбургского было уже невозможно, Радзивилл же, лишившись из-за ссоры с польским королем своих владений, остался без средств. Он окончательно рассорился с княжной, прямо отказавшись отправить её очередное письмо в Стамбул. Как полагают, нервное потрясение подорвало не слишком крепкое здоровье «княжны», у нее начал развиваться туберкулез, и некоторое время ей пришлось провести в постели.
Впрочем, она не сдавалась и продолжала писать Никите Панину в Петербург и Густаву III в Стокгольм. Но осторожный Горнштейн, на которого была возложена обязанность переправить оба письма по назначению, не стал этого делать, более того, прервал всякое общение с самозванкой. Радзивилл в конечном итоге уехал в Венецию, поляки и французы, ранее оказывавшие почтение «великой княжне», стали прямо насмехаться над ней, в рагузских газетах появлялись пасквили и рассказы о её любовных похождениях. И наконец версальский двор отказал ей в помощи, причем сделал это гласным образом, так что посланник в Рагузе — де Риво — принужден был выставить её вон из дома, находившегося на территории консульства. Верность ей продолжал хранить только жених — князь Лимбургский, требовавший, однако, в письмах, чтобы она раз и навсегда изменила свой образ жизни. «Княжна» предпочла разорвать эту связь, при том, что с ней оставались в это время кроме прислуги лишь три поляка — Чармойский, Доманский и бывший иезуит Ганецкий, ссудившие её при том определенной суммой денег в расчете на «агатовые копи Оберштейна» и русские императорские сокровища.
Продолжая упорствовать в своих замыслах, самозваная принцесса обратилась за помощью в Ватикан, обещая в случае успеха ввести в России католическую веру. Из Рагузы она отправилась в Неаполь, оттуда же при содействии английского посланника Гамильтона — в Рим, где назвалась знатной польской дамой и вела очень скромный образ жизни, почти не выходя из дому, при том, что слухи будто она является на самом деле российской великой княжной, путешествующей инкогнито, стали распространяться почти немедленно. Ее здоровье к этому времени было серьезно подорвано, однако желание соблюдать строгий режим как то требовал от нее врач Саличетти немедленно было отставлено, едва Ганецкий достал для нее денег, и «княжна» поспешила вернуться к привычной роскоши.