Как же проявилось в поэзии Добролюбова это двойственное отношение к Пушкину? Через год после опубликования названной статьи читатели “Современника” познакомились с его сатирическим приложением - журналом “Свисток”, детищем Добролюбова. В первом номере журнала, в разделе “Мотивы современной русской поэзии”, сатирик под маской поэта Конрада Лилиеншвагера поместил стихотворение “Всегда и везде”, название которого повторяет название пародии К.Павловой, а подзаголовок - указывает, что стихотворение посвящается многочисленным героям “обличительных” пьес: “Посв. гг. Надимову, Волкову, Фролову, Фолянскому и подобным”. Но и заглавие, и подзаголовок, кроме того, что обусловлены сатирическими целями, являются средством маскировки зависимости добролюбовского текста от стихотворения Пушкина “Брожу ли я вдоль улиц шумных...”, в котором Добролюбов разглядел явное выражение определенной художественной и мировоззренческой установки Пушкина, доставшейся по наследству поэтам, близким к идеям “чистого искусства”. Вообще молодой сатирик, о чем мы скажем ниже, эту установку оспаривал, но в данном случае она ему не помешала (напротив, даже помогла) стилизовать свое сочинение “под Пушкина”. Сопоставим фрагменты двух стихотворений:
Добролюбов: Пушкин:
Я видел муху в паутине, Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Паук несчастную сосал; Вхожу ль во многолюдный храм,
И вспомнил я о господине, Сижу ль меж юношей безумных,
Который с бедных взятки брал. Я предаюсь моим мечтам.
/.../
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды -
И чей-нибудь уж близок час.
Я видел ручеек в долине, Гляжу ль на дуб уединенный,
Виясь коварно, он журчал; Я мыслю: патриарх лесов
И вспомнил я о господине, Переживет мой век забвенный,
Который криво суд свершал. Как пережил он век отцов.
Я видел деву на картине, Младенца ль милого ласкаю,
Совсем нага она была; Уже я думаю: прости!
И вспомнил я о господине, Тебе я место уступаю:
Что обирал истцов до тла./.../ Мне время тлеть, тебе цвести.
Лягушку ль видел я в трясине, День каждый, каждую годину
В театре ль ряд прелестных лиц, Привык я думой провождать,
Шмеля ли зрел на георгине, Грядущей смерти годовщину
Иль офицеров вкруг девиц, Меж их стараясь угадать. /.../
Везде, в столице и в пустыне,
И на земле, и на воде,
Я вспоминал о господине,
Берущем взятки на суде!..
Хотя метр и способ рифмовки общие, здесь мы не обнаруживаем семантического ореола метра уже потому, что темы, объекты изображения разные. Можно было бы заметить, что и в том и в другом случае у лирического героя возникают однотипные ассоциации (у каждого из героев - свои) независимо от того, где герой находится. Но это является сущностью не темы, а построения сюжета. При наличии хотя бы минимального формального сходства общий композиционный принцип сигнализирует о вероятной связи двух текстов. Казалось бы, точным показателем прямой их связи должно выступать относительно адекватное расположение в каждом тексте общих лексических элементов. Но мы можем сделать теоретическое допущение, что возможны случаи, когда автор сознательно стремится написать произведение по чужой сюжетной схеме и, чтобы скрыть связь с тектсом источника, “следит за собой”, не допуская лексических повторений. Перед нами именно такой пример.
Добролюбов не просто перенял общий принцип организации сюжета. Можно сказать, что он выверял расположение частей своего сюжета по композиции пушкинского. Обратимся к композиционным соответствиям: каждая из начальных строф каждого текста сообщает о какой-либо одной ассоциации, возникшей у героя, а в заключительных строфах авторы соединяют ассоциации в едином обобщении. Но пушкинский сюжет движется дальше, а добролюбовский на этом заканчивается: автору были нужны в источнике только те его части, что несли в себе элементы эпического (указывали на перемену мест и действий). Обратив внимание на выбор Добролюбовым явлений, которые вызывают у его героя ассоциации с судьей-взяточником, мы заметим, что сатирческий текст имеет легкий оттенок пародийности.
Связь между строфами в каждом тексте создают анафорические ряды: у Пушкина - “Брожу ли... , Я предаюсь...”, “Гляжу ль... , Я мыслю...”, “Младенца ль милого ласкаю, Уже я думаю...”; у Добролюбова - “Я видел... ; И вспомнил...”. Прием анафорической композиции общий, но анафоры, казалось бы, разные. Тем не менее, к концу текста Добролюбова начинает проявляться сходство и в этом дополнительном показателе: построение предпоследнего четверостишья (“Лягушку ль видел...” - “В театре ль...” - “Шмеля ли зрел...” в первых трех стихах) копирует построение начального четверостишья Пушкина (“Брожу ли...” - “Вхожу ль...” - “Сижу ль...” в соответствующих стихах).
Несмотря на оттенок пародийности, стихотворение Добролюбова направлено прежде всего против умеренно-обличительной поэзии, творцов которой регулярно атаковали сатирики-демократы. А потому по своим жанровым характеристикам текст Добролюбова попадает в ряд переходных (между пародией и перепевом) явлений. Таким образом, Добролюбов и использует текст Пушкина в качестве опоры для собственного, и в то же время тайно оспаривает его, тем самым проявляя свой сальеризм.
Признание сатирика в том, с чем именно он не согласен, обнаруживаем в следующем, втором номере “Свистка”. В том же разделе “Мотивы современной русской поэзии” публикуется цикл пародий “Четыре времени года”, который Добролюбов приписывает Лилиеншвагеру и называет “поэмой”. Эту “поэму” предваряет вступительное слово, в котором сатирик от лица редакции характеризует Лилиеншвагера и современную поэзию: “Этот поэт-мыслитель замечателен особенно тем, что природа со всеми своими красами для него, собственно говоря, не существует сама по себе, а лишь служит поводом к искусным приноровлениям и соображениям, почерпнутым из высшей жизни духа. В новейшее время лучшими нашими критиками признано, что природа лишь настолько интересует нас, насколько она служит отражением разумной, духовной жизни. С этой точки зрения должен быть признан огромный талант в г. Лилиеншвагере... Поэзия его должна составить новую эпоху в нашей литературе: нельзя без особенного чувства читать стихотворения, в которых поэт при виде весны размышляет об английском судопроизводстве или, отморозивши себе нос, с отрадою признается историческим воспоминаниям о двенадцатом годе. До сих пор только г. Розенгейм приближался несколько к такой высоте, да еще разве гг. Майков и Бенедиктов в некоторых стихотворениях давали слабые намеки на подобную гражданскую поэзию”.
Слава автора указывают прямо на объект сатиры - гражданскую поэзию, называя адреса пародий. Но примечательно, что из поля зрения исследователей, указывающих на Розенгейма и Майкова как на адресатов первых двух пародий цикла (8), выпал адресат заключительной части “поэмы”. Ситуация тем интереснее, что вряд ли возможно установить конкретный объект данной пародии, так как Добролюбов пародировал в этой части современную патриотическую поэзию в целом. Но следовало бы назвать тот литературный источник, который сатирик взял за основу.
Источником, использованным в интересующем нас стихотворении “Зима”, является стихотворный "отрывок" Пушкина “Осень”. В отличие от пародии “Всегда и везде”, в тексте которой композиционное соответствие проступает, но лексического - не обнаруживается, в стихотворении “Зима”, кроме контура пушкинской композиции, находим использование отдельных лексических элементов указанного прототекста и построенных по контрасту с отдельными стихами Пушкина перифрастических оборотов.
Соотнесем текст “Зимы” с проецируемыми в него фрагментами “Осени” (они помещены в скобках непосредственно вслед за теми частями добролюбовского стихотворения, появление которых они обусловили):
Зима холодная! Тебя в укор нам ставят
Те, кои чуждое все неразумно славят.
Но мне приятнее родимая зима,
(“Осень”, строфа V:
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой...
+ VII: Унылая пора! очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса...)
Чем пресловутая Италия сама.
Невольным образом наш холод жесточайший
Напоминает мне о родине дражайшей.
Идя по улице и отморозив нос,
С отрадою всегда припомнишь тот мороз,
( VIII: Здоровью моему полезен русский холод...)
Что нам в двенадцатом году помог французов
Прогнать и перебить, как самых жалких трусов.
Тогда вся кровь во мне кипит по холоду;
( VIII: Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят...)
Я сам тогда живу в двенадцатом году,
( VIII: ...я снова счастлив, молод...)
Не чуя холода, ни ветра завываний,
Полн исторических, родных воспоминаний...
( VIII: Я снова жизни полн...)
Дрожь в теле чувствуя, пылаю я душой
( VIII: К привычкам бытия вновь чувствую любовь...)
И родину люблю сильнее я зимой.
( VIII: И с каждой осенью я расцветаю вновь...
+ Х: И пробуждается поэзия во мне...)
Я гордо сознаю тогда душою мощной,
Что Русь действительно есть исполин полнощный!..
Оставив в стороне поиски конкретного автора из числа современников поэта как объекта сатиры, обратим внимание на характер использования материала источника. “Осень” Пушкина оказалась удобным пародическим макетом для сатиры. Но не задевает ли добролюбовская пародия и самого Пушкина, патриотические стихотворения которого (например, “Клеветникам России”) Добролюбов порицал?