Если и были в среднем поколении люди, подобные Андрею Болконскому, их порывы ни к чему не привели. А вот юноши, влюбленные в Наполеона, даже разочаровавшись в нем, взамен приобретали нечто большее — победоносную уверенность в себе! Они пережили боевое крещение не при Аустерлице, а при Бородине, Кульме, Лейпциге, и никакие раны и последующие беды и страдания не могли поколебать их веру в себя, добытую в восемнадцать лет в жесточайших военных испытаниях.
Тем-то и неубедителен образ князя Андрея, что, вырванный из контекста эпохи, анахронистический, он показывает конец, к которому русские поклонники Наполеона никогда не пришли, то есть оказывается нисколько не типичным. Сознавал ли это Толстой? Старики, которых он в молодости наблюдал лично, могли все казаться ему одинаковыми. Но ведь он читал и мемуары о наполеоновском времени и должен был почувствовать, что С. Жихарев, к чьим «Запискам современника» он обращался, и, допустим, декабрист И. Якушкин, записки которого он мог найти, имели совершенно разные жизненные установки при определенном сходстве характеров. Кроме того, первая треть XIX века не так уж далеко отстояла от эпохи Льва Толстого. И если в наше время мы понимаем со всей очевидностью, что, например, Антон Кандидов, герой недооцененного «Вратаря республики» Л. Кассиля, не мог быть даже задуман в 1912 году, как в 1932 году не мог бы приобрести популярность, скажем, Санин М. Арцыбашева, так и Л. Толстой не мог не понимать разницу между людьми, воспитанными в павловское время, и героями 1812 года со всей вытекающей отсюда разницей в их психологии и судьбах.
Толстой писал не историческое исследование, вправе был распоряжаться героем по своему усмотрению, не обязан был делать его типичным представителем своего времени, мог как угодно отступать от исторической точности, но раз сознательно допущенный им анахронизм определил взгляды, жизнь и крах персонажа, его, мне кажется, необходимо принимать во внимание.
Наташа Ростова — образ, наиболее привлекавший читателей и литературоведов всех времен и народов. О ней писали многократно, как в восторженном, так и в резко критическом тоне. Ее характер отличается исключительной психологической убедительностью, однако биография почти не поддается переводу на язык исторических реалий, так как развивается по романтическому сценарию. Ее первый бал — это бал Золушки. Юная, неопытная, худенькая московская барышня, недавно привезенная в Петербург, сразу получила приглашение на вальс от «одного из лучших танцоров своего времени». Ради удовольствия Наташи — и всех читательниц вместе с нею — Толстой даже одел князя Андрея в белый кавалерийский мундир, предпочтя забыть, что герой с 1806 года служил в ополчении, а на бал в высочайшем присутствии должен был бы явиться в шитом золотом камергерском мундире, раз уж он зачем-то изображен камергером. Но разве камергер сравнится по поэтичности с кавалергардом?!
Забавно, но, «один из лучших танцоров», князь Андрей вообще не должен был уметь танцевать вальс! Вальс появился в России после 1806 года, когда Болконский жил в провинции. Он мог выучить этот танец либо в Австрии незадолго до Аустерлица, либо в четырехмесячное пребывание в Петербурге при Сперанском. Но можно ли представить, чтобы посреди своих важных дел и дум этот серьезный, взрослый человек стал бы нанимать учителя танцев? Это как-то снизило бы представление о его целеустремленности. Конечно, Толстой мог не знать о времени проникновения вальса на русские балы, хотя в дневниках С. Жихарева он при желании мог заметить отсутствие упоминаний о вальсе в 1805—1807 годах. Но едва ли бы это повлияло на решение писателя: в глазах читателей середины XIX века вальс наилучшим образом соответствовал романтичности Наташиного бала; впечатление было бы испорчено, если бы князь Андрей пригласил героиню на всеми забытый полонез, шальную мазурку или бездумный котильон!
Благодаря своему великолепному партнеру Наташа стала царицей бала, не зная отбоя от приглашений. И всего через несколько недель получила блестящее предложение руки и сердца от первым заметившего ее молодого, богатого и знатного красавца-полковника. Не питая к нему истинно глубоких чувств, героиня предложение приняла. Будучи помолвленной, она оказалась предметом ухаживаний ярчайшего представителя светской золотой молодежи и даже согласилась с ним бежать под влиянием скорее удовлетворенного тщеславия, чем любовного увлечения.
Страдания героини столь же романтически преувеличены, как и ее успехи. Ей выпало все — крах мечтаний и позор, смерть жениха у нее на руках, потеря отца и брата, тяжелая болезнь матери, разорение семейства… Удивительно, как ей не пришлось пробираться одной сквозь пургу или лежать в горячке! Зато в минуту отчаяния по мановению волшебной палочки у нее оказался мышьяк, «который она тихонько достала». Ни в начале XIX века, ни в любые другие времена аптекари не продавали яды всем желающим. Мышьяк использовали в хозяйстве как средство от крыс, но хранился он, разумеется, под замком у ключницы. Пыталась ли Наташа сама сбегать к аптекарю или ключнице, посылала ли к ним горничную, — кому не показалась бы странной просьба барышни отсыпать ей толику мышьяка?
История имела, конечно, счастливый конец: героиня быстро утешилась и благополучно вышла замуж за состоятельного, титулованного, любящего человека, ставшего ей идеальным супругом. Романтический сюжет был резко оборван автором, отчего отсутствие у Наташи душевной глубины стало заметно. Прежде сильные чувства заменялись у нее сильными эмоциями, что вполне удовлетворяло большинство читателей; когда же поводы для волнений исчезли из ее жизни, читатели потеряли возможность ей сопереживать. Очищенный от романтических преувеличений, ее характер оказался малоинтересен. Каким образом Толстой придал очарование такой героине, наделенной одними настроениями, а не чувствами? И как сумел убедить в жизненности и достоверности ее полусказочной биографии? Для этого он использовал своеобразный способ: поступки, мысли и переживания героини строго реалистичны, а их объяснения автором — романтически-приподняты.
Этот прием всего нагляднее проступает в знаменитой сцене танца в доме дядюшки Ростовых. Писатель с упоением живописует, как внезапно и вдохновенно эта «графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой», вдруг показала движения, которые «всосала из русского воздуха», поняла все то, «что было в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке». Эта декларация чрезвычайно важна в художественной концепции Льва Толстого, в его идее единения всех русских, независимо от их происхождения и воспитания, если только французский дух не въелся в них бесповоротно, как в Элен или Жюли Карагину.
Однако весь этот почти мистический эпизод основан на прямой мистификации читателей. Наташа, жившая в Москве и в деревне, естественно, многократно видела танцы крестьянских девушек, которые забавляли господ летними вечерами в имениях или на столичных праздничных гуляньях. С детства обученная танцам, она легко могла копировать движения русских плясуний — ничего необычного в этом не было бы. Мистификация в другом. Выше упоминались дневники-записки С. Жихарева, которые Толстой использовал в своей работе и откуда почерпнул, в частности, описание обеда в Английском клубе в честь Багратиона, данного московским дворянством 3 марта 1806 года. Следовательно, он имел полную возможность прочитать двадцатью страницами ранее о бале у А. Орлова 3 февраля, когда «граф приказал музыкантам играть русскую песню “Я по цветикам ходила” и заставил графиню (свою дочь А. Орлову. — Е. Ц.) плясать по-русски»10 . Тут же находился «танцмейстер Балашов, учивший ее русским пляскам».
Француженки-гувернантки не учили своих воспитанниц танцам, это не входило в их обязанности (разве только в глухой провинции). В Москве танцам учил П. Иогель, выведенный в романе, или В. Балашов. Моду на сольные русские бальные девичьи танцы ввела Анна Алексеевна Орлова в начале XIX века, и в Москве она сразу же привилась. Московские балы отличались острейшей нехваткой кавалеров, всякий увалень (вроде Жихарева) был на счету, но и их недоставало. Многим барышням приходилось вечерами просиживать у стенки, и они с радостью ухватились за возможность показать свою грацию без нужды в партнерах. Таким образом, Наташу учили русскому танцу, приспособленному для бальной залы, и притом учить мог не только Балашов, но и Иогель, и другие французские танцмейстеры. Как итальянские певцы в России охотно включали в свой репертуар популярные русские романсы и песни, так и французские танцмейстеры сообразовывались со вкусами и нуждами своих клиентов.
Любопытно, что Наташа оставалась сидеть, пока звучала балалайка, а сорвалась с места под звуки гитары — инструмента, только-только входившего в обиход дворянского круга, но совершенно чуждого крестьянской среде, где даже зажиточный хозяин не мог позволить себе столь дорогую покупку. Деревенский парень или девушка с гитарой — образ невозможный во весь XIX век. Толстой честно отразил факт, но сопроводил его противоречащей ему идейной установкой.
Главным героем эпопеи является, конечно, Пьер Безухов. Порой высказывается суждение, что этот персонаж наиболее близок автору, едва ли не носитель авторской позиции. Это утверждение кажется довольно сомнительным. Одно его имя, которое от начала до конца в авторской речи остается во французском варианте, представляется настораживающим знаком. Толстой никогда не называет на французский лад никого из семейства Ростовых или Болконских (исключая прямую речь). Наташа Ростова казалась бы нам совсем иной, будь она «Натали»; с именем же «Пьер» мы так сроднились, что не задумываемся о его форме.