Разногласие между иосифлянством и заволжским движением можно свести к такому противопоставлению: одни стремились завоевать мир, работая в нем, другие преодолевали мир через преображение и воспитание вне мира нового человека, через становление новой личности. И те и другие в качестве примера обращались к опыту Сергия Радонежского, своей деятельностью осуществившего впоследствии уже недостижимый идеал. Два пути, диаметрально разошедшиеся через столетие после кончины преп. Сергия, в конце концов соединились после мучительных кровавых драм: и Иосиф Волоцкий, и Нил Сорский были причислены русской православной Церковью к лику святых (первый - в конце XVI в., второй - в начале ХХ).
Максим Грек
В истории борьбы иосифлян и заволжцев самым ярким и показательным эпизодом было дело Максима Грека (ок. 1470-1555/1556), в миру - Михаила Триволиса. Правда, суд над ним и его осуждение в действительности определялись больше всего собственно политическими мотивами, - сам Максим вошел в прямые политические затеи в связи со своими мечтами (а может, у него было на то прямое поручение) получить русскую помощь против турок, тогда как в Москве всячески стремились к вечному миру и союзу именно с турками. К тому же Максим слишком прямо и резко высказывался против русской церковной автокефалии.
Образ Максима Грека очень интересен. Это был не только афонский монах, но и человек гуманистического образования. Он родился в греческом городе Арты и принадлежал по происхождению к семье, весьма известной среди греческой и итальянской интеллигенции второй половины XV - XVI вв. Род Триволисов был близок к последней правящей византийской династии Палеологов, один из предков Михаила-Максима был константинопольским патриархом. Сам Михаил учился в Италии, посетил Венецию, Падую, Флоренцию, Болонью, Феррару и Милан, "понеже не обретох в Гречестей стране философскаго учения ради великия скудости книжныя". Есть предположения (разделяющиеся не всеми исследователями), что Михаил побывал также в Риме и посетил Германию. Он не был гуманистом в западном смысле этого слова, но его можно назвать византийским гуманистом. Во всяком случае он был человеком подлинной словесной культуры.
В Италии Михаил Триволис сотрудничал с Дж.-Фр. Пико делла Мирандолой, Иоанном Ласкарисом, Анджело Полициано - известными итальянскими и греческими гуманистами; принимал участие в работе венецианского издателя Альда Мануция. Одно время он был увлечен проповедями Дж. Савонаролы и несколько лет провел в доминиканском монастыре св. Марка во Флоренции, настоятелем которого некогда был Савонарола. В 1505 г. он выходит оттуда и удаляется на Афон, где становится монахом Ватопедского монастыря. О более чем 10-летнем (1505-1517) периоде жизни Максима на Афоне мы знаем немногое. Можно лишь догадываться - принимая во внимание скудные данные греческих источников, а также анализируя его собственные сочинения, написанные уже в России, - что именно на Афоне Максим становится тем серьезным ученым, знатоком Священного Писания и патристики, канонического права и истории, в качестве какового он, в ответ на просьбу великого князя Московского Василия III прислать "на время" книжного переводчика, и прибыл в 1518 г. в Москву.
В судьбе Максима Грека есть характерное противоречие. Его звали как греческого эксперта для проверки и исправления переводов. Но при этом, строго говоря, только с трудом могли воспользоваться его экспертизой. Сам Максим по-русски вначале совсем не умел, а людей, знавших по-гречески, в Москве не нашлось. Это кажется почти неправдоподобным, однако в самом деле Максим переводил с греческого на латинский, а уже с латинского толмачи переводили на русский. Еще А.И. Соболевский в свое время совершенно недоумевал, как могло получиться так, что игумен Ватопедского Афонского монастыря в ответ на конкретно сформулированную просьбу великого князя Московского прислать сведущего старца для перевода книг с греческого языка на славянский, отправить на Русь человека, совершенно не владеющего славянским языком. Как замечают современные исследователи, возможно, здесь и не было особого противоречия. С точки зрения греков, славянский язык - язык неупорядоченный, его законы (в отличие от законов новогреческого языка) не требуют специального изучения, а познаются простым эмпирическим путем. При таком подходе было очевидно, что просвещенный грек "борзо навыкнет" такому языку. Надо сказать, что такое сознание превосходства греческого языка над русским неоднократно высказывалось и самим Максимом Греком в России: "И учение то (имеется в виду грамматика. - А. А.)у нас, греков, хытро зело, а не и у вас". С другой стороны, этим изначальным противоречием объясняется и "грамматическая" сторона дела Максима Грека. В частности, он был обвинен в проведенных в его переводах священных текстов заменах форм аориста на формы перфекта. Обвинители усмотрели в этой замене отрицание вечности бытия Божия, поскольку перфект мог относиться только к действиям, имеющим временной предел. Максим же в свою защиту ссылался на синонимичность глагольных времен: "В том разньства никоторого нет, а то мимошедшее и минувшее". Грамматическая теория перевода, которой Максим Грек пытался заменить существующую на Руси доктрину пословного перевода, оказалась при его жизни непонятой и непринятой. Но эта теория отразилась в переводческой деятельности князя Андрея Курбского в период его пребывания в Литве, а впоследствии, спустя около 100 лет, нашла отклик в некоторых положениях никоновской церковной реформы.
Но вернемся к началу пребывания Максима Грека в России. В Москве он занимается (или его занимают) главным образом переводами. Учено-переводческих нужд у Москвы накопилось достаточно. К концу XV в. встал большой вопрос о приведении к единству текстов богослужебных книг. Появившиеся около московского трона в связи с женитьбой великого князя на греческой царевне Софии Палеолог греки не могли не обратить внимание на некую уставную богослужебную пестроту. Оживление на Руси еретических течений эти же самые греки произвольно, но обидно связывали с какими-то непорядками и путаницей в текстах богослужебных книг, утверждая, не без некоторой наивности, что у греков этого нет и что надо исправлять все по греческому образцу. С одной стороны, все это приводило Ивана III "в великий гнев", с другой - приходилось все-таки допускать возможность и наличия искажений в славянском тексте, и погрешностей самого перевода. Так встал вопрос о генеральной правке всего цикла богослужебных книг по греческому оригиналу. Максим, со временем все больше одолевая церковнославянский язык, усердно просмотрел, прокорректировал текст Цветной Триоди, Часослова, Евангелия, Апостола и подтвердил, что всяких описок, неточностей и богословских погрешностей достаточное количество и что генеральная правка рукописных книг - дело огромное, постоянное и в этом смысле бесконечное.
Главным переводческим трудом Максима является перевод Толковой Псалтыри, торжественно преподнесенный Василию III вместе с посланием самого переводчика, в котором отмечалось, что "книга сия древними мужи всяческою премудростию и тяжестию разумении украшеными составлена". Среди исследователей нет единого мнения о том, каким годом следует датировать завершение работы над Толковой Псалтырью; называются 1519 и 1522 гг. Закончив эту работу, Максим просил у государя позволения вернуться на родину, но не получил его. Н.М. Карамзин писал об этой эпохе:"Иноземцам с умом и дарованием легче было тогда въехать в Россию, нежели выехать из нее". Максиму поручают все новые и новые переводы и сверки.
Но чем больше Максим овладевал живым русским языком, тем более к нему тянулись интеллектуалы того времени, задавая ему множество самых разнообразных вопросов. На дворе была эпоха больших и глобальных вопросов, ибо Москва в то время, еще не вполне сознавая это, стихийно превращалась в некий собирательный центр большого государственного организма. Москва чувствовала потребность знать, чем живет и идейно волнуется христианский мир. А личность Максима, видевшего этот мир своими глазами и имеющего о нем основанное на личном опыте суждение, буквально интриговала москвичей. Он стал своего рода оракулом, волей-неволей русским публицистом по широкому кругу вопросов. Умы были возбуждены и с благодарностью впитывали все рассуждения Максима. Его келья стала центром, где собирались образованные люди того времени для споров и бесед, "говаривали с Максимом книгами и спиралися меж себя о книжном". Максим Грек в этих спорах все больше познавал славянский язык, а также учил своих слушателей языку греческому.
Не мог замедлить Максим со своим откликом на запылавший в Москве спор о монастырских стяжаниях. Вслед за Иосифом Волоцким, он считает киновийный монастырь наиболее совершенным типом монастырского устройства, а также уделяет большое внимание необходимости соблюдения строгой дисциплины в монастырской жизни. Но в остальном же Максим Грек был гораздо ближе к позиции Нила Сорского.
Один из своих трактатов на эту злободневную тему - "Стяжание любостяжательного с нестяжательным" - Максим намеренно, для живости и конкретности аргументации, написал в форме диалога. Диалог - одна из излюбленных форм выражения философской мысли, поскольку позволяет показать полярные концепции, борьбу противоположных начал, несовместимость оппозиционных установок и самую противоречивость бытия. Эту форму используют Августин (диалог разума и мудрости), Филипп Пустынник ("прение души и тела" в "Диоптре"), Петрарка (беседа разума, скорби и радости), Савонарола (спор рассудка и чувства). Примерно в 90-е гг. XV в. на Руси появляется "Прение живота и смерти" - перевод-переделка одноименного немецкого диалога. В форме диалога написано и другое произведение Максима Грека, обычно называемое исследователями "Беседа Ума с Душой".