Своеобразие мира и героя в повести Саши Соколова «Школа для дураков»
Повесть “Школа для дураков” поражает зыбкостью того мира, который творит автор. Время исчезает, пространство приобретает мифическую условность, герои отражаются друг в друге, теряя свою индивидуальность и исключительность, отчуждаются, смотрят на себя со стороны. Происходит это вследствие того, что все немногочисленные события, повести, преломляются через раздвоенное сознание главного героя, который одновременно и ученик школы для дураков, и речная лилия — нимфея.
Желание главного героя убежать в особый, неповторимый мир автор отражает в одном из эпиграфов к повести:
“Гнать, держать, бежать, обидеть, слышать, видеть и вертеть, и дышать, и ненавидеть, и зависеть и терпеть. Группа глаголов русского языка, составляющих известное исключение из правил, ритмически организована для удобства запоминания”. (Здесь и далее повесть цитируется по изданию: Соколов Саша. Школа для дураков. — Между собакой и волком. М., 1990.)
Подобный эпиграф не случаен: он отражает основное идейное содержание повести, её конфликт. Как в русском языке существуют глаголы-исключения, так и в обществе, подобно языку, имеющему свои правила и законы, всегда были и будут люди, которым невозможно жить по правилам. Это изгои, “белые вороны”, сумасшедшие, гении. Их жизнь наполнена иным ритмом, они слушают иную музыку жизни, не случайно Саша Соколов обращается в повести к ритмизованной прозе. Таким людям, как Ученик такой-то, или Нимфея, невыносимо жить в мире, где человек человека может гнать, как рабочий скот, держать в страхе, обидеть, вертеть в собственных руках, как куклу, видеть и слышать чужое горе и при этом спокойно дышать, ненавидеть своих обидчиков, но продолжать зависеть от них и всё терпеть. Таким людям, как Нимфея, немыслимо смотреть (а ведь именно этот глагол русского языка “запамятовал” и не внёс в список исключений автор) на подобную несправедливость. Им остаётся один путь — бежать в мир или мечты, или природы, или культуры. “Бежать” — это и есть Нимфея, голос которого звучит на фоне иных голосов повести, это глагол-пророк, призванный “жечь сердца людей”.
Конфликт “Школы для дураков” имеет гносеологический характер. Именно способность познания окружающего мира отделяет Нимфею от героев-антагонистов.
Мир, проходящий перед глазами Нимфеи-Ученика, теряет безусловность, объективность, поэтому герой мучительно вглядывается и вслушивается в окружающее его пространство, что позволяет ему воспринимать как странность и как чудо одновременно сам факт существования лиц, явлений или предметов, изумляться окружающему миру во всех его проявлениях. Слабоумие Нимфеи компенсируется остротой его чувственного восприятия, которое выражается в постоянном всматривании и вслушивании в окружающий мир. Сенсорное восприятие позволяет Ученику такому-то вырваться из пространства школы для дураков, с её тёмными коридорами, грязными уборными, глупым и диким классом, и удивиться необычности окружающего мира, его гармонии и красоте, поразиться его разнообразию. Способность видеть глубже и точнее многих является причиной раздвоенности героя, неадекватности самому себе. Эта неадекватность может проявляться и на конкретно-телесном уровне, и на уровне сознания. Так, например, герой может ощущать себя в большей или меньшей степени, что случается с ним, когда он впервые чувствует свою раздвоенность. Осенняя природа, поразившая Ученика своей красотой и гармонией, при беглом взгляде вызывает у него слёзы восторга, но пристальное всматривание даёт неожиданный эффект растворения: “...я находился в одной из стадий исчезновения. Видите ли, человек не может исчезнуть моментально и полностью, прежде он превращается в нечто отличное от себя по форме и по сути — например, в вальс, в отдалённый <…>, а уж потом исчезает полностью”. Ученик “частично исчез в белую речную лилию”, причём сознание его остаётся прежним: хотя он чувствует, что исчез, но не верит в это, пытается убедить себя в обратном. У героя остаётся “желание себя прежнего”, он, забыв своё имя, становится “тем самым неизвестным, забытым таким-то” и речной лилией, Нимфеей. Это ощущение раздвоенности и слитности одномоментно усваивается героем и становится основой его сознания. Желание вспомнить себя прежнего побуждает героя к дальнейшему всматриванию и становится средством идентификации себя с другими.
Слабый разум Ученика школы для дураков не в состоянии справиться с тем множеством вопросов, которые ставит перед ним окружающая действительность, герой не может запомнить всех премудростей, которые создаются человеческой мыслью. Две ипостаси его сознания находятся в постоянном конфликте, суть которого сводится порой к обвинению “себя другого” в идиотизме: “...ты учишься в школе для дураков не по собственному желанию, а потому, что в нормальную школу тебя не приняли, ты болен, как и я, ужасно болен, ты почти идиот, ты не можешь выучить ни одного стихотворения”. Ученику школы для дураков сложно на чём-либо целенаправленно сосредоточиться, он признаётся: “у нас память вообще-то плохая”; “в одной какой-то книге было кое-что написано, мы сначала не поняли ничего, о чём это”; “...да доктор, вы же в курсе, нам трудно читать одну книгу, мы читаем сначала одну страницу одной книги, а потом одну страницу другой книги. Затем можно взять третью книгу и тоже прочитать одну страницу, а уже потом снова вернуться к первой книге. Так легче, меньше устаёшь”.
Пристальное всматривание в предметы, с одной стороны, отражает детскую непосредственность взгляда героя, под которым могут оживать любые предметы. Так, одежда, висящая в прихожей, которую рассматривает герой, превращается в добрых живых существ, с которыми уютно и не страшно. Но с другой стороны, всматривание даёт герою возможность открывать для себя существование тех предметов, которые не видны при беглом взгляде на них, которые существовали, существуют или только будут существовать. Например, герою кажется, что он видит внутри каждого зреющего в саду яблока сидящего там червя, который грызёт эти яблоки, превращая их в гниль, или видит на платформе станции “высохшие, а потому невидимые пассажирские плевки разных достоинств”. Подобная прозорливость героя делает для него чудом сам факт существования мира во всём его разнообразии, повергает его в изумление и позволяет осознать, что мир необозримо широк по сравнению с замкнутым пространством человеческого разума, который сравнивается героем с “необъяснимой песчинкой”. Вследствие этого мысли о мире превращаются в сознании Ученика-Нимфеи в длинные ряды перечислений предметов, событий, человеческих отношений, которые оформляются автором как поток сознания героя и выражаются предложениями, насчитывающими многие десятки слов. Так, Нимфея, вглядываясь в расписанный мелом вагон поезда, видит, что он “составлен из проверенных комиссиями вагонов, из чистых и бранных слов, кусочков чьих-то сердечных болей, памятных замет, деловых записок, бездельных графических упражнений, из смеха и клятв, из воплей и слёз, из крови и мела, из белым по чёрному и коричневому, из страха и смерти, из жалости к дальним и ближним, из нервотрёпки, из добрых побуждений и розовых мечтаний, из хамства, нежности, тупости и холуйства”.
Предметы в окружающем героя мире часто не обретают названий, так же как и он сам, по сути, не имеет определённого имени, однако называние предмета — это ничто по сравнению с фактом существования вообще: “А как называлась станция? Я никак не могу рассмотреть издали. Станция называлась”.
Всматривание позволяет герою не только познавать мир, но и преодолевать время, расширяя его рамки за счёт возникающих при этом ассоциаций, в результате чего взаимно сосуществуют несколько временных плоскостей, наложенных в сознании героя одна на другую. Сам герой, проходя сквозь эти пространства, меняет свой облик, оставаясь при этом самим собой. Заглядевшись на ветку сирени, Ученик такой-то, визуально оставаясь на прежнем месте, то есть занимаясь переписыванием какой-то статьи, покидает дом отца своего и оказывается в саду академика Акатова, отца своей возлюбленной, и просит её руки. Или, например, Ученик, увидев где-то сосну, опалённую молнией, обращает внимание на жёлтые иглы, что даёт мощный толчок работе воображения. Пред внутренним взором Ученика проходит грозовая ночь, которая описывается не как иллюзорное воспоминание, а переживается героем как происходящая в данное конкретное время. Саша Соколов точно передаёт сиюминутные ощущения героя: дует ветер, хлопают оконные рамы, люди зажигают и гасят свет, в садах осыпаются яблоки и мокнут под дождём оставленные вещи. Сознание героя вырывается из пространства ночной грозы и переходит в пространство обыденной жизни дачного посёлка, для чего автор прибегает к приёму перечисления. Пространственная позиция героя меняется: он находится уже не среди дачников, а словно парит над дачным посёлком, наблюдая за тем, как дождь поливает “крыши, сады, оставленные в садах раскладушки, матрацы, гамаки, простыни, детские игрушки, буквари — и всё остальное”. В то время как дачники гадают, куда же попала молния, Нимфея оказывается в пространстве одухотворённой и живой природы, ощущая себя частью её, он оказывается на краю леса, где “жила” сосна. Ветки сосны позволяют Нимфее-Ученику увидеть весь лес, и прилегающую ветку железной дороги, и дом, где живёт “та женщина”, возлюбленная героя по имени Вета. И он уже не Ученик школы для дураков, не Нимфея, а пылкий Возлюбленный, нежный и робкий, готовый вовсе забыть своё имя, только бы думать, плакать и молиться о Ней.
Всматривание в предметы внешнего мира передаёт авторское противопоставление скудости пространства школы для дураков — богатству мира фантазии героя, в котором может ожить любой неодушевлённый предмет. Надпись “Прокат велосипедов” вызывает в воображении героя образы, которые мгновенно приобретают реальные черты: он ясно видит девушку, продающую велосипеды, Вету, ставшую женой Нимфеи, который сам превращается в молодого преуспевающего инженера. То есть процесс всматривания позволяет герою воплотить в жизнь все самые заветные мечты.