* * *
В предрождественское морозное утро 1854 года, в тот самый день, когда Оле исполнилось шесть лет, её дедушка Сергей Тимофеевич, души не чаявший во внучке, пообещал, что через год подарит ей свою новую книгу — «Дедушкины рассказы». Так начиналась история создания «Аленького цветочка»...
Еще в 1830-е годы в беседах с Н.В. Гоголем С.Т.Аксаков много рассказывал о своём детстве, проведённом в родовом имении, о родственниках и знакомых. Автор «Мёртвых душ» убеждал друга записать “воспоминания прежней жизни” о “душах живых”. С середины 1840-х годов на страницах московских повременных изданий стали появляться рассказы из жизни семьи помещиков Багровых, прототипами которых явились дед иродители писателя. “Даром чистого вымысла явовсе не владею”, — признавался Сергей Тимофеевич, считавший себя лишь “передатчиком” и “рассказчиком” действительных событий. В 1855–1856 годах Аксаков объединил рассказы о Багровых в «Семейную хронику». Но это была ещё не та книга, о которой он говорил вморозное утро 1854-го.
”Есть у меня заветная дума, которая давно день и ночь меня занимает… Я желаю написать книгу для детей, какой давно не бывало в литературе. Я принимался много раз и бросал. Мысль есть, а исполнение выходит не достойно мысли… Тайна в том, что книга должна быть написана, не подделываясь к детскому возрасту, а как будто для взрослых, и чтоб не только не было нравоучения (всего этого дети не любят), но даже намёка на нравственное впечатление, и чтоб исполнение было художественное в высшей степени”, — разъяснял С.Т. Аксаков свой замысел в наброске письма к неизвестному адресату. Более детальное развитие идеи можно найти в письме к И.С. Тургеневу: “Я ничего не придумал лучшего, как написать историю ребенка, начав её со времени баснословного, доисторического, и проведя его сквозь все впечатления жизни и природы, жизни преимущественно деревенской... Никакой подделки под детский возраст и никаких нравоучений”.
«Дедушкины рассказы» были готовы в 1858 году. Главный герой книги, получившей витоге название «Детские годы Багрова-внука», Серёжа Багров, рано начинает понимать, что взрослые не всегда ведут себя искренне — иногда они лгут, что бывают люди добрые излые, что есть господа ислуги. Аксаковская “повесть воспитания” проникнута “совестливой мыслью”, а истинность чувств героя поверяется природой — величественной и разнообразной… История Серёжи Багрова стала классикой автобиографической прозы о детстве. Ею восхищались И.С.Тургенев, А.И. Герцен, М.Е. Салтыков-Щедрин… Л.Н. Толстой в письме к В.П. Боткину говорил, что произведение С.Т. Аксакова “необыкновенно успокоительно и поразительно ясностью, верностью и пропорциональностью отражения”, но в то же время признавал: “Нету в нём сосредоточенной, молодой силы поэзии, но равномерно сладкая поэзия природы разлита по всему, вследствие чего может казаться иногда скучным”. И действительно, “равномерно сладкое”, глубокое ировное дыхание поэзии пронизывает аксаковский сон озолотых детских годах — сон, делающий явным тайное.
Сказка об аленьком цветочке — из числа детских грёз-воспоминаний Аксакова. Вписьме ксыну от 23 ноября 1856 года Сергей Тимофеевич сообщал: “Я пишу сказку, которую в детстве я знал наизусть ирассказывал на потеху всем со всеми прибаутками сказочницы Палагеи. Разумеется, я совсем забыл о ней; но теперь, роясь в кладовой детских воспоминаний, я нашёл во множестве разного хлама кучу обломков этой сказки, а как она войдёт в состав «Дедушкиных рассказов», то я принялся реставрировать эту сказку…”
«Аленький цветочек» был написан специально для внучки Оленьки ипомещён вприложении к истории о Багрове-внуке, чтобы, по признанию самого автора, “не прерывать рассказа о детстве”.
“В некиим царстве, в некиим государстве жил-был богатый купец, именитый человек. Много у него было всякого богатства, дорогих товаров заморских, жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны, и было у того купца три дочери, все три красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и любил он дочерей своих больше всего своего богатства, жемчугов, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны — по той причине, что он был вдовец и любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковее”.
Чей голос выводит это витиеватое, напевное повествование? Простой русской крестьянки Пелагеи, долгое время жившей в услужении у персиянских купцов в Астрахани и знавшей великое множество сказок? Или же это голос самого Аксакова, в молодости успешно декламировавшего поэзию на любительской сцене, а в зрелые годы на литературных журфиксах поражавшего всех выразительностью неторопливых, ёмких устных рассказов и чтения отрывков собственных произведений? Да ивообще, почему сказка об аленьком цветочке оказалась столь важна для семейной истории Багровых-Аксаковых?
При всей внешней схожести сюжетных линий «Аленького цветочка» и его западноевропейского прототипа внутренне они различны: если «Красавица и Чудовище» построена на причинно-следственных, рациональных связях, то русская сказка существует в другом измерении, где рациональное способно объяснить лишь часть миропорядка.
Всё пространство «Аленького цветочка» перенасыщено символами: вода — граница иной реальности, волшебный лес, по которому бродит купец, — сама жизненная стихия, путающая планы, сбивающая с пути, “дорога торная” — верный путь. Гостинцы, которые выбирают купеческие дочери, — со смыслом. Старшей нужен золотой венец “из камениев самоцветных, и чтоб был от них такой свет, как от месяца полного, как от солнца красного, и чтоб было от него светло в тёмную ночь, как среди дня белого” (исследователи полагают, что это символ западной цивилизации, опирающейся на силу разума и власти, внешний блеск и свет Просвещения). Средняя хочет “тувалет из хрусталю восточного, цельного, беспорочного, чтобы, глядя внего, видеть всю красоту поднебесную” (часть литературоведов видит в этом символ восточной мудрости, позволяющей всозерцательной неподвижности прозревать иные миры и сохранять секрет вечной молодости).
Запросы непростые, но купец хватается за голову, лишь когда слышит просьбу младшей дочери. Ведь она хочет получить чудо нерукотворное — “аленький цветочек, которого бы не было краше на белом свете”. “Коли знаешь, что искать, то как не сыскать, акак найти то, чего сам не знаешь? Аленький цветочек не хитро найти, да как же узнать мне, что краше его нет на белом свете?” Ивсе же купец узнаёт среди всех цветов “тот”, единственный. “Находил он во садах царских, королевских и султанских много аленьких цветочков такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать; да никто ему поруки не даёт, что краше того цветка нет на белом свете, да и сам он того не думает”. Порука, рациональное доказательство требуется, когда нет озарения: “У честного купца дух занимается: подходит он ко тому цветку; запах от цветка по всему саду ровно струя бежит; затряслись и руки и ноги у купца, и возговорил он голосом радостным: «Вот аленький цветочек, какого нет краше на белом свете, о каком просила меня дочь моя любимая»”.
Купец прозревает красоту цветка, но, сорвав его для младшей дочери, отнимает радость у Чудища и должен быть за это наказан. Договор купца со “зверем лесным, чудом морским” вовсе не похож на акт покупки жизни за золото и бриллианты, как у Бомон (“Что ж, — сказал сам себе торговец, — уж если суждено мне умереть, то я хотя бы оставлю что-то своим бедным детям”). Аксаковский герой думает лишь о спасении души: “Лучше мне сдочерьми повидатися, дать им своё родительское благословение, и коли они избавить меня от смерти не захотят, то приготовиться к смерти по долгу христианскому и воротиться к лесному зверю, чуду морскому”.
Да и сам образ русского чудовища удивителен: это соединение несоединимого, воплощённое отсутствие каких-либо рациональных связей, химера, каждая из частей которой не страшна, но вместе они — воплощённый ужас. “Руки кривые, на руках когти звериные, ноги лошадиные, спереди-сзади горбы великие верблюжие, весь мохнатый от верху донизу, изо рта торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у беркута, а глаза были совиные”. В мире, нарочито отказывающемся от понятия “разумность”, и находят друг друга младшая дочь купца и чудище, и объединяет их аленький цветочек, потому что для каждого из них он — самый желанный.
Так о чём же сказка Аксакова? О преображающей силе любви и сострадания? Конечно. Но и о том, что именно красота и любовь спасут мир. Не слышим ли мы здесь идеи славянофилов, утверждавших: уРоссии свой путь, определяемый её историей, положением в мире, географией и особенно — своеобразными чертами национального характера, русской души?
Свой идеал славянофилы видели в высоконравственной личности, свободной от всякой вещной зависимости. Свобода, в их представлении, предполагает независимость как от рациональности мышления, так и от какого-либо земного авторитета. Личность сама познает нравственную истину — прежде всего интуитивно, верой. Вместе с тем свобода личности не произвол: она подчинена нравственной необходимости, выраженной в религиозных, православных ценностях — вечных истинах добра, справедливости, милосердия, человеколюбия. С.Т.Аксаков, по сути, воплотил в художественной форме главные идеи славянофильства.
Герои «Аленького цветочка» — в поиске, их душа проходит через смятения, а значит — живёт. Этот удивительный пульс жизни ощущается в мерной аксаковской сказке, рассказанной ключницей Пелагеей, завхозом вбарском имении, “для усыпления” страдающего бессонницей больного ребенка. “Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного!” — восклицает младшая дочь купеческая, обнимая “голову безобразную и противную” умершего от любви чудища, и оно воскресает прекрасным юношей.
В истолковании благоразумной и утончённой мадам Приветливость чудо превращения выглядит по-другому. “Нет, дорогой Зверь, — сказала Красавица. — Ты не должен умереть. Живи и будь моим мужем. Я отдаю тебе руку и сердце и клянусь быть только твоей. Увы, ядумала, что испытываю к тебе лишь дружеские чувства, но та печаль, которую я чувствую, убеждает меня, что я не могу жить без тебя”.
Все эти столь разные толкования темы “Красавица и Чудовище” раскрывают перед пытливым читателем не только особые приметы ушедших времен, но ив целом – многомерность мира. Однако любые различия не так уж и важны, когда достигнуто главное — изображение необъятности и многоликости животворного чуда любви.