Но запущенный механизм самооправдательной логики продолжает работать дальше. Если Тиресий решается бросить правителю такое обвинение (а оно, безусловно, ложно, потому что как же это я могу быть виноват!), то дело идёт о заговоре с целью отстранить его — Эдипа — от власти. Кто советовал пригласить прорицателя? Креонт. А, ну теперь всё ясно! Брат жены царя — ближайший претендент на престол, вот он-то и задумал интригу. Заметим, что мир искажается всё больше. Страшная реальность нас не устраивает, и мы предпочитаем камуфлировать её воображаемыми заговорами и покушениями на наш авторитет, наше благополучие 5.
Следующий шаг — обвинение Креонта 6. Эдип собирается приговорить шурина к смерти или изгнанию из города, но в этот момент появляется царица. Расспрашивая о причине ссоры и доискавшись, что виной всему слова Тиресия, Иокаста пытается успокоить и разубедить мужа: “...из людей никто // не овладел искусством прорицанья”. В качестве доказательства она рассказывает о предсказании, которое было дано её первому супругу, что их сын убьёт отца и женится на своей матери. Между тем “младенцу ж от рожденья в третий день // Отец связал лодыжки и велел // На недоступную скалу забросить”. А сам Лай пал от руки разбойников на перекрёстке трёх дорог.
Замечательно, что последнее уточнение вовсе не обязательно для общего смысла рассказа Иокасты. Между тем Эдип из всей её речи удерживает только его. Почему? Да потому, что оно как молния освещает в его памяти историю столкновения с неким путником:
…Возница и старик
Меня сгонять с дороги стали силой.
Тогда возницу, что толкал меня,
Ударил я в сердцах. Старик меж тем,
Как только поравнялся я с повозкой,
Меня стрекалом в темя поразил.
С лихвой им отплатил я. В тот же миг
Старик, моей дубиной поражённый,
Упал, свалившись наземь из повозки…
Вообще так получается, что в этой трагедии все только и делают, что пытаются успокоить Эдипа или отговорить его от дальнейших выяснений истины. И Тиресий, и Иокаста, и коринфский посланец, и, наконец, старик пастух, который знает тайну рождения героя и тайну умерщвления им своего отца. С маниакальной настойчивостью один Эдип двигает вперёд машину расследования.
Уже догадываясь, что дело нечисто, царь приказывает призвать пастуха. У него есть слабая надежда. Был слух, что Лая убили разбойники, то есть несколько человек. Но Эдип знает, что на развилке трёх дорог он был один. Герой рассказывает Иокасте о себе, о причине своих странствий: оракул Аполлона предвещал ему судьбу отцеубийцы и кровосмесителя, и, стараясь избежать её, Эдип бежал из родного дома.
Опять неожиданный поворот. Словно в ответ на слова Эдипа, из Коринфа является посланец с известием, что царь Полиб умер, и граждане призывают его сына вступить на трон. Иокаста торжествует: её тезис о ложности предвещаний, казалось бы, полностью подтвердился. Потрясённый Эдип, однако, признаётся, что всё-таки боится встречаться со своей матерью 7. И вот в этот момент следует очередное “успокоение”. Посланец ошеломляет героя признанием. “Такой же он тебе отец, как я”, — говорит он про Полиба.
Выясняется, что Эдип был приёмным сыном коринфского царя. Именно посланец принёс его в дом Полиба и Меропы. А нашёл младенца в лесу в Киферонском ущелье, вернее, не нашёл, а получил из рук слуги Лая с проколотыми лодыжками 8. К этому моменту Иокаста уже всё поняла. Из её груди вырывается только сдавленная мольба, обращённая к сыну: “Несчастный! О, не узнавай, кто ты!”
И опять действует тот же психологический механизм. Будучи не в силах сразу осознать всю глубину случившейся с ним трагедии, заглянуть в бездну собственной преступности, Эдип истолковывает слова царицы в том смысле, что она стесняется его низкого происхождения.
Развязка, однако, недалека. К царю приводят пастуха. Старик трепещет, он, как и Тиресий, отказывается отвечать. И только под угрозой пытки у несчастного удаётся вырвать роковое признание. Круг замкнулся. В одном ослепительном сполохе света перед Эдипом наконец предстаёт то, к чему он стремился, — истина. Но она чудовищна: он убил своего отца, женился на матери и произвёл с ней на свет страшное потомство.
Иокаста кончает жизнь самоубийством, герой выкалывает глаза, ибо
…зреть очам не должно
Ни мук его, ни им свершенных зол, —
Очам, привыкшим видеть лик запретный
И не узнавшим милого лица.
Рок привёл Эдипа “в пугающую слух и взоры бездну”. Он изгоняет себя из Фив, умоляя Креонта позаботиться о детях.
Эта трагедия, как никакая другая, ставит зрителя перед неразрешимой, катастрофической дилеммой. Наказанным и преступным становится самый лучший, самый достойный, самый богобоязненный герой. Эдип, узнав о предвещании оракула, тут же решает не возвращаться в Коринф, где он, признанный наследник престола, живёт в довольстве и роскоши. Он предпочитает участь скитальца по дорогам Эллады, только бы ненароком не совершить те страшные злодеяния, которые сулил ему рок. Эдип — прекрасный правитель. Он не только избавил Фивы от чудовища-сфинкса, но и заботится о благоденствии подведомственного ему полиса. Более того, Эдип удивительно честный человек. Уже отмечалось, что никто, кроме него, не настаивает на обнаружении истины — той самой, что в конце концов выжжет ему глаза.
Так в чём же виноват герой, за что его так страшно покарали боги?
Обычно, когда задаёшь этот вопрос студентам, мнения разделяются. Одни настаивают на том, что он виновен, потому что убил отца 9 и стал супругом матери. Другие замечают, что герой всячески стремился избежать преступления и не может отвечать за то, что совершил в полном неведении. Интересно при этом, что в финале трагедии сам Эдип убеждён в своём грехе и не винит никого другого, даже богов, которые, казалось бы, сыграли с ним злую шутку.
Между тем его вина очевидна. Его без вины виноватая вина. Она в том, что он человек. Человек — то есть существо, не соответствующее себе самому, не способное, с одной стороны, не действовать, не жить, а с другой — не могущее предвидеть всех последствий своей жизнедеятельности, последствий своих поступков, пусть даже в основе их лежали добрые намерения. Он не обладает божественным всеведеньем, а между тем претендует на самостоятельные решения, на право выстраивать свой мир, вторгаясь в тот, который существовал задолго до него и будет существовать после.
Можно сказать и иначе. Как человек, то есть как духовное существо, он не способен пребывать в голом автоматизме существования, не способен быть животным, которое лишь телесно-душевно, живёт физиологическими потребностями и эмоциями. Как человека, Эдипа волнует мир смыслов, волнует ценностное истолкование своей жизни, волнует истина. Он не хочет быть негодяем, убийцей, кровосмесителем. Какой парадокс! Ведь именно отсюда и возникает его вина или первородный грех, если следовать Библии 10. Потому, что знание добра и зла, знание смыслов, знание истины непосильно для ограниченного, сотворённого существа. Мы просто не справляемся с таким знанием, потому, что бренное, постоянно пребывающее в слабости или вожделении тело не может соответствовать вечному, требующему верности истине духу. Увы, трагедия Софокла про каждого из нас.
В заключительной сцене драмы ослеплённого Эдипа окружают испуганные домочадцы, слуги. Рядом стоит Креонт. Его реплики отдают суетностью и некоторым торжеством. Ещё бы, он не только оказался обелённым, но и наследует власть в городе. Новый правитель спешит увести бывшего царя в дом, потому что “можно ли показать подобный срам” посторонним! Глупец, он, в отличие от Эдипа, просто ещё не знает меры собственной вины, он не знает, кто он такой. Это выяснится очень скоро, когда гордыня нового царя приведёт к гибели его сына и племянницу Антигону. В том-то и дело, что вина Эдипа — вина каждого из нас.
Итак, стремление к истине опасно, болезненно. Просто потому, что первая истина, которую мы узнаём, это правда о себе самих: мы — грешники, мы виноваты (пускай и без вины виноваты, но эта без вины виноватая вина всё равно абсолютно реальна), и мы умрём. Всякий нормальный человек инстинктивно пытается избежать боли, спрятаться от слишком разрушительного знания, уклониться от видения собственной вины. Иокаста ведь так и говорит Эдипу: “Жить следует беспечно — кто как может…” Тот ужас, который разворошил Эдип своим расследованием, как будто бы свидетельствует, что она права.
Именно этот вопрос я и задаю студенту, приходящему сдавать зачёт по древнегреческой драме. А как поступили бы вы? Разве не стоило бы всё оставить, как есть, не ворошить прошлое, не разбираться? Он кивает.
—Я не герой, я вообще считаю, что человек должен сообразовываться с обстоятельствами.
—Значит, если они меняются, меняетесь и вы?
—Конечно.
—Но тогда есть ли вы? Тогда что образует вашу личность? Вот эту самую, конкретную личность, носящую определённое имя и фамилию? Может быть, вас нет?
—Может быть, и нет. Не знаю.
Стремление к знанию истины — соприродно человеку. Но “в многой мудрости — многая печаль”. Отсюда всяческое избегание нами своей природы, уклонение в животную невинность. “Если думать об этом всё время, так и с ума сойти можно”, — говорит собеседник в ответ на задаваемые тобой неудобные вопросы. На самом деле он повторяет совет Иокасты, данный Эдипу: “Не узнавай, кто ты!”