Мелодией одной звучат печаль и радость...
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
(Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь...)
«Кармен» — последний блоковский цикл о любви — не только связан с предшествующими ему «Арфами и скрипками», но является своеобразным переходом к поэме «Соловьиный сад». О ней мы лишь отметим, что поэма эта — новый шаг Блока в поисках смысла жизни и места человека в ней. Уходя из замкнутого круга «соловьиного сада», поэт вступает в широкий и суровый мир, заключающий в себе ту подлинную и высокую правду, к постижению которой он стремился на протяжении всего своего творческого пути. Так возник цикл «Родина», едва ли не вершинный цикл не только третьего тома, но и всей поэзии А. Блока.
Тема родины, России — сквозная блоковская тема. На одном из последних его выступлений, где поэт читал самые разные свои стихотворения, его попросили прочесть стихи о России. «Это все — о России»,— ответил Блок и не покривил душой, ибо тема России была для него поистине всеобъемлюща. Однако наиболее целеустремленно он обратился к воплощению этой темы в период реакции. В письме к К. С. Станиславскому (1908, декабрь) Блок пишет: «...Стоит передо мной моя тема, тема о России (вопрос об интеллигенции и народе, в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Все ярче сознаю, что это — первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни».
«Родина» для Блока — понятие настолько широкое, что он посчитал возможным включить в цикл и стихотворения сугубо интимные («Посещение», «Дым от костра струею сизой...», «Приближается звук. И покорна щемящему звуку...»), и стихотворения, прямым образом связанные с проблематикой «страшного мира» («Грешить бесстыдно, непробудно...», «На железной дороге»).
К двум последним стихотворениям обычно обращаются те блоковеды, кто рассматривает путь поэта как целенаправленное движение от символизма к реализму. И в самом деле, в стихотворении «На железной дороге» немало жизненных реалий («ров некошеный», «платформа», «сад с кустами блеклыми», «жандарм» и т. д.). К тому же сам автор снабдил его примечанием: «Бессознательное подражание эпизоду из «Воскресения» Толстого: Катюша Маслова видит в окне Нехлюдова на бархатном кресле ярко освещенного купе первого класса». Казалось бы, и знаменитая строфа:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели —
тоже подтверждает гипотезу о «реалистичности» стихотворения. Но как раз здесь мы видим признаки не привычного реалистического, а емкого символического образа. Желтые, синие, зеленые вагоны (2, 1 и 3-го классов) — не просто реальные приметы идущего поезда, а символы по-разному сложившихся человеческих судеб. Символичен и образ героини. Кто она? Что мы знаем о ней? Очень немного. Пожалуй, лишь то, что она испытала крушение надежд на возможное счастье. И вот «она раздавлена». А чем — «любовью, грязью иль колесами» — не суть важно: «все больно». И когда мы возвращаемся к первой строфе («Лежит и смотрит, как живая, // В цветном платке, на косы брошенном, // Красивая и молодая»), невольно думается: не сама ли это поруганная, «раздавленная» Россия. Ведь у Блока она нередко предстает в облике женщины в цветастом или узорном платке. Глубокий символический смысл стихотворения не исключает и такого его прочтения.
Смысловое ядро цикла составляют стихи, посвященные непосредственно России. Среди самых значительных —цикл «На поле Куликовом» и стихотворение «Россия» (мы остановимся на них подробно дальше). О своей неразрывной связи с родиной, с ее во многом темной и трудной судьбой говорит поэт в стихотворении «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..». Возникающий в последней его строфе символический образ («Тихое, долгое, красное зарево //
Каждую ночь над становьем твоим») — предвестие грядущих перемен.
Совсем по-иному раскрывается тема России в стихотворении «Новая Америка». Поначалу перед читателем все та же «убогая» Русь с ее «страшным простором» и «непонятной ширью». Однако постепенно лицо России проясняется («Нет, не старческий лик и не постный // Под московским платочком цветным»). На ее просторах появляются фабричные трубы, корпуса заводов, «города из рабочих лачуг». В последних строфах Блок говорит о том, что ископаемые богатства родины помогут ее обновлению. Подобный панегирик углю и руде кажется неожиданным в устах поэта. На самом же деле Блок серьезно размышлял о роли национальной промышленности в «великом возрождении» России. «Будущее России,— писал он,— лежит в еле еще тронутых силах народных масс и подземных богатств». И это не противоречило его отрицательному отношению к «цивилизации», потому что его «Новая Америка» — не «старая Америка», то есть не Соединенные Штаты, а поэтический образ будущей России, «нового света», «Великой Демократии».
Цикл «Родина» завершает небольшое стихотворение «Коршун». В нем сосредоточены все ведущие мотивы, прозвучавшие в цикле. Тут и приметы неброского российского пейзажа, и напоминание о подневольной судьбе русского человека, и черты отечественной истории, и обобщенный образ самой родины. Все это глубоко народно и неразрывно связано с фольклорной стихией. А сам Коршун — символ тех зловещих сил, которые тяготеют над Россией. Вопросы, поставленные в конце стихотворения и усиленные анафорой «доколе», не являются обычными риторическими вопросами. Автор обращает их и к себе, и к читателям, и, быть может, к самой Истории как активный призыв к действию.
Казалось бы, цикл «Родина» мог достойно завершить последний том «трилогии вочеловечения». Однако поэт посчитал необходимым поместить в конце книги небольшой цикл «О чем поет ветер», исполненный грустных, элегических раздумий. Причину этого убедительно объяснил известный исследователь творчества Блока Д. Е. Максимов: «Завершая этим сумеречным — с редкими просветами — финалом композицию третьего тома. Блок, по-видимому, стремился к тому ..., чтобы внутреннее движение в книге не вытягивалось в прямолинейную и подозрительную этой прямолинейностью круто восходящую линию». Исследователь обращает внимание на то, что заключительный цикл чем-то перекликается со «страшным миром» и, таким образом, третий том тяготеет к кольцевому построению, что соответствует спиралеобразному характеру пути поэта.
В марте 1916 года, в период снижения своей творческой активности, А. Блок делает многозначительное признание: «На днях я подумал о том, что стихи писать мне не нужно, потому что я слишком умею это делать. Надо еще измениться (или — чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать материал». Время решающих перемен наступило для поэта в конце 1917 и в самом начале 1918 года — в период Октябрьской революции. Свое безоговорочное приятие революции он открыто и бескомпромиссно выразил в статье «Интеллигенция и революция». Ее художественным эквивалентом стали знаменитая поэма «Двенадцать» и стихотворение «Скифы».
Поэма «Двенадцать» формально не входит в блоков-скую «трилогию», но, связанная с ней многими нитями, она стала новой и высшей ступенью его творческого пути. «...В январе 1918-го,— свидетельствует поэт,— я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 («Снежная маска».— Авт.) или в марте 1914 («Кармен».— Авт.). Во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». И еще: «...Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях — природы, жизни и искусства».
Вот эта «буря во всех морях» и нашла свое сгущенное выражение в поэме. Все ее действие развертывается на фоне разгулявшихся природных стихий («Ветер, ветер — // На всем божьем свете!», «Ветер хлесткий», он «гуляет», «свищет», «и зол и рад», «разыгралась чтой-то вьюга», «ох, пурга какая, спасе!», «Вьюга долгим смехом // Заливается в снегах» и т. д.). Очевидно, что образы ветра, метели романтичны и имеют символический смысл.
Но основа содержания этого произведения — «буря» в море жизни. Строя сюжет поэмы, А. Блок широко использует прием контраста, который заявлен уже в первых двух строках: «Черный вечер. // Белый снег». Резкое противопоставление двух миров — «черного» и «белого», старого и нового — с полной определенностью выявляется в двух первых главах поэмы. В одной из них — сатирические зарисовки обломков старого мира (буржуя, «писателя-витии», «товарища-попа», «барыни в каракуле», уличных проституток...). В другой — коллективный образ двенадцати красногвардейцев, представителей и защитников «новой жизни». Блок нисколько не «выпрямляет», не идеализирует своих героев. Выразители народной стихии, они несут в себе и все ее крайности. С одной стороны, это люди, сознающие свой высокий революционный долг («Революцьонный держите шаг! // Неугомонный не дремлет враг!») и готовые его исполнить:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь — В
кондовую, В избяную, В толстозадую!
С другой — в их психологии еще живы и отчетливо выражены настроения стихийной, анархической «вольницы»:
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче
голытьба!
Да и вся «событийная» линия поэмы — нелепое убийство одним из красногвардейцев (Петрухой) своей любовницы Катьки — тоже в большой степени отражает неуправляемость поступков красногвардейцев и вносит в ее колорит трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие, но и ее «гримасы». В той же статье «Интеллигенция и революция» читаем: «Что же вы думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ — паинька? <...> И, наконец, что так «бескровно» и так «безболезненно» разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью?..» Но главным для него было то, чтобы «октябрьские гримасы», которых, по его убеждению, «было очень мало — могло быть во много раз больше», не заслонили «октябрьского величия».