Я не знаю зачем упрекают меня,
Что в сознаньях моих
слишком много огня.
В любовной лирике Лохвицкой звучат все оттенки древнейшей и вечно молодой темы любви — от едва уловимого его зарождения до бурных проявлений и "памяти сердца". Что же оказалось современникам столь шокирующим? Да совершенно невинные по теперешним временам признания:
И, голову с мольбой на грудь твою
склонив,
Изнемогаю я от счастия и муки...
И силы падают... и холодеют руки...
И страсти бешеной я чувствую
прилив!
Может быть, особенное неприятие вызывала ее отнюдь не некрасовская трагическая муза. Одна из немногих, она не ослепляла себя видениями из снов Веры Павловны, а ясно прозревала грядущий ужас.
ß — îòêðîâåíèé òàéíûõ æðèöà.
И мир — пустыня для меня,
Где стонут жертвы и убийца,
Где страждущих белеют
Ëèöà
В геене крови и огня.
Мирра Лохвицкая была самой энергичной и яркой поэтессой XIX века.
Современникам мало известно творчество Софии Парнок (1885-1933). Из двух с половиной сотен стихотворений, написанных ею, в золотой фонд русской поэзии можно внести не более десятка. И все же, в поразительно простых по интонации строках столько обаяния:
Еще не дух, почти не плоть,
Так часто мне не надо хлеба,
И мнится: палец уколоть, —
Не кровь, а капнет капля неба.
Ïîýòåññà áëèçêà ê òîìó, ÷òî íûíå íàçûâàþò èíòåëëåêòóàëüíîé ïîýçèåé. Ýòî — ôèëîñîôñêàÿ ëèðèêà ñ åå íåèñòðåáèìîé æàæäîé èäåàëà, ïîïûòêàìè ðàçîáðàòüñÿ è â êîñìîñå áûòèÿ, è ìèêðîêîñìîñå ñâîåãî "ÿ". Ïîä ïåðîì Ñîôèè Ïàðíîê èçëþáëåííûå ðàíåå òåìû, ñïåöèôè÷íûå äëÿ æåíñêîé ëèðèêè, ñìåíÿþòñÿ âñå÷åëîâå÷åñêèìè òåìàìè. Òàêàÿ ìûñëü áûëà âûñêàçàíà â îäíîì èç ïåðâûõ îòêëèêîâ íà êíèãó Ñ. Ïàðíîê: "Óñìèðèòü, çàêîâàòü æåíñêóþ äóøó ñî âñåìè åå ïðîòèâîðå÷èÿìè â ñóðîâûé ìóæåñòâåííûé ñòèõ — âîò ïàôîñ ýòîé ïîýçèè..."
Зинаида Гиппиус (1869-1945) стояла у истоков русского символизма и была одним из его негласных лидеров. Ее поэзия отмечена выразительным сочетанием интеллектуальной глубины и психологической подвижности, ритмической изысканностью и стилистическим мастерством. Брюсов отмечал исключительное умение поэтессы "писать афористически, замыкать свою мысль в краткие, выразительные, легко запоминающиеся формулы":
Мне мило отвлеченное:
Я жизнь им создаю...
Я все уединенное,
Неявное люблю.
В ранних стихах Гиппиус как и все "старшие символисты", исповедовала культ одиночества и иррациональных предчувствий, пытаясь преодолеть духовное раздвоение и духовный кризис на путях веры в Бога. В ее стихах часто встречаются слова о смерти:
Íå ñòðàøíî ìíå ïðèêîñíîâåíüå ñòàëè
И острота и холод лезвия.
Но слишком тупо кольца жизни сжали
И, медленные, душат, как змея.
Эти строки из сонета — продолжение традиции русского женского сонета XIX века. Но здесь она отказывается от строгих канонов и четырнадцать строк заменяет двенадцатью. Как художнику Гиппиус доступны все современные пути поэзии, но она сознательно не хочет полной яркости и полной звучности, избегая слишком резких эффектов, слишком кричащих слов. Пейзажная лирика поэтессы по мнению Брюсова достигает чисто тютчевской зоркости. Как прекрасна характеристика "весеннего ветра":
И разрезающе остра
Его неистовая ласка,
Его безумная игра...
Или другая характеристика, "августа":
Пусть пустыня дождевая,
И, обескрылев в мокрой мгле,
Тяжелый дым ползет, не тая,
И никнет, тянется к земле.
В творчестве Гиппиус легко уследить следы исторических веяний. Она начала свой творческий путь когда еще были на слуху стихи женской поэзии XIX века с оттенком сентиментальности и оказали свое, и притом значительное влияние на ее творческую душу. Долгий путь, пройденный Гиппиус от конца 80-х XIX века до XX века, сильно повлиял на ее сложную впечатлительную душу, "надвое переломленную", заставил ее искать новые учения, обращаться к новой вере: "О том молюсь, что выше счастья...". В ее стихах постоянно возникают мотивы смерти:
Приветствую смерть я
С бездумной отрадой,
И мукой бессмертья
Не надо, не надо!
È â åå ðàâíîäóøíîì îò÷àÿíèè ñêâîçèò áåññèëèå. Ïîýòåññà î÷åíü ìíîãî ãîâîðèò î ñâîåì áåññèëèè, î ñâîåé èçðàíåííîé äóøå. Ðàçäâîåííîñòü äóøè îòðàæàåòñÿ êîíòðàñòàìè:
Небо — вверху; небо — внизу,