(А. Лебедев. «Реалистическая фантастика и фантастическая реальность» - «Новый мир», 1968, № 11).
«Обитаемый остров» напоминает хорошо, профессионально сделанный кинофильм. Сюжет захватывает. Читатель в напряжении до последней страницы. Развязка неожиданна. Про эту повесть никак не скажешь, что конец ясен с самого начала. И сцена за сценой выписаны так, будто смотришь их на экране. Еще одно достоинство повести - хороший юмор».
(Л. Ершов. «Листья и корни» - «Советская Россия», 1969, 26 июня).
«Убедительный тому пример - повесть «Пикник на обочине» братьев Стругацких. Композиция произведения позволяет нам познакомиться лишь с некоторыми отдельными эпизодами из жизни Рэдрика Шухарта - сталкера, нарушителя закона. И каждый из них добавляет очередной штрих к психологическому портрету героя. Несколько эпизодов - и перед нами судьба человека, его взлеты и падения, желание отстоять собственное место под солнцем и напряженная вера в добро, не сломленная никакими испытаниями».
(И. Бестужев-Лада. «Этот удивительный мир...»- «Литературная газета», 1969, 3 сентября).
Стругацкие укрепили традицию русской литературы. Они из тех, «кто в годы бесправия... напоминал согражданам о неуничтожимости мысли, совести, смеха» — так сказал о них один, не слишком благожелательный критик.
Они подтолкнули нас к разрыву со средневековьем, к прыжку в будущее.
3. Некоторые биографические сведения об Стургацких.
Есть мнение, что о жизни писателя ничего сообщать не нужно: вся необходимая информация содержится в его творчестве. Может быть, читателю следует знать лишь о переломах жизни писателя — тех поворотах, которые отбрасывают тень на все созданные произведения.
В жизни братьев Стругацких таким переломом была война, и особо — гитлеровско-сталинское злодеяние, которое принято называть ленинградской блокадой. Война и блокада — вот что их сформировало. Сейчас в это нелегко поверить, минуло полвека, наша трусливая память отторгла правду, которую и в воображении трудно вынести, и нам кажется, что другие тоже забыли прошлое...
Они были мальчишками: Аркадию не хватало двух месяцев до шестнадцатилетия, Борису только исполнилось восемь. Росли спокойно, ровно, в тихой интеллигентной семье: мать — учительница, отец — искусствовед. В воскресный полдень 22 июня жизнь рухнула. Аркадия послали рыть окопы под Ленинградом, и его, вместе с другими старшеклассниками, накрыла волна немецкого наступления. Он ушел — с боем, отстреливаясь... Домой вернулся взрослым человеком.
Потом была блокада. Братья ее вынесли, спаслись, но ужас пережитого был так велик, что они молчали о блокаде, ничего не переносили на бумагу, молчали тридцать лет — до очередного перелома жизни.
Как раз в 1972 году, когда вышел седьмой том энциклопедии, настало очень трудное для них время, и братья писали «Град обреченный», не рассчитывая на публикацию, «в стол», для себя. Там есть полторы страницы о блокаде: «Вот в Ленинграде никакой ряби не было, был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в обледенелых подъездах — все тише и тише, по многу часов...»
Сжатый, тесный, словно не хватает воздуха, рассказ, с постоянным рефреном: «умирал... тоже умирал... тоже умирал...» — повествование идет как бы от лица младшего из братьев. «Я бы там обязательно сошел с ума. Меня спасло то, что я был маленький. Маленькие просто умирали...» И еще он вспоминает: «Вот уже брат с отцом снесли по обледенелой лестнице и сложили в штабель трупов во дворе тело бабушки». Потом умер отец, а мать и дети непонятно как выжили...
Таким вот способом жизнь готовила их к литературной работе. И потом, словно взяв за правило, все время вела братьев по краю - давала выжить, выскочить, но как бы чудом. Не было, конечно же, никаких чудес, было родительское наследство: здоровье, и невероятная работоспособность, и талант.
В 1972 году уже могло бы выйти собрание произведений Стругацких, уже восемнадцать крупных вещей были написаны, да еще переводы, сценарии... Уже была громкая слава, книги пошли по всему миру. Только-только вышла статья канадского литературоведа Дарко Сувина, где он назвал Стругацких «несомненными первопроходцами в советской научной фантастике». Но тут-то их и «закрыли» — было такое выражение. Разумеется, не в одночасье закрыли, им лет семь-восемь дали порезвиться, а потом начали крутить рукоять пресса, выжимая из редакционных планов лучшие вещи Стругацких. В конце шестидесятых попали под запрет «Улитка на склоне» и «Гадкие лебеди», примерно в 1971 - полный «стоп», замок щелкнул. Кто-то дал команду: Стругацких не печатать! И тогда случилось чудо: не все взяли под козырек. Два журнала — «Аврора» в Ленинграде и «Знание — сила» в Москве — как-то пробились, что-то кому-то доказали и продолжали Стругацких публиковать. Честь и хвала редакторам, они серьезно рисковали, но задумаемся: почему они пошли на риск? Обаяние таланта? Разумеется. Для любимых писателей можно совершить многое... Но не только. Именно в начале семидесятых годов популярность Стругацких достигла высшей точки. Нет, не так: высшего уровня, на котором и держится до сих пор. Начали создаваться клубы любителей Стругацких, вовсю заработал самиздат — книги ксерокопировались, перепечатывались на пишущих машинках и принтерах компьютеров, переписывались от руки. Читатели требовали Стругацких, и имя этим читателям было легион: школьники, студенты, инженерная и научная молодежь и вообще научные работники, притом не гуманитарии, которых власть от веку презирала, а люди для власти важные, изобретавшие ядерное оружие и вычислявшие траектории ракет и спутников. И зона молчания не замкнулась вокруг писателей — с огромной неохотой, с оттяжками и оговорками, люди из начальственных кабинетов пропускали их вещи в печать.
Это было трудное десятилетие: книги не выходят, а жить на что-то нужно. Аркадий Натанович взялся за переводы, Борис Натанович подрабатывал в Пулкове. И, конечно, они продолжали писать.
Очень трудно рассказывать о Стругацких: слишком сложное они явление в нашей культуре. Не выходит связного рассказа. Вот, например, часто спрашивают, как они пишут вдвоем. Бытует даже легенда, что братья съезжаются на полупути между Москвой и Ленинградом, на станции Бологое. На деле же у них отработана довольно жесткая технология, которая почти никогда не нарушается. Сначала вещь задумывается — в самом общем виде, - и начинается процесс созревания, который может длиться годы. Разумеется, братья думают врозь, каждый у себя дома. В некий момент они съезжаются и делают полный конспект будущего произведения: общая идея, сюжет, персонажи, разбивка на главы, иногда даже ключевые фразы. Работают, где удобней: то в первопрестольной, то в Питере, то в писательских домах творчества. Затем, как правило, разъезжаются и шлифуют конспект поодиночке. На следующем этапе уже отписываются - это журналистский термин. Пишут на машинке, под копирку. Один из братьев печатает, второй диктует — попеременно. Пишут практически начисто и очень быстро, по многу часов. Когда они работали в каком-нибудь из домов творчества, коллеги-писатели подкрадывались к их двери и удивленно крутили головами: машинка тарахтит с утра до ночи безостановочно, как пулемет. Отписавшись, забирают каждый по экземпляру и потом правят дома. Обычно правка минимальна, но все равно приходится опять съезжаться, чтобы ее согласовать,
Они невероятно скромные люди. Умение свое писать начисто и по многу страниц в день категорически отказываются признавать даром Божьим и объясняют хорошей ремесленной выучкой.
...Миновали черные для Стругацких семидесятые годы, и невидимая колючая проволока, которой их окружили, начала рваться — открылись двери редакций, а в 1984 году писатели удостоились первой книги-сборника в издательстве «Советский писатель», по категории «Избранное». Это надо объяснить. В казарменной системе советского литературного мира была твердая табель о рангах и привилегиях. Выход «Избранного» в «Советском писателе» — знак признания, вроде медали, — и гонорар полагается повышенный.
Этот сборник — он называется «За миллиард лет до конца света» — был знаком и приближающейся перестройки. Надо сказать, что кривая публикаций братьев Стругацких почти точно повторяет кривую политической жизни страны. Крутой подъем в первой половине шестидесятых, во времена оттепели; резкий спад в период стагнации; постепенная реабилитация в преддверии перестройки и мгновенный взлет в ее разгаре. В 1989 году общий тираж книг Стругацких, кажется, перевалил за миллион экземпляров.
Но вне узкого издательского мирка, за пределами важных кабинетов, в которых решались судьбы советских писателей, произведения Стругацких жили собственной жизнью. Здесь спадов не было. Читатели с упрямством продолжали поклоняться своим любимцам, заграничные издатели с удовольствием печатали их книги. Стругацкие были признаны «самым известным тандемом мировой фантастики» — на нынешний день больше трехсот изданий за рубежом. Вот цифры: в США вышли 18 произведений в 29 изданиях; ФРГ - тоже 18 произведений, 32 издания. Рекорд установила Чехословакия: соответственно 23 и 35.
4. Характеристика творчества братьев Стругацких.
Невероятно, но факт — о братьях Стругацких до сих пор не опубликовало ни одной серьезной статьи. То есть нельзя сказать, что вокруг их творчества существовал заговор молчания. Произведения их регулярно упоминались и наскоро разбирались в обзорах текущей фантастики; на некоторые из них появились журнальные рецензии; толковый анализ работы Стругацких до начала 70-х годов дал А. Урбан в книге «Фантастика и наш мир». Заметим еще, что появлялись в периодике время от времени весьма заинтересованные суждения о писателях, которые, однако, и полемическими назвать язык не поворачивается — напрашиваются определения более жесткие.
В целом же отклик критики на тридцатилетнюю без малого деятельность Стругацких в литературе выглядит обескураживающе скромным. А ведь о степени популярности этих авторов в самых широких читательских кругах говорить излишне. За журналами, где печатаются их повести, и библиотеках выстраиваются длинные очереди, а уж книги исчезают с прилавков магазинов в мгновение ока.