Смекни!
smekni.com

Сравнительный анализ стихотворений «Silentium» Тютчева и Мандельштама (стр. 2 из 3)

Настойчивое повторение – этот приём превалирует в стихотворении, построенном как призыв, как убеждение, как стремление объяснить.

Вновь и вновь перечитывая стихотворение, перенасыщенной повелительной интонацией, убеждаемся, что оно не носит характера спора и у него нет адресата – человека, с которым спорят. В стихотворении “Silentium!” нет полемики. Скорее оно утешает отчаявшегося, объясняет растерявшемуся, другому или себе, как жить в мире. “Как бессильна человеческая мысль, так бессильно и человеческое слово. Не удивительно, что в одном из самых задушевных стихотворений Тютчев оставил нам такие суровые советы”, - пишет Валерий Брюсов.

Первая строфа – энергичное убеждение, волевой напор, обращённый к себе ли, к другому ли, но к родному и слабому, нуждающемуся в помощи словом со стороны более опытного или просто себя же, но повзрослевшего: “Молчи, скрывайся и таи…”. И тут же успокоение: твои чувства от этого не погибнут, но будут жить всё той же жизнью, вставать и заходить в душевной глубине, “как звезды в ночи”, “любуйся ими”. Старший друг заботливо оберегает младшего; повзрослевший человек учит юного романтика, в душе которого встают и заходят прекрасные звёзды чувств и мечтаний. Такова первая строфа.

Во второй строфе энергичный напор, настойчивость уступают место убеждению с помощью логического размышления, доказательств. На три предельно острых вопроса:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

следует афористически ёмкое: “Мысль изречённая есть ложь”. Вот что пишет по этому поводу В. Брюсов: “Из сознания непостижимости мира вытекает другое – невозможность выразить свою душу, рассказать свои мысли другому… Если “мысль”, то есть всякое рассудочное познание, есть ложь, то приходится ценить и лелеять все нерассудочные формы постижения мира: мечту, фантазию, сон”. Во второй строфе идёт речь о возможности передать словом жизнь сердца и души. “Мысль изречённая” – это не просто мысль сказанная, произнесённая, это ещё антоним слову “неизречённая”. Значение слова – необыкновенный, неописуемый. Следовательно, изречённая – это ещё и обыкновенная. Я думаю, что читателям девятнадцатого века этот смысл слова “изречённая” был гораздо более явен, лежал ближе к поверхности, чем для нас.

Тютчев необычайно скуп на тропы в “Silentium!”. На три строфы – три образа: сравнение “Безмолвно, как звезды в ночи”, параллель души с незамутнёнными ключами и образ дневных лучей, разгоняющих мир “таинственно-волшебных дум”. Звёзды и ключи – образы, выражающие внутреннюю жизнь души, дневные лучи – символ внешнего мира.

Таинственно-волшебные думы – это не мысли, это романтические мечтания. Соприкосновения с реальной жизнью они не выдерживают:

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, -

Призывом “Молчи!…” начинается стихотворение, и этим же оканчивается каждая из трёх строф:

Любуйся ими – и молчи,

……………………………

Питайся ими – и молчи,

……………………………

Внимай их пенью – и молчи.

Основываясь на прочитанной мной статье Н. Королёвой, хочу сказать, что лирически стихотворение “Silentium!” выдержано в нейтральном стиле лирики 1830-х годов со словами высокого стиля: “оне”, “звезды” вместо “звёзды”. Параллельно со словами высокого стиля используется разговорный синтаксис.

Пускай в душевной глубине

…………………………………

Мнения о размере, которым написано “Silentium!” разделяются. Вот какой точки зрения придерживается Н. Королёва, статью которой я прочитал: “Сказать о “Silentium!”, что это стихотворение написано четырёхстопным ямбом, равносильно тому, чтобы не сказать ничего. Ритмика тютчевского стихотворения и система ударений строки свободны от условно-стихового размера. О размере этого стихотворения возникли фантастические теории, что оно написано ямбом со включением трёх строк амфибрахия… Видимо, к музыке тютчевского стиха должен быть найден другой ключ”. Если подойти к раскрытию секрета ритмики тютчевского “Silentium!” с другой точки зрения, то окажется, что оно написано в основном трёхударной строкой:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, -

Любуйся ими – и молчи.

“Тютчев мастерски умел пользоваться перебоями ритма, подчёркивая ими смысл стиха. На сбое строки, начинающейся словом “дневные”, ритм, как бы споткнувшись, образует паузу и тем подчёркивает её заветный смысл”, - пишет А. Горелов о ритмике тютчевского стихотворения.

В своём “Silentium!” поэт призывает романтика вслушаться в пение “таинственно-волшебных дум” в его собственной душе. Гармония соразмерности частей, гармония смысла и формы, фраз и строк – таковы главные средства, с помощью которых Тютчев создал свой великий шедевр романтической лирики – 18 строк о молчании.

Анализ стихотворения “Silentium” О. Э. Мандельштама.

Во второй половине 20-х годов Мандельштам стихов не пишет, что переживает крайне тяжело. Он занимается газетной подёнщиной, много и без удовольствия переводит, выпускает сборник статей “О поэзии” в 1928 году, книгу автобиографической прозы “Шум времени” (1925 г.), повесть “Египетская марка” (1928 г.). Можно справедливо назвать этот период творчества поэта “молчанием”.

К началу 30-х годов поэт понял, что если все против одного, то неправы – все. Мандельштам начал писать стихи и сформулировал свою новую позицию: “Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух”.

В московский период своего творчества 1930 – 1934 гг. Мандельштам создаёт стихи, полные гордого и достойного сознания своей миссии.

С 1935 года начинается последний воронежский период творчества поэта.

Даже самые горячие поклонники Мандельштама по-разному оценивают воронежские стихи. Владимир Набоков, называвший Мандельштама “светоносным”, считал, что они отравлены безумием. Критик Лев Аннинский писал: “Стихи эти последних лет - …попытка погасить абсурд абсурдом псевдосуществования… хрипом удавленника, клёкотом глухонемого, свистом и гудением шута”. Большинство стихотворений не окончено или не отделано, рифмы неточны. Речь лихорадочна и сбивчива. Метафоры Мандельштама здесь, пожалуй, ещё смелее и выразительнее, чем раньше.

“Silentium” – подлинный литературный дебют

О. Э. Мандельштама, несмотря на то, что его первые поэтические публикации появляются с 1907 года. Стихотворение “Silentium” вместе с другими четырьмя стихами было напечатано в девятом номере журнала “Аполлон” и впоследствии стало знаменитым.

Silentium.

Она ещё не родилась,

Она и музыка и слово,

И потому всего живого

Ненарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,

Но, как безумный, светел день,

И пены бледная сирень

В черно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста

Первоначальную немоту,

Как кристаллическую ноту,

Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,

И, слово, в музыку вернись,

И, сердце, сердца устыдись,

С первоосновой жизни слито!

1910, 1935

Кажется, что стихи Мандельштама возникают из ничего. Подобно живой жизни, поэзия начинается с любви, с мысли о смерти, с умения быть и тишиной, и музыкой, и словом, со способности схватить миг начала начал.

Мандельштам начинает своё стихотворение с местоимения “она”: кто или что “она”? Может быть, разгадка таится в словах “всего ненарушаемая связь”. Всё в мире взаимосвязано, взаимообусловлено.

Поэт говорит: “Она и музыка и слово”. Если для Тютчева природа – это второе имя жизни, то для Мандельштама начало всего – музыка:

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,

И ни одна звезда не говорит,

Но, видит Бог, есть музыка над нами…

(“Концерт на вокзале”, 1921 г.)

Музыка для Мандельштама – это выражение того состояния, при котором рождаются поэтические строки. Вот мнение

В. Шкловского: “Шиллер признавался, что стихи появляются у него в душе в виде музыки. Я думаю, что поэты сделались жертвами точной терминологии. Слова, обозначающего внутреннюю звукоречь, нет, и когда хочется сказать о ней, то подвёртывается слово “музыка” как обозначение каких-то звуков, которые не слова; в конце концов они выливаются словообразно. Из современных поэтов об этом писал О. Мандельштам”. В последнем четверостишии вновь появляется этот образ: “И, слово, в музыку вернись”.

Безмятежной картиной природы начинается вторая строфа: “Спокойно дышат моря груди…”, затем почти мгновенно прерывается этот покой:

Но, как безумный, светел день,

И пены бледная сирень

В чёрно-лазоревом сосуде.

Здесь противопоставление: “светлый день” и “чёрно-лазоревый сосуд”. На ум приходит тютчевское вечное противоборство “дневного” и “ночного”.

Для меня сложной в понимании была строка: “Но, как безумный, светел день”. Почему день – безумный? Может быть, это о светлом миге рождения творчества, ведь поэзия возникает из сумасшествия в самом высоком смысле этого слова.

Третья строфа – это поэтическое толкование тютчевского “мысль изречённая есть ложь”:

Да обретут мои уста

Первоначальную немоту,

Как кристаллическую ноту,

Что от рождения чиста!

Человек рождается неспособным разговаривать младенцем, Мандельштам называет это “первоначальной немотой”. Может быть, поэт, записывая эти строки, вспоминает свои детские годы, проведённые в Петербурге.

Слово сливается с музыкой; как сама жизнь с её ненарушаемыми связями, входит в наше сознание мысль о святости, неприкосновенности внутреннего мира человека.

Останься пеной, Афродита,

И, слово, в музыку вернись,

И, сердце, сердца устыдись,

С первоосновой жизни слито!

Афродита – богиня любви, красоты, плодородия и вечной весны в греческой мифологии. Согласно мифу, она родилась из морской пены, которую образовала кровь оскоплённого Урана.