Надо также сказать несколько слов о языке «Дьяволиады».
Замятин справедливо хвалил «Дьяволиаду» за «быстрое» кинематографичное повествование и точные короткие остроумные фразы. Да, здесь я полностью согласна с критиком, Булгаков сознательно стремился к «быстрой» прозе и вместе с тем понимал, что ритм нового повествования на одних коротких фразах не построишь. Еще тогда споря в московской редакции газеты «Гудок» с писателем Юрием Олешей и другими любителями краткости, он прочел им длинную фразу из «Шинели» и пояснил: «Гоголевская фраза в двести слов - это тоже идеал, причем идеал бесспорный, только с другого полюса» «. Поэтому фразы из «гоголевских пленительных фантасмагорий» мы встречаем уже в «Не обыкновенных приключениях доктора», «Похождениях Чичикова» и «Записках на манжетах» и уж конечно в «Дьяволиаде». Тогда-то и формируется тот булгаковский язык, который мы встречаем на страницах его более поздних произведениях.
Демонология - раздел средневековой христианской теологии (западных ветвей христианства), рассматривающий вопрос о демонах и их сношениях с людьми. Демонология происходит от древнегреческих слов daimon, демон, злой дух (в античной Греции это слово еще не имело негативной окраски) и logos, слово, понятие. В буквальном переводе "демонология" значит "наука о демонах".
Знания, почерпнутые из Демонологии, Булгаков широко использовал в романе "Мастер и Маргарита". Источниками сведений по Демонологии для Булгакова послужили посвященные этой теме статьи Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, книга М. А. Орлова "История сношений человека с дьяволом" (1904) и книга писателя Александра Валентиновича Амфитеатрова (1862-1938) "Дьявол в быте, легенде и в литературе средних веков".
Тема высшей силы и даже дьявольской силы очень часто встречается на страницах булгаковских творений. Но я считаю, что своего апофеоза она достигает в итоговом произведении Булгакова «Мастер и Маргарита».
Начало работы над романом Булгаков датировал то 1928-м, то 1929 годом. В рукописи 1931 года даты работы над романом проставлены так: 1929 – 1931. В рукописи 1937-го: 1928 – 1937.
События в «Мастере и Маргарите» начинаются «однажды весной, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах».
В столице появляются Сатана и его свита. Но кто же он этот сатана?
Об этом исследователями творчества Булгакова разных стран написано очень много. Критик А. И. Михайлов, трактовавший книгу, склонен прочитывать ее как зашифрованный политический трактат: в фигуре Воланда он пытался угадать Сталина и даже его свиту расписывал согласно конкретным политическим ролям. Но я вижу книгу в другом свете. Мне трудно представить себе что-либо более плоское, одномерное, далекое от природы искусства, чем такая трактовка булгаковского романа.
А. Зеркалов увидел в нем «любование мрачной силой, какое-то особое, едва ли не болезненное пристрастие автора к темным стихиям бытия. При этом атеизм автора, его нетвердость в догматах православия, позволившую ему сочинить сомнительное «Евангелие от Воланда»[6].
Другие же, вполне атеистически настроенные, наоборот, упрекали писателя в «черной романтике» поражения, капитуляции перед миром зла.
Но я уверена, что все эти объяснения слишком отражают лишь маленькую часть того – кто же на самом деле этот Воланд.
У булгаковского Воланда как литературного героя родословная огромна. Образ сатаны привлекал великих художников. «Вырастал до огромных философских обобщений в сочинениях Мильтона, Гёте, Байрона, был наполнен неистовой лирической силой в поэме Лермонтова «Демон», стал толчком для прекрасных произведений М. Мусоргского, Ш. Гуно, А. Бойто, Г. Берлиоза, Ф. Листа, воплотился в великих созданиях живописи и скульптуры. Демон, дьявол, сатана, Вельзевул, Люцифер, Асмодей, Мефистофель...»[7]
На мой взгляд, более всего Воланд М. Булгакова связан с Мефистофелем из «Фауста» Гёте. Связан осознанно, подчеркнуто и полемично. Связь эта закреплена эпиграфом к роману «Мастер и Маргарита», сначала выписанным по-немецки: «Ein Teil fцn jener Kraft, Die stets das Bцse will und stets das Gute schafft», потом переведенным на русский: «... так, кто ж ты, наконец? – Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает добро». Источник эпиграфа Булгаков указал: Гёте, «Фауст».
Но вначале – первым толчком для этого необыкновенного замысла – был все-таки не Гёте. Вначале была музыка, источник простой и поэтичный – опера Шарля Гуно «Фауст», написанная на сюжет «Фауста» Гёте и поразившая Булгакова в детстве – на всю жизнь.
«Эта опера – чудо мелодичности, простоты, праздничности чувств и жизнеутверждения – была очень популярна в начале века. В Киеве ее ставили постоянно. Семейная традиция утверждает, что в детские и юношеские годы Булгаков слушал эту оперу пятьдесят раз».[8]
Но еще большее место в воображении Булгакова занимал Мефистофель. Главная героиня этой оперы – Маргарита, хотя опера называется «Фауст», что в некоторых странах, в Германии, например, она даже шла под названием «Маргарита». Но для Булгакова главным героем этой оперы был Мефистофель.
Процитирую воспоминания художника М. В. Нестерова: «Шаляпин чаще и чаще стал бывать в Киеве... Вскоре состоялся бенефис артиста. Я был на нем. Шел «Фауст»... Шаляпин был исключительно прекрасен. Никогда не забуду сцены, когда Мефистофель является на площади перед церковью, куда вошла Маргарита. Это появление, истинно трагическое, проведено было так ново, так неожиданно, гениально. Мефистофель, одетый в черное, в черный, дивно облегающий гибкую фигуру плащ на оранжевой, огненной подкладке...». В романе «Мастер и Маргарита» буфетчику из Варьете Воланд виден так: «Черный маг раскинулся на каком-то необъятном диване... Как показалось буфетчику, на артисте было только черное белье и черные же востроносые туфли».
Мефистофель, «одетый в черное»... Шаляпинское черное трико, позволяющее плащу «дивно облегать» гибкую фигуру. Шаляпинские «востроносые», одного цвета с чулками, туфли. И главное – плащ Шаляпина: «Буфетчик не знал, куда девать глаза... Вся большая и полутемная передняя была загромождена необычными предметами и одеянием. Так, на спинку стула наброшен был траурный плащ, подбитый огненной материей…».
Есть и другие реминисценции оперы «Фауст» в романе «Мастер и Маргарита». (Ну хотя бы эта: «Без страха пей, в ней яда уж нет!» – с этими словами оперный Мефистофель протягивает Фаусту чашу, в которую только что налит яд. В романе «Мастер и Маргарита»: Воланд «быстро приблизился к Маргарите», поднес ей чашу, в которой алела кровь, и «повелительно сказал: – Пей!
У Маргариты закружилась голова, ее шатнуло, но чаша оказалась уже у ее губ, и чьи-то голоса, а чьи – она не разобрала, шепнули в оба уха: – Не бойтесь, королева... Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья». Но связь романа, и прежде всего фигуры Воланда в нем, с трагедией Гёте «Фауст» еще очевидней. Булгаков не скрывает, Булгаков подчеркивает ее.
Едва не вспыхивает в тексте самое имя Мефистофель: «Вы – немец?» – спрашивает Иван Бездомный, впервые столкнувшись с загадочным иностранцем.
«Я-то?.. – после некоторого раздумья отвечает Воланд. – Да, пожалуй, немец...» Как не вспомнить: «Затем, что Мефистофель был родом немец...» – в стихотворении Лермонтова «Пир Асмодея».
Теперь я бы хотела бы обратиться к внешним параллелям: Мефистофель Гёте появляется перед Фаустом в средневековой одежде. Сначала – странствующим студентом: «Вот, значит, чем был пудель начинен! Скрывала школяра в себе собака?» Потом – щеголем: «Смотри, как расфрантился я пестро. Из кармазина с золотою ниткой камзол в обтяжку, на плечах накидка, на шляпе петушиное перо. А сбоку шпага с выгнутым эфесом».
Шпага – атрибут Воланда. В первой части романа возникающий мельком (то «в лунном, всегда обманчивом свете», то перед глазами ошеломленного буфетчика: «на подзеркальном столике лежала длинная шпага с поблескивающей золотой рукоятью»). Во второй части шпага при Воланде всегда.
Но одет он иначе. Современный серый костюм (правда, дорогой костюм, даже щегольский, серый берет, перчатки, трость) – при его появлении на Патриарших. Такой же костюм, но черный – на следующее утро, в квартире директора Варьете Степы Лиходеева. «Дивного покроя» фрак и черная полумаска вечером – на сцене театра Варьете.… Да ведь по-другому и не может быть!
У Гёте действие происходит в средние века, и Мефистофель одет как современник Фауста. Ведьма, к которой он является вместе с Фаустом, не узнав его, восклицает: «Слепа, простите за прием! Но что ж не вижу я копыта? Где вороны из вашей свиты?» На что Мефистофель отвечает: «Все в мире изменил прогресс. Как быть? Меняется и бес... С копытом вышел бы скандал, когда б по форме современной я от подъема до колена себе гамаш не заказал».
Воланд тоже одет «по форме современной». В этом несходстве – сходство.
Самое имя Воланд также восходит к Гёте. Оно возникает в «Фаусте» один-единственный раз: так называет себя Мефистофель в сцене «Вальпургиева ночь», прокладывая себе и Фаусту дорогу на Броккен среди мчащейся туда нечисти.
В переводах «Фауста» на русский язык это имя обыкновенно опускается, заменяется именем нарицательным. Б. Пастернак переводит это место так: «Эй, рвань, с дороги свороти и дайте дьяволу пройти!» А. Фет: «Прочь! Видишь, сам идет». В известном в конце XIX века переводе Н. Голованова: «Дорогу, чернь! Дорогу сатане» Н. Холодковский, чей перевод до сих пор считается самым точным стихотворным переводом «Фауста», Также заменил имя: «Дорогу! Черт идет!» – но в примечании отметил: «В подлиннике: Junker Voland kommt. Voland – одно из имен дьявола в. немецком языке».