Если реализм и натуралистические «физиологии» 40-х годов стремятся в той или иной степени к воспроизведению жизни такой, как она есть, к раскрытию ее форм, и представляют различные ступени образного познания действительности, а поэтому и имеют эстетическое значение, то литература официальной народности, базировавшаяся на голой реакционной дидактике, плодила миражи и мифы. Здесь образы не имели познавательного, художественно-эстетического значения, а были лишь фальшивой подделкой под искусство. Как булгаринский натурализм был спекуляцией на фактах и сатире, так реакционный романтизм был спекуляцией на образности искусства вообще.
У Полевого и Кукольника этих лет все присочинялось к реакционной идейке. Таковы у Полевого — «Дедушка русского флота», «Параша Сибирячка»; у Кукольника — «Лихончиха», «Иван Рябов, рыбак архангелогородский», у Солоницына— «Царь — рука божия». У них, собственно, нет творчества, нет воссоздания предмета. Полевой и Кукольник — мастера общих мест. Эти-то два ложные направления, внутренне переплетающиеся, «натянутый, на ходулях стоящий идеализм, махающий мечом картонным, подобно разрумяненному актеру и потом — сатирический дидактизм», по словам Белинского, Гоголь и убил.
Но что значит «убил»? Еще и в 40-е годы приходилось бороться с обоими этими направлениями. Гоголь показал их творческую несостоятельность, но их нужно было еще развенчать эстетически, теоретически и политически. Это сделали «Отечественные записки».
Прогрессивный романтизм не вылился в самостоятельное направление. Этот романтизм на рубеже 30—40-х годов, на базе общественного подъема, переживал сложную метаморфозу. В творчестве Лермонтова он сливался с реализмом.
В широкой перспективе борьбы с «абстрактным героизмом» романтиков 30-х годов Белинский часто не справедлив по отношению к «выспреннему» Марлинскому, в творчестве которого он видел помеху для развития реализма Гоголя. По своим идеям Марлинский ничего общего не имел с верноподданническим «героизмом» романтизма Кукольника и Полевого. Наоборот, жизнерадостный колорит повестей Марлинского, этого блестящего, умного фразера, как его назвал в конце 40-х годов тот же Белинский, заключал в себе нечто ободряющее, возбуждающее энергию, силу воли.
Если Белинский замечал у романтиков мысли, идеи, «вопросы», созвучные себе, духу времени, то он считал их уже поэтами «действительности» и не называл презрительным именем романтиков. Все это было для него поэзией содержания,
поэзией гражданского пафоса, следовательно, «действительности».
Белинский ни разу не называет романтиком Лермонтова, этого во многом несомненного для нас романтика, ни разу не называет романтическим творчество Ж. Занд, которому он поклонялся до середины 40-х годов. Содержательность, актуальность творчества этих писателей целиком заслоняли для Белинского романтические формы их произведений. Эту «форму» он видел в прозаике 30-х годов Марлинском, поскольку его повести, естественно, не заключали в себе характерного для 40-х годов социального содержания, он видел «форму» и в некоторых фантастических повестях Одоевского,
Все три метода (реализм, натурализм и романтизм) с их оттенками, а также противоборствующие главные направления (реалистическое, реакционно-дидактическое и консервативно-романтическое) создавали ту мозаическую сложность литературы 40-х годов, которая будет в значительной мере ликвидирована «Отечественными записками» в результате безраздельной победы реалистического направления.
Эпистолярная и дневниковая исповедь 30-х годов вышла на публичную трибуну в произведениях последующего десятилетия. На страницах «Отечественных записок» развертывалась крупнейшая, захватывающая духовная драма Белинского, в тайны которой была посвящена публика. Примирительные статьи и разрыв с примирением, перемена направления журнала и разъяснения этих ступеней движения вперед — все это были предметные уроки формирования убеждений и «диалектики души». В форме дневника Печорина написан «Герой нашего времени», Герцен публикует два отрывка «Из записок одного молодого человека», Гребенка—«Из записок студента», Галахов—«Из записок человека». Повесть Ф. Корфа «Прошлое» является «записками неизвестного». Отправление от исповеди души, от биографии, от «былого» и «дум» - характерная черта прозы «Отечественных записок». Проза пушкинской эпохи этого исповедального мотива не знала.
Развитие полноценной художественной повести.
Но главным в прозе 40-х годов вообще является безусловно развитие полноценной русской художественной повести, с развернутым сюжетом, вымышленными героями, действия которых, однако, осмыслены под углом зрения той этики, морали, политики и социологии, которые настойчиво проповедовали «Отечественные записки». Это подтверждается почти всеми повестями Панаева, Галахова, Тургенева, Салтыкова.
В результате наметилось несколько сквозных, наиболее программных тем, которые проходят через все 40-е годы.
Тема развенчания «высшего света», пародирования его запечатлена в таких произведениях, как «Герой нашего времени», «Княжна Зизи», «Большой свет», «Лев». Косвенно бездушный свет разоблачен в «Истории двух калош», «Белой горячке».
Тема столкновения художника с враждебным обществом могла быть философски глубокой, богатой красками. Но она решается в «Отечественных записках» 1839—1841 годов еще традиционно романтически, в духе «Аббадонны» Полевого, «Живописца» Степанова.
В повестях Панаева «Дочь чиновного человека» и «Белая горячка» (образ Средневского), в «Истории, двух калош» Соллогуба (образ Шульца) герои — не борцы, а жертвы обстоятельств, «жертвы нашего времени». Общество — только невежественная, а вне социально-враждебная сила. Поэтому здесь много мор aura и майю обличения. Герои бедны идейным содержанием, у них только талант, и нет идей — этой духовной пищи 40-х годов. Средневский у Панаева — разночинец, но он — духовный эмбрион, он плохой теоретик своих несчастий. В этот период «Отечественным запискам» не удалось еще 'перевести конфликт художника с обществом в социальный план. Это удается позднее в «Современнике» («Сорока-воровка» Герцена и роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» Некрасова).
Более глубокое философское и политическое осмысление в этот период получили социальные вопросы в теме — «герой» нашего времени. Здесь — прямые конфликты с обществом, удар по ходульному романтизму, борьба за «действительность» в фактах, в мыслях, в чувствах. Эта тема в XIX веке все время прогрессирует, по ней можно писать историю русской интеллигенции, смену этапов и сословий в русском освободительном движении.
Специфика «гоголевского пласта» в повестях 40-х годов.
Что же нового внесли! «Мертвые души» в русскую литературу как специфически гоголевское? Что было подхвачено реалистическим направлением, которое с 1842 года открыто стало под знамя критики и сатиры?
Величайшая заслуга Гоголя состояла в том, что он положил в основу интриги «Мертвых душ» один из главных принципов крепостничества: люди-вещи, их можно продавать и покупать. Гоголь затронул самый больной нерв русской действительности. В образе Чичикова автор оттеняет будничное, вопиющее преступление всего крепостнического строя — продажу живых людей на «законном» основании.
Это умение Гоголя вскрыть корень зла, художественно претворить одну из характернейших черт крепостнической действительности повело к существенному углублению реализма в творчестве писателей, организовавшихся в «натуральное» направление.
Гоголь как бы реализовал многочисленные призывы Белинского всемерно расширить область критики. В «Мертвых душах» Гоголь художественно воспроизвел связь крепостничества со многими его порождениями. Именно следствием основного принципа власти над крепостными «душами» являются тунеядствующие, тупые и ограниченные Маииловы, Коробочки, Ноздревы, Собакевичи. Порождением существующих социальных отношений являются и все эти губернаторы, прокуроры, председатели палат, полицмейстеры и Иваны Антоновичи - «кувшинное рыло», и земская полиция, олицетворенная в образе Дробяжкина.
Гоголь неизмеримо расширил художественное разоблачение российской действительности, создал панораму современных порядков, художественно показал их взаимосвязь, и хотя сам отчетливо политически и философски ее не осознал и, можно сказать, боялся такого осознания, реализм писателя выиграл от этой широты. «Мертвые души» содержали в себе десятки животрепещущих тем, которые уже начали разрабатываться другими писателями нового направления.
Гоголь по-своему переосмыслил проблему «героя времени». Герой у него — не мыслящий «эгоист поневоле» Печорин, а делец Чичиков. Это подчеркивал и Белинский, разумеется, не снижая значение линии, намеченной Пушкиным и Лермонтовым. Белинский лишь указывай на новый смысл всей проблемы «героя времени», который она приобретала у Гоголя. Гоголь вскрыл цинизм вещей, превращающий тему о герое времени в злую иронию.
Гоголь показал не героя ума и характера, а героя стихийно складывающихся материально - экономических процессов, рыцаря копейки, «приобретателя». Чичикова нельзя назвать подлецом, несмотря на всю подлость совершаемых им поступков: он не «подлее помещик» (в заговоре с ним оказываются Манилов, Собакевич, Коробочка), и не только «от себя», он подл — подлым является закон. В Чичикове показана, как бы оборонная сторона тех высоких помыслов, которыми были преисполнены лучшие умы 40-х годов, вдохновенные, благо родные просветители, верившие во всеобщее благоденствие, если будет отменено крепостное право, не сознававшие объективного, прозаически-буржуазного характера своей программы. Печорин — герой мыслящей верхушки дворянства, Чичиков — герой будней, денежной морали. Печорина готовила вся передовая русская дворянская культура, он и впрямь герой; Чичиковым может быть всякий, его готовят стихийная жизнь, новые духовно нищие буржуазные отношения, складывающиеся в недрах крепостничества.