Эта же общая особенность пушкинского художественного мира может объяснить нам столь значительный удельный вес в нем пародийного начала. Н.И.Надеждин был не так уж неправ, когда называл всю поэзию Пушкина «просто пародией». Во всяком случае заблуждался он не столько относительно важности места пародии у Пушкина, сколько в определении ее сущности. «Муза Пушкина, - заявлял он, – резвая шалунья, для которой весь мир не в копейку. Ее стихия – пересмехать все – худое и хорошее… не из злости или презрения, а просто – из охоты позубоскалить. Это-то сообщает особую физиономию поэтическому направлению Пушкина, отличающую оное решительно от байроновой мисанфропии и от Жан-Полева юморизма….». [xxi]
В действительности пародия у Пушкина, разумеется, не самоцель: она наиболее простая форма выявления несовершенства действительности в свете авторского идеала. Потому-то пушкинские пародии имели своим объектом не дурное, а хорошее, не врагов, а друзей, не посредственностей, а гениев. Это пародии не в современном, а в исконном, античном смысле. Пародия, по Пушкину, не «бесчестит», как мнилось Сальери, и не дискредитирует, как полагал Б.В.Томашевский. [xxii] Она выявляет новые эстетические и философские возможности. И пушкинская защита «подражания» как «надежды открыть новые миры, стремясь по следам гения» в статье о «Фракийских элегиях» В.Г.Теплякова, и рецепт создания пушкинской прозы в «Романе в письмах»: «новые узоры по старой канве» – все это формулы одной и той же эстетической реакции. Несовершенная художественная и сущностная реальность преломляется «магическим кристаллом», и происходящая таким образом «пародия» делает возможным достижение «идеала» в эстетическом акте. Пародируются не только формы, но и сущности, т.е. ложные представления. Поясняя пушкинскую заметку о «Графе Нулине», Д.Д.Благой замечает, что толчком к его созданию «явилось “двойное искушение” пародировать не только «слабую поэму Шекспира» – литературный источник, а и «историю» – то есть саму действительность. [xxiii] Однако пародирование истории, которое, как я пытался показать ранее, имеет в поэме первостепенное значение, означает пародирование не действительности, а односторонних философско-исторических концепций, то сводящих всю историю к игре случая, то объявляющих ее полностью проявлением общих закономерностей. [xxiv]
Достаточно универсальный в своих основах смех Пушкина имеет ярко выраженный национальный характер. И, думается, писатель вполне сознательно к этому стремился. В раннеромантической эстетике представление об отличительном характере национального комизма было довольно прочным. В книге Ж. де Сталь «О литературе» читаем: «Литераторы разных стран шутят по-разному, и ничто так не помогает узнать нравы нации, как излюбленные шутки ее писателей». Между прочим, то, что де Сталь пишет в главе «Об английском юморе», несколько проясняет выражение А.П.Керн «великобританский юмор», употребленное ею по отношению к Дельвигу, и дает ключ в свою очередь к пушкинской заметке «Англия есть отечество карикатуры и пародии». «У англичан даже в шутках сквозит мизантропия. – писала де Сталь. – серьезность англичан лишь подчеркивает остроумие их шуток». [xxv] Между тем А.П.Керн вспоминала о Дельвиге: «Он так мило шутил, так остроумно, сохраняя серьезную физиономию, смешил, что нельзя не признать в нем истинный, великобританский юмор». [xxvi] Дельвиг, как известно, был замечательным мастером пародии (вспомним хотя бы пародию на Н.Ф.Кошанского «На смерть кучера Агафона» или на В.А.Жуковского «До рассвета поднявшись, извозчика взял…»). Может быть, и это обстоятельство сыграло свою роль в том, что карикатура и пародия воспринимались Пушкиным как цветы английского остроумия.
В качестве примере ориентации Пушкина в искусстве пародии на Дельвига приведем неотмеченную до сих пор параллель к пушкинской полемической заметке из «Литературной газеты» «Г-н Раич счел за нужное»: «Г-н Раич счел за нужное отвечать критикам, не признававшим в нем таланта. Он напечатал в 8-м № “Галатеи” нынешнего года следующее примечание:
“Чтобы вывести некоторых из заблуждения, представляю здесь перечень моих сочинений:
1. Грусть на пиру.
2. Прощальная песнь в кругу друзей.
3. Перекати-поле.
4. Друзьям.
5. Амела.
6. Петроний к друзьям.
7. Вечер в Одессе.
Прочие мелкие стихотворения мои – переводы. В чем же obtrectatores нашли вялость воображения, щепетильную жеманность чувства и (просим покорно найти толк в следующих словах!) недостаток воображения”» (XI, 128).
Дельвиговское происхождение этой шутки Пушкина легко вскрывается при сопоставлении с записью его от 1833 г. в «Заметках и афоризмах разных годов»: «Д – говаривал, что самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с означением того, что кем написано» ((XII, 180).
Помимо хорошо известных примеров пародии у Пушкина, к этому же жанру можно отнести и набросок «Ведите же прежде телят вы к полному вымю юницы», который дальше первого стиха не пошел, но который, по-видимому, представляет собой не что иное, как начало пародии на простонародные гекзаметрические идиллии В.А.Жуковского («Овсяный кисель» – 1816, опубликовано в 1818 г.) и Ф.Н.Глинки («Бедность и труд» – 1818, «Три брата искателя счастья» – 1820, «Суд божий (Народный рассказ)» – 1820). Два последних произведения были напечатаны в 1820 году в «Соревнователе просвещения и благотворения» («Трудах Вольного общества любителей российской словесности», членом которого был сам Пушкин) и, безусловно, были в сфере его внимания. [xxvii] Объектом пародии при этом становилась несообразность гекзаметра, всегда воспринимавшегося поэтом в высоком плане («гекзаметра священные напевы»), простонародному языку, несоответствие величавой семантики размера поэзии простой бытовой сферы. [xxviii] Некоторые строки «простонародного русского рассказа» Глинки «Бедность и труд», как, например:
Утки трюшком, ковыльком, шепелявые плещутся в лужах;
Говорных гордых гусей долговыйна ватага гогочет…[xxix] –
в особенности могли навести Пушкина на мысль о подобном пародировании.
Освобождение от тесных рамок французского салонного каламбуризма, который, тем не менее, оставался небезразличен Пушкину до конца жизни, с помощью ориентации на английское искусство карикатуры и пародии было для поэта лишь средством расширения художественных возможностей смеха и происходило параллельно с обретением отпечатка «народности» своем творчестве. Одна из общих тенденций развития пушкинского смеха может быть, по-видимому, охарактеризована как движение от французского юмора, основанного на bon-mots, каламбурах и т.п., к юмору великобританскому, т.е. к искусству пародии и карикатуры. Собирая свой “Table-talk”, поэт ориентировался прежде всего на С.-М.Кольриджа. Быть может, нам еще предстоит вскрыть целый пласт английского, с точки зрения его литературного генезиса, юмора в творчестве Пушкина 1830-х годов.
Комические жанры очень часто в истории литературы служили проводниками новых, свежих тенденций. Примером тому может служить не только Фонвизин, но и Барков, и незабвенный автор «Опасного соседа». Освобождение от условности поэтического языка и жанра особенно успешно проходило в пародийных произведениях. Это ощутимо уже и на примере названного фрагмента «Ведите же прежде телят…». До зрелого Пушкина еще очень далеко, а отличительные черты русского юмора, как их впоследствии определит сам поэт: «какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» (XI, 31) – уже намечены.
Список литературы
[i] Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1955. Т. 7. С. 111.
[ii] См.: Кибальник С.А. Художественная философия Пушкина. СПб, 1998. С. 68-93.
[iii] Staêl J. De l’Allemagne. T.2. P. 211.
[iv] Шлегель А.В. «Герман и Доротея» Гете // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 126.
[v] Вестник Европы. 1815. № 25. С. 111.
[vi] Вестник Европы. 1825. Сентябрь. № 17. С. 27-28.
[vii] Степанов Л.А. Пушкин, Гораций, Ювенал // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1978. Т. YIII. С. 76.
[viii] См.: Алексеев М.П. Моцарт и Сальери // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Л., 1937. Т. 7. С. 538-542.
[ix] См., например: /Вакенродер В./ Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного, изданные Л.Тиком / Пер. с нем. М., 1826. С. 246, 28.
[x] Staêl J. De l’Allemagne. T.2. P. 241.
[xi] Галич А.И. Опыт науки изящного // Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. М., 1974. Т. 2. С. 217.
[xii] Staêl J. De l’Allemagne. T.2. P. 77.
[xiii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Л., 1980. Т. 24. С.211
[xiv] Соловьев Вл.С. Значение поэзии в стихотворениях Пушкина // Собр. соч. СПб., 1912. Т. 9. С. 298.
[xv] Озеров В.А. Трагедии. Стихотворения. Л., 1960. С. 247.
[xvi] Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. М., 1919. С. 47.
[xvii] Бергсон А. Смех // Собр. соч. М., 1914. Т. 5. С. 205.
[xviii] Розанов В.В. О Пушкинской Академии // Мысли о литературе. М., 1989. С. 233.
[xix] Маркович В.М. Юмор и сатира в «Евгении Онегине» // Вопросы литературы. 1969. № 1. С.81.
[xx] Кстати, у Блока это скорее всего, быть может, неосознанная реминисценция идеи Д.С.Мережковского о «веселой мудрости» Пушкина – в свое время Блок рецензировал выход этого эссе Мережковского отдельным изданием. Ср. суждение Д.Д.Благого, который, приведя слова Пушкина из письма к К.Ф.Рылееву от 12 февраля 1825 г.: «Бестужев пишет мне много об “Онегине”, - скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из области поэзии?» - задавался затем вопросом: «Кстати, не отсюда ли слова? “легкое” и “веселое” были взяты Блоком для определения Пушкина?» (Благой Д.Д. Смех Пушкина // Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. М., 1979. С. 272-273).
[xxi] Надеждин Н.А. Полтава. Поэма Александра Пушкина // Вестник Европы. 1829. № 9. С. 30, 31.
[xxii] Томашевский Б.В. Теория литературы. Л., 1931. С.27.
[xxiii] Благой Д.Д. Смех Пушкина // Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. М., 1979. С. 277.
[xxiv] См.: Кибальник С.А. Художественная философия Пушкина. С. 112-122.
[xxv] Staêl J. De l’Allemagne. T.2. P. 210.
[xxvi] Керн А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974. С. 46
[xxvii] Подобные стихотворения тогда же вызвали публичный протест А.Ф.Мерзлякова как «злоупотребление поэзии и гекзаметра». См.: Дмитриев М.А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869. С. 168-169. и пародию О.М.Сомова «Соложеное тесто» (написана в декабре 1820 г., опубликована только в наше время: Поэты 1820 – 1830-х годов. Л., 1972. Т.1. С.216-217).
[xxviii] По мнению В.Э.Вацуро, пародию на такие стихи провоцировали их «простонародная грубость» и «принцип детальных, “эпических” описания» (Вацуро В.Э. Русская идиллия в эпоху романтизма // Русский романтизм. Л., 1978. С. 127).
[xxix] Сын Отечества. 1818. № 3. С. 110.