‑ Евгений Иваныч, Евгений Иваныч! Я к вашей милости,‑ заговорил сзади голос, и Евгений, увидав старика Самохина, который рыл у него колодец, очнулся и, быстро повернувшись, пошел к Самохину. Разговаривая с ним, он повернулся боком и увидал, что они с бабой прошли вниз, очевидно к колодцу или под предлогом колодца, и потом, побыв там недолго, побежали к хороводу.
XIII
Поговорив с Самохиным, Евгений вернулся в дом убитый, точно совершивший преступление. Во‑первых, он 1000 а поняла его, она думала, что он хочет видеть ее, и она желает этого. Во‑вторых, эта другая баба ‑ эта Анна Прохорова,очевидно, знает про это.
Главное же то, что он чувствовал, что он побежден, что у него нет своей воли, есть другая сила, двигающая им; что нынче он спасся только по счастью, но не нынче, так завтра, так послезавтра он все‑таки погибнет.
"Да, погибнет,‑ он иначе не понимал этого,‑ изменить своей молодой, любящей жене в деревне с бабой, на виду всех, разве это не была погибель, страшная погибель, после которой нельзя было жить больше? Нет, надо, надо принять меры".
"Боже мой, боже мой! Что же мне делать? Неужели я так и погибну? ‑ говорил он себе. ‑ Разве нельзя принять мер? Да надо же что‑нибудь сделать. Не думать об ней,‑приказывал он себе.‑Не думать!"‑и тотчас же он начинал думать, и видел ее перед собой, и видел кленовую тень.
Он вспомнил, что читал про старца, который от соблазна перед женщиной, на которую должен был наложить руку, чтоб лечить ее, положил другую руку на жаровню и сжег пальцы. Он вспомнил это. "Да, я готов сжечь пальцы лучше, чем погибнуть". И он, оглянувшись, что никого нет в комнате, зажег спичку и положил палец в огонь. "Ну, думай о ней теперь",‑ иронически обратился он к себе. Ему стало больно, он отдернул закопченный палец, бросил спичку и сам засмеялся над собой. "Какой вздор. Не это надо делать. А надо принять меры, чтобы не видать ее,‑ уехать самому или ее удалить. Да, удалить! Предложить ее мужу денег, чтоб он уехал в город или в другое село. Узнают, будут говорить про это. Ну что же, все лучше, чем эта опасность. Да, надо сделать это",говорил он себе и все, не спуская глаз, смотрел на нее. "Куда это она пошла?" ‑ вдруг спросил он себя. Она, как ему показалось, видела его у окна и теперь, взглянув на него, взялась рука с рукой с какой‑то бабой, пошла к саду, бойко размахивая рукой. Сам не зная зачем, почему, все ради своих мыслей, он пошел в контору.
Василий Николаевич, в нарядном сертуке, напомаженный, сидел за чаем с женой и гостьей в ковровом платке.
‑ Как бы мне, Василий Николаевич, поговорить.
‑ Можно. Пожалуйте. Мы отпили.
‑ Нет, пойдемте со мной лучше.
‑ Сейчас, только дай картуз возьму. Ты, Таня, самовар‑то прикрой,‑ сказал Василий Николаевич, весело выходя.
Евгению показалось, что он был выпивши, но что же делать; может, это к лучшему, он участливее взойдет в его положение.
‑ Я, Василий Николаевич, опять о том же,‑ сказал Евгений,‑ об этой женщине.
‑ Так что же. Я приказал, чтоб отнюдь не брать.
‑ Да нет, я вообще вот что думаю и вот о чем хотел с нами посоветоваться. Нельзя ли их удалить, все семейство удалить?
‑ Куда ж их удалишь? ‑ недовольно и насмешливо, как показалось Евгению, сказал Василий.
‑ Да я так думал, что дать им денег или даже земли в Колтовском, только бы не было ее тут.
‑ Да как же удалишь? Куда он пойдет с своего кореня? Да и на что вам? Что она вам мешает?
‑ Ах, Василий Николаевич, вы поймите, что жене это ужасно будет узнать.
‑ Да кто же ей скажет?
‑ Да как же жить под этим страхом? Да и вообще это тяжело.
‑ И чего вы беспокоитесь, право? Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто богу не грешен, царю не виноват?
‑ Все‑таки лучше бы удалить. Вы не можете поговорить с мужем?
‑ Да нечего говорить. Эх, Евгений Иванович, что вы это? И все прошло и забылось. Чего не бывает? А кто же теперь про вас скажет худое? Ведь вы в виду.
‑ Но вы все‑таки скажите.
‑ Хорошо, я поговорю.
Хотя он и знал вперед, что из этого ничего по выйдет, разговор этот несколько успокоил Евгения. Он, главное, почувствовал, что он от волнения преувеличил опасность.
Раз 1000 ве он шел на свидание с ней? Оно и невозможно. Он просто шел пройтись по саду, а она случайно выбежала туда.
XIV
В этот же самый Троицын день, после обеда, Лиза, гуляя по саду и выходя из него на луг, куда повел ее муж, чтобы показать клевер, переходя маленькую канавку, оступилась и упала. Она упала мягко на бок, но охнула, и в лице ее муж увидал не только испуг, но боль. Он хотел поднять ее, но она отвела его руку.
‑ Нет, погоди немного, Евгений,‑ сказала она, слабо улыбаясь и снизу как‑то, как ему показалось, с виноватым видом глядя на него. ‑ Просто нога подвернулась.
‑ Вот я всегда говорю,‑ заговорила Варвара Алексеевна. ‑ Разве можно в таком положении прыгать через канавы?
‑ Да нет же, мама, ничего. Я сейчас встану. Она встала с помощью мужа, но в ту же минуту она побледнела, и на лице ее выразился испуг.
‑ Да, мне нехорошо,‑и она шепнула что‑то матери.
‑ Ах, боже мой, что наделали! Я говорила не ходить,‑ кричала Варвара Алексеевна. ‑ Погодите, я пришлю людей. Ей не надо ходить. Ее надо снести.
‑ Ты не боишься, Лиза? Я снесу тебя,‑ сказал Евгений, обхватив ее левой рукой.‑Обойми мне шею. Вот так.
И он, нагнувшись, подхватил ее под ноги правой рукой и поднял. Никогда он не мог забыть после это страдальческое и вместе блаженное выражение, которое было на ее лице.
‑ Тебе тяжело, милый,‑ говорила она, улыбаясь. ‑ Мама‑то бежит, скажи ей!
И она пригнулась к нему и поцеловала. Ей, очевидно, хотелось, чтобы и мама видела, как он несет ее.
Евгений крикнул Варваре Алексеевне, чтоб она не торопилась, что он донесет. Варвара Алексеевна остановилась и начала кричать еще пуще.
‑ Ты уронишь ее, непременно уронишь. Хочешь погубить ее. Нет в тебе совести.
‑ Да я прекрасно несу.
‑ Не хочу я, не могу я видеть, как ты моришь мою дочь. ‑ И она забежала за угол аллеи.
‑ Ничего, это пройдет,‑ говорила Лиза, улыбаясь.
‑ Да только бы не было последствий, как тот раз.
‑ Нет, я не об этом. Это ничего, а я о мамa. Ты устал, отдохни.
Но хотя ему и тяжело было, Евгений с гордой радостью донес свою ношу до дому и не передал ее горничной и повару, которых нашла и выслала им навстречу Варвара Алексеевна. Он донес ее до спальни и положил на постель.
‑ Ну, ты поди,‑ сказала она и, притянув к себе его руку, поцеловала ее. Мы с Аннушкой справимся.
Марья Павловна прибежала тоже из флигеля. Лизу раздели и уложили в постель. Евгений сидел в гостиной с книгой в руке, дожидаясь. Варвара Алексеевна прошла мимо него с таким укоризненным, мрачным видом, что ему сделалось страшно.
‑ Ну что? ‑ спросил он.
‑ Что? Что же спрашивать? То самое, чего вы хотели, вероятно, заставляя жену прыгать через рвы.
‑ Варвара Алексеевна! ‑ вскрикнул он. ‑ Это невыносимо. Если вы хотите мучать людей и отравлять им жизнь,‑ он хотел сказать: то поезжайте куда‑нибудь в другое место, но удержался. ‑ Как вам не больно это?
‑ Теперь поздно.
И она, победоносно встряхнув чепцом, прошла в дверь.
Падение действительно было дурное. Нога подвернулась неловко, и была опасность того, что опять будет выкидыш. Все знали, что делать ничего нельзя, что надо только лежать спокойно, но все‑таки решили послать за доктором.
"Многоуважаемый Николай Семенович,‑ написал Евгений врачу,‑ вы так всегда добры были к нам, что, надеюсь, не откажете приехать помочь жене. Она в..." и т. д. Написав письмо, он пошел в конюшню распорядиться лошадьми и экипажем. Надо было приготовить одних лошадей, чтобы привезти, других ‑ увезти. Где хозяйство не на большую ногу, все это не сразу можно устроить, а надо обдумать. Наладив все сам и отправив кучера, он вернулс 1000 я домой в десятом часу. Жена лежала и говорила, что ей прекрасно и ничего не болит; но Варвара Алексеевна сидела за лампой, заслоненной от Лизы нотами, и вязала большое красное одеяло с таким видом, который ясно говорил, что после того, что было, миру быть не может. "А что бы кто ни делал, я, по крайней мере, исполнила свою обязанность".
Евгений видел это, но чтобы сделать вид, что он не замечает, старался иметь веселый и беспечный вид, рассказывал, как он собрал лошадей и как кобыла Кавушка отлично пошла на левой пристяжке.
‑ Да, разумеется, самое время выезжать лошадей, когда нужна помощь. Вероятно, и доктора также свалят в канаву,‑ сказала Варвара Алексеевна, из‑под пенсне взглядывая на вязанье, подводя его под самую лампу.
‑ Да ведь надо же было кого‑нибудь послать. А я сделал как лучше.
‑Да я очень хорошо помню, как меня мчали ваши лошади под поезд.
Это была ее давнишняя выдумка, и теперь Евгений имел неосторожность сказать, что это не совсем так было.
‑ Недаром я всегда говорю, и князю сколько раз говорила, что тяжелее всего жить с людьми неправдивыми, неискренними; я все перенесу, но только не это.
‑ Ведь если кому больнее всех, то уж, верно, мне,‑ сказал Евгений.
‑ Да это и видно.
‑ Что?
‑ Ничего, я петли считаю.
Евгений стоял в это время у постели, и Лиза смотрела на него и одной из влажных рук, лежавших сверх одеяла, поймала его руку и пожала. "Переноси ее для меня. Ведь она не помешает нам любить друг друга",‑говорил ее взгляд.
‑ Не буду. Это так,‑ прошептал он и поцеловал со влажную длинную руку и потом милые глаза, которые закрывались, пока он целовал их.
‑ Неужели опять то же? ‑ сказал он. ‑ Как ты чувствуешь?
‑ Страшно сказать, чтоб не ошибиться, но чувство у меня такое, что он жив и будет жив,‑ сказала она, глядя на свой живот.
‑ Ах, страшно, страшно и думать.