- Слышу, - произнесла она тем же шепотом. Я говорил ей, обливаясь слезами. Она робко взглядывала на меня.
- Веришь ли этому?
- Верю.
- Ну так я войду с тобой, посажу тебя, и тебя примут, обласкают и начнут расспрашивать. Тогда я сам так подведу разговор, что тебя начнут расспрашивать о том, как ты жила прежде: о твоей матери и о твоем дедушке. Расскажи им, Нелли, все так, как ты мне рассказывала. Все, все расскажи, просто и ничего не утаивая. Расскажи им, как твою мать оставил злой человек, как она умирала в подвале у Бубновой, как вы с матерью вместе ходили по улицам и просили милостыню; что говорила она тебе и о чем просила тебя, умирая... Расскажи тут же и про дедушку. Расскажи, как он не хотел прощать твою мать, и как она посылала тебя к нему в свой предсмертный час, чтоб он пришел к ней простить ее, и как он не хотел... и как она умерла. Все, все расскажи! И как расскажешь все это, то старик почувствует все это и в своем сердце. Он ведь знает, что сегодня бросил ее Алеша и она осталась, униженная и поруганная, одна, без помощи и без защиты, на поругание своему врагу. Он все это знает... Нелли! спаси Наташу! Хочешь ли ехать?
- Да, - отвечала она, тяжело переводя дух и каким-то странным
взглядом, пристально и долго, посмотрев на меня; что-то похожее на укор было в этом взгляде, и я почувствовал это в моем сердце.
Но я не мог оставить мою мысль. Я слишком верил в нее. Я схватил за руку Нелли, и мы вышли. Был уже третий час пополудни.. Находила туча. Все последнее время погода стояла жаркая и удушливая, но теперь послышался где-то далеко первый, ранний весенний гром. Ветер пронесся по пыльным улицам.
Мы сели на извозчика. Всю дорогу Нелли молчала, изредка только взглядывала на меня все тем же странным и загадочным взглядом. Грудь ее волновалась, и, придерживая ее на дрожках, я слышал, как в моей ладони колотилось ее маленькое сердечко, как будто хотело выскочить вон.
Глава VII
Дорога мне казалась бесконечною. Наконец, мы приехали, и я вошел к моим старикам с замиранием сердца. Я не знал, как выйду из их дома, но знал, что мне во что бы то ни стало надо выйти с прощением и примирением.
Был уже четвертый час. Старики сидели одни, по обыкновению. Николай Сергеич был очень расстроен и болен и полулежал, протянувшись в своем покойном кресле, бледный и изнеможенный, с головой, обвязанной платком. Анна Андреевна сидела возле него, изредка примачивала ему виски уксусом и беспрестанно, с пытливым и страдальческим видом, заглядывала ему в лицо, что, кажется, очень беспокоило старика и даже досаждало ему. Он упорно молчал, она не смела говорить. Наш внезапный приезд поразил их обоих. Анна Андреевна чего-то вдруг испугалась, увидя меня с Нелли, и в первые минуты смотрела на нас так, как будто в чем-нибудь вдруг почувствовала себя виноватою.
- Вот я привез к вам мою Нелли, - сказал я, входя. - Она надумалась и теперь сама захотела к вам. Примите и полюбите...
Старик подозрительно взглянул на меня, и уже по одному взгляду можно было угадать, что ему все известно, то есть что Наташа теперь уже одна, оставлена, брошена и, может быть, уже оскорблена. Ему очень хотелось проникнуть в тайну нашего прибытия, и он вопросительно смотрел на меня и на Нелли. Нелли дрожала, крепко сжимая своей рукой мою, смотрела в землю и изредка только бросала кругом себя пугливый взгляд, как пойманный зверок. Но скоро Анна Андреевна опомнилась и догадалась: она так и кинулась к Нелли, поцеловала ее, приласкала, даже заплакала и с нежностью усадила ее возле себя, не выпуская из своей руки ее руку. Нелли с любопытством и с каким-то удивлением оглядела ее искоса.
Но, обласкав и усадив Нелли подле себя, старушка уже и не знала больше, что делать, и с наивным ожиданием стала смотреть на меня. Старик поморщился, чуть ли не догадавшись, для чего я привел Нелли. Увидев, что я замечаю его недовольную мину и нахмуренный лоб, он поднес к голове свою руку и сказал мне отрывисто:
- Голова болит, Ваня.
Мы все еще сидели и молчали; я обдумывал, что начать. В комнате было сумрачно; надвигалась черная туча, и вновь послышался отдаленный раскат грома.
- Гром-то как рано в эту весну, - сказал старик. - А вот в тридцать седьмом году, помню, в наших местах был еще раньше.
Анна Андреевна вздохнула.
- Не поставить ли самоварчик? - робко спросила она; но никто ей не ответил, и она опять обратилась к Нелли.
- Как тебя, моя голубушка, звать? - спросила она ее.
Нелли слабым голосом назвала себя и еще больше потупилась. Старик пристально поглядел на нее.
- Это Елена, что ли? - продолжала, оживляясь, старушка.
- Да, - отвечала Нелли, и опять последовало минутное молчание.
- У сестрицы Прасковьи Андреевны была племянница Елена, - проговорил Николай Сергеич, - тоже Нелли звали. Я помню.
- Что ж у тебя, голубушка, ни родных, ни отца, ни матери нету? - спросила опять Анна Андреевна.
- Нет, - отрывисто и пугливо прошептала Нелли.
- Слышала я это, слышала. А давно ли матушка твоя померла?
- Недавно.
- Голубчик ты мой, сироточка, - продолжала старушка, жалостливо на нее поглядывая. Николай Сергеич в нетерпении барабанил по столу пальцами.
- Матушка-то твоя из иностранок, что ли, была? Так, что ли, вы рассказывали, Иван Петрович? - продолжались робкие расспросы старушки.
Нелли бегло взглянула на меня своими черными глазами, как будто призывая меня на помощь. Она как-то неровно и тяжело дышала.
- У ней, Анна Андреевна, - начал я, - мать была дочь англичанина и русской, так что скорее была русская; Нелли же родилась за границей.
- Как же ее матушка-то с супругом своим за границу поехала?
Нелли вдруг вся вспыхнула. Старушка мигом догадалась, что обмолвилась, и вздрогнула под гневным взглядом старика.
Он строго посмотрел на нее и отворотился было к окну.
- Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, - произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. - Она уехала с ним от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? - спросил он отрывисто.
Нелли в величайшем волнении встала с места и хотела было идти к дверям.
- Поди сюда, Нелли, - сказал старик, протягивая наконец ей руку. - Сядь здесь, сядь возле меня, вот тут, - сядь! - Он нагнулся, поцеловал ее в лоб и тихо начал гладить ее по головке. Нелли так вся и затрепетала... но сдержала себя. Анна Андреевна а умилении, с радостною надеждою смотрела, как ее Николай Сергеич приголубил наконец сиротку.
- Я знаю, Нелли, что твою мать погубил злой человек, злой и
безнравственный, но знаю тоже, что она отца своего любила и почитала, - с волнением произнес старик, продолжая гладить Нелли по головке и не стерпев, чтоб не бросить нам в эту минуту этот вызов. Легкая краска покрыла его бледные щеки; он старался не взглядывать на нас.
- Мамаша любила дедушку больше, чем ее дедушка любил, - робко, но твердо проговорила Нелли, тоже стараясь ни на кого не взглянуть.
- А ты почему знаешь? - резко спросил старик, не выдержав, как ребенок, и как будто сам стыдясь своего нетерпения.
- Знаю, - отрывисто отвечала Нелли. - Он не принял матушку и... прогнал ее...
Я видел, что Николаю Сергеичу хотелось было что-то сказать, возразить, сказать, например, что старик за дело не принял дочь, но он поглядел на нас и смолчал.
- Как же, где же вы жили-то, когда дедушка вас не принял? - спросила Анна Андреевна, в которой вдруг родилось упорство и желание продолжать именно на эту тему.
- Когда мы приехали, то долго отыскивали дедушку, - отвечала Нелли, - но никак не могли отыскать. Мамаша мне и сказала тогда, что дедушка был прежде очень богатый и фабрику хотел строить, а что теперь он очень бедный, потому что тот, с кем мамаша уехала, взял у ней все дедушкины деньги и не отдал ей. Ока мне это сама сказала.
- Гм... - отозвался старик.
- И она говорила мне еще, - продолжала Нелли, все более и более оживляясь и как будто желая возразить Николаю Сергеичу, но обращаясь к Анне Андреевне, - она мне говорила, что дедушка на нее очень сердит, и что она сама во всем перед ним виновата, и что нет у ней теперь на всей земле никого, кроме дедушки. И когда говорила мне, то плакала... "Он меня не простит, - говорила она, еще когда мы сюда ехали, - но, может быть, тебя увидит и тебя полюбит, а за тебя и меня простит". Мамаша очень любила меня, и когда это говорила, то всегда меня целовала, а к дедушке идти очень боялась. Меня же учила молиться за дедушку, и сама молилась и много мне еще рассказывала, как она прежде жила с дедушкой и как дедушка ее очень любил, больше всех. Она ему на фортепьяно играла и книги читала по вечерам, а дедушка ее целовал и много ей дарил... все дарил, так что один раз они и поссорились, в мамашины именины; потому что дедушка думал, что мамаша еще не знает, какой будет подарок, а мамаша уже давно узнала какой. Мамаше хотелось серьги, а дедушка все нарочно обманывал ее и говорил, что подарит не серьги, а брошку; и когда он принес серьги и как увидел, что мамаша уж знает, что будут серьги, а не брошка, то рассердился за то, что мамаша узнала, и половину дня не говорил с ней, а потом сам пришел ее целовать и прощенья просить...
Нелли рассказывала с увлечением, и даже краска заиграла на ее бледных больных щечках.
Видно было, что ее мамаша не раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.