Но разговор все не клеился.
Перед обедом Наталья Николаевна с детьми поехали к старой тетке, брат с сестрой остались вдвоем, и он стал рассказывать свои планы.
‑ Соня большая, ее надо вывозить; стало быть, мы будем жить в Москве, сказала Марья Ивановна.
‑ Ни за что!
‑ Сереже надо служить.
‑ Ни за что.
‑ Все такой же сумасшедший. ‑ Но она все так же любила сумасшедшего.
‑ Надо сидеть здесь, потом ехать в деревню и детям показать все.
‑ Мое правило ‑ не вмешиваться в семейные дела, ‑ говорила Марья Ивановна, успокоившись от волнения, ‑ и не давать советов. Молодому человеку надо служить, это я всегда думала и думаю. А теперь больше чем когда‑нибудь. Ты не знаешь, что такое теперь, Петруша, эта молодежь. Я их всех знаю. Вон князя Дмитрия сын совсем пропал. Да и сами виноваты! Я ведь никого не боюсь: я старуха. А нехорошо... ‑ И она начала говорить про правительство. Она была недовольна им за излишнюю свободу, которая давалась всему.
‑ Одно хорошо сделали, что вас выпустили. Это хорошо. ‑ Петруша стал было защищать, но с Марьей Ивановной было не то, что с Пахтиным; ему было не сговорить.
Она разгорячилась.
‑ Ну что защищать! Тебе ли защищать? Ты все такой же, я вижу, безумный.
Петр Иваныч замолчал с улыбочкой, показывавшей, что он не сдается, но что спорить с Марьей Ивановной он не хочет.
‑ Ты улыбаешься. Это мы знаем. Ты со мной спорить, с бабой, не хочешь, сказала она весело и ласково и так тонко, умно глядя на брата, как нельзя было ожидать от ее старческого, с крупными чертами лица. ‑ Да не соспоришь, дружок. Ведь седьмой десяток доживаю. Тоже не дурой прожила, кое‑что видела и поняла. Книжек ваших не читала, да и читать не буду. В книжках вздор!
‑ Ну, как вам мои ребята нравятся? Сережа? ‑ сказал Петр Иваныч с той же улыбкой.
‑ Ну, ну! ‑ грозясь на него, ответила сестра. ‑ На детей‑то не переводи, об этом поговорим. А я тебе вот что хотела сказать. Ты ведь безумный, так и остался, я по глазам вижу. Теперь тебя на руках носить станут. Такая мода. Вы теперь все в моде. Да, да, я по глазам вижу, что ты такой же безумный, как был, ‑ прибавила она, отвечая на его улыбку. ‑ Удаляйся ты, Христом Богом тебя прошу, от всех этих либералов нонешних. Бог их знает, что они там ворочаются. Только все это хорошо не кончится. А правительство наше теперь молчит, а потом придется показать коготки, попомни мое слово. Я боюсь, чтоб ты опять не замешался. Брось это; все пустяки. У тебя дети.
‑ Видно, вы меня не знаете теперь, Марья Ивановна, ‑ сказал брат.
‑ Ну, хорошо, хорошо, уж там видно будет. Я ли тебя не знаю, или ты сам себя не знаешь. Только я сказала, что у меня на душе было; послушаешь меня хорошо. Вот теперь и о Сереже поговорим. Какой он у тебя? ‑ "Он мне не очень понравился", хотела было сказать она, но сказала только: ‑ Он на мать похож, две капли воды. Вот Соня твоя так мне очень понравилась, очень... милое такое что‑то, открытое. Милая. Где она, Сонюшка? Да, я и забыла.
‑ Да как вам сказать? Соня‑то будет хорошая жена и хорошая мать, но Сережа мой умен, очень умен, этого никто не отнимет. Учился прекрасно, немножко ленив. К естественным наукам он большую охоту имел. Мы были счастливы, у нас был славный, славный учитель. Ему здесь хочется в университет ‑ послушать лекции естественных наук, химии...
Марья Ивановна почти не слушала, как только брат начал об естественных науках. Ей как будто вдруг грустно стало. В особенности, когда дело дошло до химии. Она глубоко вздохнула и отвечала прямо на тот ряд мыслей, которые вызвали в ней естественные науки...
‑ Кабы ты знал, как мне их жалко, Петруша, ‑ сказала она с искренней и тихой, покорной печалью. ‑ Так жалко, так жалко. Целая жизнь впереди. Чего еще они не натерпятся!
‑ Что же, надо надеяться, что они проживут счастливее нашего.
‑ Дай Бог, дай Бог! Да жить‑то тяжело, Петруша! Ты меня послушай в одном, мой голубчик. Не мудри ты! Какой ты дурак, Петруша, ах, какой ты дурак! Однако мне надо распорядиться. Народу‑то я назвала, а чем я их кормить буду.
Она всхлипнула, отвернулась и позвонила.
‑ Позвать Тараса.
‑ Все у вас старик? ‑ спросил брат.
‑ Все он; да что же, ведь он мальчишка в сравнении со мной.
Тарас был гневен и чист, но взялся все делать.
Скоро, пышущие холодом и счастьем, вошли, шумя платьями, Наталья Николаевна и Соня; Сережа остался за покупками.
‑ Дайте мне на нее посмотреть.
Марья Ивановна руками взяла ее за лицо. Наталья Николаевна рассказывала.