-- Мы уезжаем, Асу? Ее глаза блестели надеждой. Я не могла говорить. Потом, опустив голову, глубоко вздохнула и ответила:
-- Нет. Только я.
-- Я так рада! -- воскликнула Диана. -- Я знала, что так и будет". В дневнике Диана записала: "В сердце кольнуло, но ей я сказала, что очень рада за нее и что она может ехать спокойно". Диана отдала Асусене заранее написанное письмо для Нидии, в котором просила ее провести Рождество с детьми. Асусена разрыдалась, Диана обняла ее, стараясь успокоить. Потом проводила подругу до машины, и они вновь обнялись. В последний раз сквозь стекло Асусена видела, как Диана махнула рукой на прощанье. Спустя час, в машине по пути в аэропорт Медельина, откуда Асусене предстояло вылететь в Боготу, она услышала по радио, как корреспондент спрашивает ее мужа, чем он занимался, когда узнал об освобождении супруги. Ответ прозвучал искренне:
-- Я писал стихи, посвященные Асусене. Мечта супругов сбылась -- они вместе отметили 16 декабря, четвертую годовщину свадьбы.
В это же время Ричард и Орландо, уставшие ночевать на полу вонючего застенка, убедили охранников перевести их в другое помещение. Их отвели в комнату, где раньше сидел закованный мулат, о котором больше никто ничего не слышал. К своему ужасу пленники обнаружили на кровати большие пятна крови -- свидетельства медленных пыток или избиений жертвы. Об освобождении коллег оба узнали из радио- и телепередач. Охранники уверяли, что следующими будут они. Ранним утром 17 декабря босс по кличке Старик, как потом оказалось, все тот же дон Пачо, навещавший Диану, без стука вошел в комнату Орландо и приказал:
-- Оденьтесь поприличнее, вы уезжаете. Пленник успел только побриться и одеться, ему даже не дали времени найти и предупредить бродившего по дому Ричарда. Орландо снабдили заявлением для прессы, надели очки с закрашенными линзами, затем сам Старик совершил с ним ритуальную поездку по медельинским кварталам, дал пять тысяч песо на такси и высадил на небольшой площади, названия которой Орландо не запомнил, потому что плохо знал город. Был прохладный, солнечный понедельник, девять часов утра. Безуспешно останавливая занятые такси, Орландо не верил своим глазам и все время думал, что похитителям гораздо дешевле было убить его, чем отпускать живым на свободу. Из первого же автомата он позвонил жене. Лилиана как раз купала сына и подошла к телефону с мыльными руками. Она услышала чужой, спокойный голос:
-- Малышка, это я. Думая, что это глупый розыгрыш, она хотела повесить трубку, но тут узнала голос мужа и вскрикнула: "Господи Боже мой!". Орландо очень спешил и успел только сообщить, что находится в Медельине, но к вечеру прилетит в Боготу. Остаток дня Лилиана, потеряв покой, переживала, что не сразу узнала его голос. Хуан Витта после освобождения рассказывал ей, что Орландо очень изменился в плену, что его трудно узнать, -- но она никак не предполагала, что это относится и к голосу мужа. Еще большее потрясение ожидало ее вечером в аэропорту, когда она пробилась сквозь толпу журналистов, и какой-то незнакомец вдруг поцеловал ее. Это был Орландо -- располневший и бледный после четырех месяцев плена, с черными, жесткими усами. Не сговариваясь, супруги загадали: как только встретятся, сразу заведут второго сына. "Вокруг было столько народу, что в первую ночь нам это не удалось, -- с улыбкой вспоминает Лилиана. -- На следующий день от волнения тоже ничего не получилось", И все же они с лихвой наверстали упущенное время: через девять месяцев после третьего дня свободы у них появился мальчик, а еще через год
-- двойня.
Череда освобождений вселила надежду в сердца остальных пленников и их родственников, хотя Пачо Сантос по-прежнему считал, что лично ему все это не сулит ничего хорошего. Пабло Эскобар просто избавлялся от лишних проблем, мешавших лоббировать в Ассамблее проекты о помиловании и отмене экстрадиции, оставляя в руке трех тузов: дочь экс-президента, сына редактора главной газеты страны и свояченицу Луиса Карлоса Галана. Беатрис и Марине освобождения вернули надежду, но Маруха предпочитала не делать поспешных выводов. Она совсем пала духом, и наступавшее Рождество лишь усугубляло ее пессимизм. Маруха вообще не любила обязательных общих праздников: никогда не наряжала елки, не рассылала подарков и поздравительных открыток, а рождественские гулянья, когда все кругом поют, потому что им грустно, или плачут, потому что счастливы, и вовсе представлялись ей удручающим зрелищем. На Рождество майордомо с женой приготовили отвратительный ужин. Скрепя сердце, Беатрис и Марина решили принять в нем участие, а Маруха выпила двойную дозу снотворного и наутро ни о чем не жалела. В следующую среду еженедельная телепередача Алехандры была посвящена рождественскому вечеру в доме Нидии, куда пригласили всю семью Турбай во главе с экс-президентом, Альберто Вильямисара и других родственников Марухи. На переднем плане сидели дети -- оба сына Дианы и внук Марухи, сын Алехандры. Маруха не сдержала слез: когда в последний раз она видела внука, он едва лепетал, а теперь болтал вовсю. В конце передачи Вильямисар медленно и подробно рассказал о состоянии и ходе переговоров с похитителями. Впечатление от увиденного Маруха оценила одной фразой: "Все выглядело прекрасно и ужасно". После рассказа Вильямисара Марина воспрянула духом. В ней вдруг проснулись доброта и истинное благородство. Со сноровкой настоящего политика, которой раньше в ней не замечалось, она теперь жадно слушала и комментировала все новости. Проанализировав последние указы, Марина пришла к выводу, что шансы на освобождение как никогда велики. От этого она почувствовала себя значительно лучше и вопреки правилам заговорила в полный голос, оказавшийся красивым и приятным. Тридцать первого декабря Марина ждала с нетерпением. Дамарис принесла завтрак и объявила, что Новый год они встретят по всем правилам, с традиционным шампанским и свиным окороком. Услышав это, Маруха представила, какую печальную ночь ей предстоит провести вдали от семьи, и впала в отчаяние. Беатрис тоже предалась унынию. Настроение у обеих было далеко не праздничное. Но Марину новость привела в полный восторг, она не жалела слов, чтобы поднять настроение не только подругам, но и охранникам.
-- Будем справедливы, -- говорила она Марухе и Беатрис. -- Они тоже оторваны от дома, так давайте позаботимся, чтобы все мы встретили праздник в приятной атмосфере. В ночь похищения Марине вместо ночных рубашек выдали три футболки, но пользовалась она только одной, а две другие хранила в мешочке. Позже, когда привезли Маруху и Беатрис, все три носили тюремную униформу: спортивные костюмы, которые стирали каждые пятнадцать дней. До вечера 31 декабря о футболках никто не вспоминал, но теперь Марину охватил новый порыв энтузиазма. "Есть предложение, -- обратилась она к подругам. -- Вот три наши ночные рубашки, давайте наденем их на счастье в новом году".
-- Ну, дорогуша, какого цвета ты выбираешь? -- спросила она Маруху. Маруха ответила, что ей все равно. Тогда Марина сама решила, что подруге больше подойдет зеленая. Беатрис она отдала розовую, а себе оставила белую. Потом вытащила из мешка косметичку и предложила подкрасить друг друга. "Чтобы сегодня вечером мы выглядели неотразимо". Марухе хватило одного переодевания, и она съязвила:
-- Рубашку я еще могу надеть, но краситься как ненормальная, в нашем-то положении? Нет, Марина, не буду. Марина пожала плечами.
-- А я буду. В связи с отсутствием зеркала Марина вручила свою косметичку Беатрис, а сама уселась на кровати. Беатрис накладывала макияж при свете лампы, тщательно и со вкусом: немного румян, чтобы скрыть смертельную бледность кожи, яркие губы, тени на веки. Маруха и Беатрис даже удивились, сколько прелести сохранила Марина, всегда славившаяся очарованием и красотой. Беатрис ограничилась прической "конский хвост", которая делала ее похожей на скромную школьницу. В праздничную ночь Марина проявила все свое антьокское обаяние, заставив даже охранников разговаривать Богом данными им голосами обо всем что вздумается. Один майордомо, несмотря на выпитое, продолжал шептать. Осмелев от вина, Золотушный отважился подарить Беатрис мужской лосьон. "Для хорошего запаха в день освобождения, когда все будут вас обнимать". Скабрезный майордомо не удержался от грубого намека, что такой подарок -- знак тайной страсти. Беатрис ужаснулась: только подобного кошмара ей и не хватало. Кроме пленниц, в застолье участвовали майордомо, его жена и четверо дежурных охранников. У Беатрис словно ком застрял в горле. Ей передались тоска и скорбь Марухи, что, однако, не мешало восхищаться помолодевшей от макияжа и белой футболки Мариной, ее чарующими серебристыми волосами и обворожительным голосом. Как ни удивительно, но Марина заставила всех вокруг поверить, что счастлива. Она подшучивала, когда охранники задирали маски, чтобы выпить, или, изнывая от жары, время от времени просили пленниц отвернуться, чтобы глотнуть воздуха. Когда ровно в двенадцать завыли пожарные сирены и зазвенели колокола церквей, все обитатели крохотной комнаты сидели на кровати и матрасе, тесно прижавшись друг к другу, мокрые от жары, словно в кузне. По телевизору зазвучал национальный гимн. Маруха встала, заставив встать и всех остальных. Потом она подняла стакан яблочного вина и произнесла тост за мир в Колумбии. Праздник закончился через полчаса, когда иссякли бутылки, а на блюде лежали обглоданная свиная кость и остатки картофельного салата. Очередную смену охранников пленницы встретили с облегчением -- это были те же парни, что дежурили в первую ночь плена, и женщины уже знали, как вести себя с ними. Особенно обрадовалась Маруха, которая чувствовала себя неважно и была подавлена. С самого начала от страха у нее во всем теле начались блуждающие боли, заставлявшие застывать в неестественных позах. Позже из-за негуманных условий плена эти боли локализовались. Как-то в начале декабря ей на сутки запретили пользоваться туалетом в наказание за непослушание, а когда вновь разрешили, ничего уже не получалось. От этого начался хронический цистит, потом геморрой, мучивший ее до конца плена. Марина, научившаяся у мужа делать спортивный массаж, взялась в меру своих сил облегчить страдания Марухи. Хорошее настроение после Нового года еще не покинуло ее. Она выглядела оптимисткой, рассказывала анекдоты, словом, жила. Упоминание ее имени и фотография в телевизионной компании, развернутой в поддержку похищенных, вернули Марине ощущение надежды и радости. Она вновь почувствовала, что жива, что существует. В начале телекампании о ней вспоминали часто, но в один прекрасный день забыли без всяких причин. Маруха и Беатрис так и не решились объяснить Марине, что, скорее всего, все считали ее умершей, и никто не знал, что она жива. День 31 декабря был важной датой, принятой Беатрис за крайний срок освобождения. Разочарование оказалось столь велико, что подруги по плену растерялись. Марина боялась даже смотреть в сторону Беатрис, нервничала и плакала, дошло до того, что обе перестали замечать друг друга в пределах крохотного туалета. Обстановка становилась невыносимой. Любимым развлечением пленниц были бесконечные часы после душа, когда медленными движениями они натирали ноги увлажняющими кремами -- охрана поставляла их в таких количествах, что можно было не экономить. Вдруг однажды Беатрис заметила, что крем кончается.