Поручик этот, со странной, несерьезной фамилией, которая причиняла ему много огорчений, особенно отличился в походе, упоминался с большой похвалой в донесениях адмиралу Ушакову, был поэтому очень счастлив и вел себя примерно. Первый из развитых в отряде, он очень интересовался политической стороной похода. Теперь, предполагая, что Штааль проснулся, Александер говорил о неаполитанских событиях. Штааль сделал над собой усилие, сел, крепко сжал ладонями виски и щеки, широко раскрыв рот с глубоким горловым звуком, бессмысленным взглядом уставился на Александера, совсем пришел в себя и тотчас вспомнил все то, что было до поездки за фуражом. "Ну да, конечно, Нельсон отказался утвердить капитуляцию..."
-- Так говори же, наконец, какие новости! -- сказал он нетерпеливо, точно долго добивался встречи с Александером и насилу его разыскал.
Новости были важные. Кардинал-наместник после своего бурного разговора с Нельсоном пригласил в ставку на совещание капитана Белле, Мишеру и турецкого командира Ахмета. Руффо объявил, что английский адмирал не соглашается признать заключенную ими капитуляцию и требует безусловной сдачи республиканцев на милость победителя. Кардинал был, по словам Александера, слышавшего это от Белле, в чрезвычайном гневе, и гнев его всем передался. Возмущение было единодушное. Нельсону тотчас отправили общий протест, составленный в самых решительных выражениях.
-- Ты понимаешь? -- взволнованно говорил Штаалю Александер. -- Ведь и кардинал-наместник, и капитан, и мы все были бы, можно сказать, обесчещены. Люди нам сдались, веря обещанию, данному именем союзных монархов. А мы их после того на виселицу!.. Сам небось понимаешь, какая у них милость победителя?
-- Ну да, конечно. Какое безобразие! -- сказал Штааль, заражаясь его возмущением (он только теперь ясно понял, что означало несогласие английского адмирала на капитуляцию). -- И что же Нельсон?
-- Уперся на своем, старая собака: "Монарх не может, мол, входить в соглашение с бунтовщиками. Безусловная сдача -- и никаких..." АН нет, видишь ли, нашла коса на камень! Кардинал-наместник не только человек благородный, но и умница, каких на свете мало. Он потерял терпение и послал сказать Нельсону вот что: "Ежели ты, такой-сякой, не желаешь признать капитуляции, так, изволь, бери замки собственными силами. А я себя обесчестить не дам: русские войска той же час очистят подступы к замкам и отдадут республиканцам прежние позиции, и оружие, кто сдал, вернем". Понимаешь, голубчик? -- вставил взволнованно Александер, так, что нельзя было заключить из его рассказа, он ли все это говорил Штаалю или с подобными словами Руффо обращался к Нельсону. -- Пусть-ка англичане попробуют взять, замки без нас: ни одного солдата, ни одной пушки мы им, разумеется, не дадим -- неутралитет совершенный, мы пальцем о палец для этого живодера не ударим.
-- Да неужто Руффо так ответил? -- воскликнул Штааль с восторженным изумлением.
-- Этими самыми словами. Мало того, нынче на рассвете нашим войскам вправду было велено очистить подступы к замкам...
-- Да быть не может?
-- Я тебе говорю... Вот когда Нельсон увидел, что кардинал не дурак и что мы не шутим, он поджал хвост и пошел на попятный. Положение его, понимаешь ли, было безвыходное. Как же он с моря возьмет замки? Да и в оттяжку дела нельзя пускать: ведь не сегодня завтра, того и гляди, может появиться французский флот. Ан нынче утром ("какой же теперь час?" -- подумал с недоумением Штааль, оглядываясь на окно) пришло от англичан новое письмо к кардиналу: будь, мол, по-вашему, на все ваши действия мы согласны и пусть проклятые мятежники садятся на транспорты, -- черт с ними! Одним словом, полная наша виктория! Молодец кардинал! И умница, и благородная душа: спас жизнь тысяче людей. Им в замки, понятно, обо всем сообщили.
-- А что, если Нельсон их схватит, как они сядут на транспорты? -- спросил Штааль. -- Ведь на море он полный хозяин, что мы там с ним сделаем?
-- Помилуй! -- сказал удивленно Александер. -- Да это последним человеком надо быть, чтобы после письма учинить такую гнусность. Нельсон как-никак английский офицер и знаменитый моряк.
-- Да, конечно, -- поспешил согласиться Штааль, вспоминая кают-компанию "Foudroyant'a". -- Я глупость сморозил.
-- Тебе простительно, да еще после вчерашнего... Слышал я, брат, -- заметил весело поручик, хлопая его по лбу. -- Но, представь, сам кардинал в первую минуту, получив письмо Нельсона, сгоряча ляпнул то же самое, что ты, -- я от капитана знаю... Пустяки, конечно. Одним словом, -- он посмотрел на часы, -- как наступит вечер, республиканцы выйдут из замка, кто на транспорты для отъезда во Францию, кто в город. Безопасность гарантирована, но для пущей верности кардинал рекомендовал осажденным выйти, когда стемнеет и лазороны разойдутся. Наш отряд отдаст воинские почести. Вот я за тобой и пришел, идем почести отдавать... В замке хорошеньких женщин пропасть. Это по твоей части, -- добавил он весело, признавая такой раздел: ему -- государственные дела, Штаалю -- кутежи.
Штааль опять неприятно вспомнил о неаполитанской болезни. Он поспешно оделся и вместе с Александером вышел на улицу.
В замке у арки Альфонса Арагонского, среди тележек, узлов и чемоданов, толпились республиканцы в ожидании жуткой минуты выхода. Наступали сумерки.
Пьер Ламор не без труда разыскал Баратаева, который угрюмо сидел на небольшом сундучке.
-- Ну, прощайте, сейчас выходить, -- сказал Ламор. -- Я выхожу позже и чувствую себя способным обойтись без воинских почестей. Вот видите, я был прав, предложив вам удалиться с нами в замок. Мало ли что могло с вами случиться при взятии города! А отсюда вы сейчас благополучно перейдете в штаб русского отряда, под его защитой проедете на север к Суворову и через месяц можете быть в Петербурге, у вашего милого мальтийского гроссмейстера, -- вы знаете, я обожаю императора Павла. Люблю вино без примеси воды и идеи в чистом виде: люблю революционеров, как Анахарсис Клотц, и монархов, как император Павел... А то, если хотите, поедем вместе во Францию? Нигде в мире вы не найдете таких библиотек, как в Париже, и, заметьте, вам будет очень удобно работать: они в настоящее время совершенно пусты. Кто теперь, кроме вас, способен заниматься наукой?.. Что же ваша милая дама? -- спросил он с усмешкой. -- Еще не готова?
-- Сейчас выйдет, -- сухо ответил Баратаев. -- А ваши предсказания не оправдались? Нельсон признал в конце концов капитуляцию.
-- Я очень рад, что ошибся. Это со мной уже случалось... Вся моя жизнь -- ошибка, правда, в другом смысле. И ваша, разумеется, тоже. В сущности, республиканцы чудом избежали смерти... Если хотите, психологическим чудом: кардинал Руффо так долго -- всю жизнь -- прикидывался порядочным человеком, что привычка стала, по-видимому, его природой. Это бывает. Я знавал, например, людей, которые, как мне казалось, чрезвычайно искусно притворялись дурачками. А теперь думаю, что это могло быть у них совершенно натурально.
-- По чувству собственного достоинства, -- сказал, подумав с минуту, Баратаев, -- я не стал бы оплевывать свое прошлое. Из уважения к самому себе...
-- Собственное достоинство... Уважение к самому себе... Уверены ли вы, что эти чувства могут быть свойственны людям, которые хоть себя не хотят обманывать?
Баратаев безнадежно махнул рукою.
-- Вот, кажется, идет ваша дама, -- сказал подчеркнуто, с той же усмешкой, Пьер Ламор.
В глазах Баратаева что-то мелькнуло. Он оглянулся. Настенька, сильно изменившаяся, бледная и измученная, быстро, чуть согнув голову, подходила к ним, подкатывая легкую тележку с двумя чемоданами. Баратаев сказал поспешно:
-- Ну, а вы что намерены делать? Останетесь в Италии?
-- Едва ли. Нам теперь здесь ничто не сулит добра. Мне, собственно, нечем заниматься до возвращения в Европу одного человечка... Буду, верно, сидеть без дела в Париже -- уж очень люблю этот город.
-- Вы, кажется, родились в Париже?
-- Да, в CitИ... Ну, прощайте. Я рад, что неожиданно, после долгих лет, встретился с вами в Otiosa Neapolis [Праздном Неаполе (лат.)]... Не сержусь на вас и за ваши откровенные слова... Лучшая школа смирения для каждого из нас -- это знать то, что о нем за спиною говорят его ближайшие друзья... А мы с вами и не в дружбе... Прощайте. Salute e fratellanza!.. [Привет и братство! (итал.)] Если буду жив, может быть, приеду к вам в Россию после заключения мира, как вы зовете, -- сказал он шутливым тоном. -- Очень я надеюсь на вашу страну.
-- Мой дом будет к вашим услугам... Ну, слава Богу, выходят...
Они равнодушно пожали друг другу руки, в уверенности, что никогда больше не увидятся. В толпе произошло движение. Ворота открылись. Пьер Ламор вежливо поклонился Настеньке. Баратаев сделал ей знак, взвалил свой сундук на тележку и присоединился к толпе людей, которые поспешно, обгоняя друг друга, выходили из замка. Перед аркой он оглянулся на Ламора. Тот смотрел ему вслед. Оба тотчас отвернулись. Где-то вдали вдруг загремел барабан. Несколько женщин в ужасе вскрикнули. Их тотчас успокоили нервные голоса мужчин.