- В чем вы его изобличили?
Кречетоглазый дернулся на стуле и опять бросил с неожиданной усмешкой, с предвкушением удовольствия и злорадства, не мигая и не сводя ясных прозрачных глаз:
- Ну это позволь уж нам знать, в чем мы его изобличили.- Смакуя каждое слово, произнес, упиваясь произведенным эффектом: - Это наше дело. Докладывать каждому не стану.
- Ну что ж, если так,- растерянно промолвил Едигей.
- Его враждебные воспоминания не пройдут ему даром,- заметил кречетоглазый и принялся что-то быстро писать, приговаривая: - Я думал, что ты поумней, что ты наш человек. Передовой рабочий. Бывший фронтовик. Поможешь нам разоблачить врага.
Едигей нахохлился и сказал негромко, но внятно, тоном, не оставляющим сомнений:
- Я ничего подписывать не буду. Это я вам сразу говорю.
Кречетоглазый вскинул уничтожающий взгляд.
- А нам и не нужна твоя подпись. Ты думаешь, если ты не подпишешь, то делу пшик? Ошиба-ешься. У нас достаточно материалов для того, чтобы привлечь его к суровой ответственности и без твоей подписи.
Едигей умолк, чувствуя униженность, жгучую опустошенность. Одновременно росло, как волна на Аральском море, возмущение, негодование, несогласие с происходящим. Ему вдруг захотелось придушить этого кречетоглазого, как бешеную собаку, и он знал, что смог бы это сделать. Уж какая жилистая и крепкая была шея у того фашиста, которого ему пришлось удавить собственными руками. Другого выхода не было. Они столкнулись с ним неожиданно лицом к лицу в траншее, когда выбивали с позиции противника. Зашли с фланга, забрасывая траншею гранатами и простреливая проходы очередями автоматов, и уже очистили линию и устремились с боем дальше, когда вдруг сшиблись с ним в упор. Видимо, то был пулеметчик, стрелявший до последнего патрона. Лучше было взять его в плен. Эта мысль мелькнула в сознании Едигея. Но тот успел занести нож над головой. Едигей боднул его каской в лицо, и они повалились. И уже ничего не оставалось, как вцепиться ему в горло. А тот изворачивал-ся, хрипел, скреб пальцами по сторонам, пытаясь нашарить выбитый из рук нож. И каждое мгнове-ние Едигей ожидал, что вонзится нож ему в спину, и поэтому с неослабевающим, нечеловеческим, звериным усилием сжимал, стискивал, рыча, хрящастую шею оскалившегося, почерневшего врага. И когда тот задохнулся и резко запахло мочой, он разжал сцепившиеся в судороге пальцы. Его вырва-ло тут же, и, обливаясь собственной блевотиной, он пополз подальше со стоном и мутью в глазах. Об этом он никому не рассказал ни тогда, ни после. Кошмар этот снился иногда ему, и на другой день он не находил себе места, жить не хотелось... Об этом вспомнил Едигей сейчас с содроганием и омерзением. Однако он сознавал, что кречетоглазый берет хитростью и превосходством в уме. Это его задело за живое. Пока тот писал, Едигей пытался найти слабину в доводах кречетоглазого. Из сказанного кречетоглазым одна мысль поразила Едигея своей алогичностью, каким-то дьяволь-ским несоответствием: как это можно обвинять кого-либо во "враждебных воспоминаниях"? Разве могут быть воспоминания человека враждебными или невраждебными, ведь воспоминания - это то, что было когда-то в прошлом, это то, чего уже нет, что было в минувшем времени. Значит, человек вспоминает о том, как то было в действительности.
- Я хочу знать,- промолвил Едигей, чувствуя, как пересыхает в горле от волнения. Но он заставил себя произнести эти слова очень спокойно.- Вот ты говоришь...- Он нарочно назвал его на "ты", чтобы тот понял, что Едигею нечего лебезить и бояться, дальше сарозеков гнать его некуда.- Вот ты говоришь,- повторил он,- враждебные воспоминания. Как что понимать? Разве могут быть воспоминания враждебными или невраждебными? По-моему, человек вспо-минает то, что было и как было когда-то, чего уже нет давно. Или, выходит, если хорошее - вспоминай, а если плохое - не вспоминай, забудь? Такого вроде никогда и не было. Или, выходит, если какой сон приснится и о нем, о сне, надо вспоминать? А если сон страшный, неугодный кому?..
- Вот ты какой! Хм, черт возьми! - подивился кречетоглазый.Порассуждать любишь, поспорить захотел. Ты тут никак местный философ. Что ж, давай.- Он сделал паузу. И как бы примерился, изготовился и изрек: - В жизни всякое может быть в смысле исторических событий. Но мало ли что было и как было! Важно вспоминать, нарисовать прошлое устно или тем более письменно так, как требуется сейчас, как нужно сейчас для нас. А все, что нам не на пользу, того и не следует вспоминать. А если не придерживаешься этого, значит, вступаешь во враждебное действие.
- Я не согласен,- сказал Едигей.- Такого не может быть.
- А никто и не нуждается в твоем согласии. Это ведь к слову. Ты спрашиваешь, а я объясняю по доброте своей. А вообще-то я не обязан вступать с тобой в такие разговоры. Ну хорошо, давай перейдем от слов к делу. Скажи мне, когда-нибудь Куттыбаев, ну, скажем, в откровенной беседе, за выпивкой, допустим, не называл тебе какие-нибудь английские имена?
- А зачем это? - искренне изумился Едигей.
- А вот зачем.- Кречетоглазый открыл одну из "Партизанских тетрадей" Абуталипа и зачитал подчеркнутое красным карандашом место: "27 сентября к нам в расположение прибыла английская миссия - полковник и два майора. Мы прошлись перед ними парадным маршем. Они нас приветствовали. Потом был общий обед в палатке у командиров. Туда пригласили и нас, несколь-ких человек иностранных партизан среди югославов. Когда меня познакомили с полковником, он очень любезно пожал мне руку и все расспрашивал через переводчика, откуда я и как сюда попал. Я коротко рассказал. Мне налили вина, и я тоже выпил вместе с ними. И потом еще долго разговаривали. Мне понравилось, что англичане простые, откровенные люди. Полковник сказал, что великое счастье, или, как он выразился, провидение, помогло нам в том, что мы все в Европе обьединились против фашизма. А без этого борьба с Гитлером стала бы еще тяжелей, а возможно, кончилась бы трагическим исходом для разрозненных народов" - и так далее.- Закончив цитиро-вать, кречетоглазый отложил тетрадь в сторону. Закурил еще одну "казбечину" и, помолчав, попы-хивая дымом, продолжал: - Выходит, Куттыбаев не возразил английскому полковнику, что без гения Сталина победа была бы невозможной, сколько бы они ни крутились там, в Европе, в парти-занах или еще как угодно. Значит, он товарища Сталина и в мыслях не держал! Это до тебя доходит?
- А может быть, он говорил об этом,- Едигей пытался защитить Абуталипа,- да просто забыл написать.
- А где об этом сказано? Не докажешь! Больше того, мы сверились с показаниями Куттыбаева в сорок пятом году, когда он проходил проверочную комиссию по возвращении из югославского партизанского соединения. Там случай с английской миссией не упоминался. Значит, здесь что-то нечисто. Кто может поручиться, что он не был связан с английской разведкой!
Опять Едигею стало тяжко и больно. Не понимал он, что тут к чему и куда клонит кречетоглазый.
- Куттыбаев тебе что-нибудь не говорил, подумай, не называл имен английских? Нам важно знать, кто были эти, из английской миссии.
- А какие имена у них бывают?
- Ну, например, Джон, Кларк, Смит, Джек...
- Сроду таких не слыхал.
Кречетоглазый задумался, помрачнел, не все, должно быть, устраивало его во встрече с Едигеем. Потом он сказал несколько вкрадчиво:
- Он что тут, школу какую-то открывал, детей учил?
- Да какая там школа! - невольно рассмеялся Едигей.- Двое у него детишек. И у меня две девочки. Вот и вся школа. Старшим по пять лет, младшим по три. Детям некуда у нас деваться, кругом пустыня. Занимают они детишек, воспитывают, значит. Все-таки бывшие учителя - и он и жена его. Ну, читают там, рисуют, учат что-то писать, считать. Вот и вся школа.
- Какие песенки они пели?
- Да всякие. Детские. Я и не помню.
- А чему он их учил? Что они писали?
- Буквы. Слова какие-то обычные.
- Какие, например, слова?
- Ну какие! Я не помню.
- Вот эти! - Кречетоглазый нашел среди бумаг листочки из ученических тетрадей с детскими каракулями.- Вот это первые слова.- На листочке было написано детской рукой: "Наш дом".- Вот видишь, первые слова, которые пишет ребенок,- "наш дом". А почему не "наша победа"? Ведь первым словом должно быть на устах сейчас, ну-ка подумай, что? Должно быть - "наша победа". Не так ли? А ему почему-то в голову это не приходит? Победа и Сталин неразделимы.
Едигей замялся. Он чувствовал себя настолько униженным всем этим и так жалко стало ему Абуталипа и Зарипу, которые столько сил и времени отдавали возне с неразумными детьми, такое зло взяло его, что он осмелился:
- Если уж так, то надо бы первым долгом писать "наш Ленин". Все-таки Ленин на первом месте стоит.
Кречетоглазый задержал от неожиданности дыхание, долго затем выдыхая дым из легких. Встал с места. Видимо, потребовалось пройтись, да некуда было в этой комнатушке.
- Мы говорим - Сталин, подразумеваем - Ленин! - произнес он отрывисто и чеканно. Потом задышал облегченно, как после бега, и добавил примирительно: - Хорошо, будем считать, что этого разговора между нами не было.
Он сел, и снова на непроницаемом лице отчетливо обозначились невозмутимые, ясные, как у кречета, глаза с желтоватым оттенком.
- У нас есть сведения, что Куттыбаев выступал против обучения детей в интернатах. Что ты скажешь, при тебе, оказывается, было дело?
- Откуда такие сведения? Кто дал такие сведения? - поразился Едигей, и сразу мелькнула догадка: Абилов, начальник разъезда во всем повинен, это он донес, ибо разговор такой происходил в его присутствии.