- Здорова, красноногая гусыня! - сказал извозчик, подъезжая к ней и останавливая лошадей.
- На-ка кто? Михайло! Откуда нелегкая несет?
- С барином езжу.
- Еще, пес, словно выше вырос, - продолжала девка.
- Да к тебе-то уж оченно больно рвался, так и повытянуло, знать, маненько. Дома барыня-то?
- Дома!
- Вылезайте, - сказал извозчик Иосафу, но тот медлил.
- Ты сходи прежде сам и объясни ей прямо мое дело, а то мне вдруг неловко, - произнес он нерешительным голосом.
- Пожалуй-с! - отвечал извозчик и, откашлянувшись, пошел на крыльцо.
- О, черт, толстая какая! - сказал он и ударил девку по плечу.
- Ой, да больно! Чтой-то, леший! - сказала та, взглянув на него ласково.
Из комнаты потом послышались усиленные восклицания извозчика: "С барином езжу-с"; затем следовал какой-то гул, потом снова голос извозчика и опять восклицание: "С барином - право-с".
Девка между тем, поджав руки на груди, глядела на Иосафа.
- Нови, что ли, вы сбирать приехали? - спросила она.
Тот вспыхнул.
- Нет, - отвечал он, отворачиваясь и стараясь избегнуть ее взоров.
- Пожалуйте-с! - крикнул ему извозчик из сеней.
Иосаф не совсем смело пошел.
В первой же со входа комнате он увидел старуху, в самом деле с усами и бородой, стриженую, в капотишке и без всяких следов женских грудей. Она сидела на диванчике, облокотившись одной рукой на столик и совершенно по-мужски закинувши нога на ногу.
Ферапонтов раскланялся ей.
- Здравствуйте! - проговорила она почти басом.
Иосаф, утирая с лица платком пыль, сел на дальний стул.
- Что вы, из самой губернии, что ли?
- Из губернского города-с.
- Пошто же вы от Гаврилова-то едете?
- Я езжу по делу, о котором вам, может быть, говорил мой извозчик...
- Не знаю... болтал он что-то такое тут... Я и не разобрала хорошенько... Какие у меня деньги!
- Мы бы вам были самые верные плательщики, - сказал Иосаф, сделав при этом по обыкновению умилительное лицо.
- Никаких у меня денег нет, что он врет? Марфутка!
В горницу вошла та же девка, но что-то уж очень раскрасневшаяся, как будто бы она сейчас только с кем-нибудь сильно играла.
- Готово ли там у тебя?
- Готово, барыня, - отвечала она.
- Ну, вы посидите тут; а я в баню схожу! - сказала старуха, обращаясь к Иосафу.
И затем, слегка простонав, приподнялась и ушла.
Ферапонтов вслед ей только вздохнул и от нечего делать пересел к растворенному окну. В другое окно из избы, выстроенной в одной связи с барской половиной, выглядывала улыбающаяся и довольная рожа его извозчика. Таким образом прошло около двух часов. В это время Иосаф видел, что Марфутка, еще более раскрасневшаяся, с намоченной головой и с подтыканным подолом, то и дело что прибегала из бани на пруд за холодной водой, каждый раз как-то подозрительно переглядываясь с извозчиком. Наконец, старуху, наглухо закутанную и с опущенной, как бы в бесчувственности, головой, две ее прислужницы - Марфа, совсем уже пылавшая, и другая, несколько постарше и посолидней ее на вид, - втащили в комнату под руки и прямо опустили на диванчик. От нее так и несло распаренным телом и бобковой мазью. Несколько минут она не подымала головы и не открывала глаз, так что Иосаф подумал, не умерла ли уж она.
- Не дурно ли им? - спросил он.
- Нету-тка-с! - отвечала Марфа. - Семь веников исхлестала об нее, за неволю очекуреешь! - прибавила она шепотом и вышла.
- Палагея! - произнесла, наконец, старуха.
- Я здесь, матушка, - отвечала другая девка, почтительно приближаясь к барыне.
- Заварила ли травки?
- Заварила, матушка-барыня, заварила.
- Подавай. Чаю у меня нет, а я богородицыну травку пью, - объявила старуха Иосафу.
Палагея между тем возвратилась и принесла в пригоршнях, прихватив передником, муравленый с рыльцем горшочек, аккуратно разостлала потом перед барыней на столе толстую салфетку и вынула из шкафчика чайную чашку и очень немного медовых сотов на блюдечке.
- Налей! - приказала ей та.
Палагея налила в чашку какой-то буроватой жидкости.
Старуха, беря по крошечке сотов и сося их, начала запивать своим напитком и после каждого почти глотка повторяла:
- Ой, хорошо! Так и жжет в брюшке-то. Может, и вы хотите? - отнеслась она к Иосафу; но тот отказался. - Ну, так вы поели бы чего-нибудь, - продолжала старуха и взглянула на свою прислужницу. - В печке у тебя брюква-то?
- В печке, матушка, с утра не вынимала.
- Принеси.
Палагея опять вышла и на этот раз уж приворотила целую корчагу с пареной брюквой, до такой степени провонявшей, что душина от нее перебил даже запах бобковой мази. Она своей грязной рукой выворотила Иосафу на тарелку огромнейшую брюкву, подала потом ему хлеба и соли; но как он ни был голоден, однако попробовал и не мог более продолжать.
- Что вы не едите? С маслом оно скусней. Подай масло-то.
Девка подала; но Иосаф и с маслом не мог; зато сама старуха взяла никак не менее его кусище и почти с нежностию принялась его есть... По возрасту своему она дожила уже, видно, до того полудетского состояния, когда все сладковатое начинает нравиться.
- Вы ступайте спать на сеновал. У меня там хорошо, - сказала она Иосафу и потом сейчас же вскрикнула: - Марфутка!
Та явилась и была уже совершенно расфранченная: с причесанной головой, в чистой рубашке и в новом сарафане.
- Проводи вот их! - приказала барыня.
Иосаф видел, что со старухой о деньгах нечего было и разговаривать: он печально поклонился ей и пошел. Марфутка провела его через сени, и, когда он несколько затруднился прямо без лесенки влезть на помост, она слегка подсадила его. В полутемноте Иосаф рассмотрел постланную ему на сене постель. Он снял с себя только фрак и лег; под ним захрустело и сейчас же к одному боку скатилось пересохлое сено; над головой его что-то такое шумело и шелестело; он с большим трудом успел, наконец, догадаться, что это были развешанные сухие веники по всевозможным перекладинам. К утру его начал пробирать сильный холод; во всех членах он уже чувствовал какую-то сжимающую, неприятную ломоту и совершенно бесполезно старался поукутываться маленьким, худеньким одеялишком, не закрывавшим его почти до половины ног.
"Ах ты, старая чертовка, куда уложила", - думал он, и в это время вдруг раздались шаги то туда, то сюда, и послышался гул сиповатого голоса хозяйки. Наконец, он явственно услышал, что она кричала: "Господин чиновник! Господин чиновник! Пожалуйте сюда!" Иосаф проворно накинул на себя свой фрачишко и спустился с помоста в сени. Здесь он увидел, что в растворенных наотмашь дверях стояла, растопырив руки, рассвирепелая старуха. Она была в одной рубашке и босиком. Перед ней, как-то смиренно поджав живот и опустив главки в землю, но точно такая же нарядная, как и вчера, предстояла Марфа. Несколько поодаль, и тоже, должно быть, чем-то очень сконфуженный, стоял извозчик его Михайло.
- Господин чиновник! Я вот вам свидетельствую, что этот мерзавец... с этой моей подлой тварью... помилуйте, что это такое? - объяснила Иосафу старуха, показывая на извозчика и на девку.
- Да чтой-то, сударыня, какие вы, барыня, право! - говорил Михайло, отворачивая глаза в сторону. - Только себя, право, беспокоите... - прибавил он и подлетел было к ее ручке.
- Прочь, развратитель!! - крикнула на него старуха. - Можете себе представить, - обратилась она опять к Иосафу, - всю ночь слышу топ-топ по чердаку то туда, то сюда... Что такое?.. Иду... глядь, соколена эта и катит оттуда и подолец обдергивает. Гляжу далее: и разбойник этот, и платочком еще рожу свою закрывает, как будто его подлой бороды и не увидят.
- Да я, право, сударыня... - заговорил было опять Михайло.
- Молчи и сейчас же бери своих одров и долой с моего двора. Я не могу терпеть в моем доме таких развратников. А тебя, мерзавка, завтра же в земский суд, завтра! - продолжала старуха, грозя девке пальцем. - Помилуйте, - отнеслась она снова к Иосафу, - каждый год, как весна, так и в тягости, а к Успенкам уж и жать не может: "Я, барыня, тяжела, не молу". Отчего ж Палагея не делает того? Всегда раба верная, раба покорная, раба честная.
- Матушка, это тоже божья власть! - ответила, наконец, и Марфа. - Палагея также не лучше нас, грешных; но так как сухой человек, так, видно, не пристает к ней этого.
- Молчи! - крикнула на нее старуха. - А ты убирайся: нечего тебе тут и стоять, вытянувши свою подлую харю!
Извозчик пошел.
- Позвольте уж и мне в таком случае проститься, - проговорил Иосаф.
- Как вам угодно! Ваша воля! Я вам не поперетчица, - проговорила старуха и торжественно ушла в комнату.
Девка тоже, не поднимая глаз, убралась в кухню.
Иосаф отыскал свою фуражку и пальтишко. Выйдя на крылечко, он нашел, что Михайло стоял уже тут на своей паре и только на этот раз далеко был не так разговорчив, как прежде. Иосаф, несмотря на свою скромность, даже посмеялся ему: