Недоступна в своем терему,
но:
Я умчусь с огневыми кругами
И настигну Тебя в терему 27 .
В стихах этой группы картина мира совершенно иная. "Ты" - это "царевна", живущая высоко в тереме, на горе: "дорога крута", "терем высок", "ты <…> затерялась в вышине", "над высокой горою", "недоступна в своем терему". Герои этих стихов - он и она - красные, алые, огненные. Встречи их происходят на вечерней заре: "вечер прекрасен. Стучу в ворота", "терем высок и заря замерла", "красное пламя бросает тебе", "синие окна румянцем зажглись", "ты отходишь в сумрак алый", "ты - в алом сумраке ликуя…", "свой костер разведешь ввечеру", "и когда среди мрака снопами / Искры станут кружиться в дыму, /Я умчусь с огневыми кругами…".
В этих стихах подчеркивается цикличность огненного движения, неоднократно говорится о "замыкании", "смыкании" кругов - мотив двусмысленный: с одной стороны, символ свершения у В. С. Соловьева; с другой - архитектоника дантовского ада; мотив цикличности, один из ведущих в лирике А. Блока, впоследствии приобретает отчетливо инфернальную окраску (см. анализ этого мотива З. Г. Минц на материале "Снежной маски"). Все сказанное в равной степени относится к стихам "Днем вершу я дела суеты…", "Одинокий, к тебе прихожу…" и "Гадай и жди. Среди полночи…", где героиня не обладает сверхреальными чертами, но отношения героев и их атрибутика сохраняются:
Одинокий, к тебе прихожу,
Околдован огнями любви.
Ты гадаешь. - Меня не зови. -
Я и сам уж давно ворожу 28 .
Прочтем одно из них целиком:
Гадай и жди. Среди полночи
В твоем окошке, милый друг,
Зажгутся дерзостные очи,
Послышится условный стук.
И мимо, задувая свечи,
Как некий Дух, закрыв лицо,
С надеждой невозможной встречи
Пройдет на милое крыльцо 29 .
Итак, гадающая героиня увидит хорошо нам знакомую фигуру - в полночь, с горящими глазами, закрытым лицом, при условном стуке (ср. "Я просыпался и всходил…"), а сообщает ей об этом "милый друг", который уже рассказывал читателю об этой фигуре примерно в тех же выражениях. Поскольку этот рассказчик уже был отождествлен с ЛГ, то, очевидно, и все стихи об "огневой игре" связаны именно с образом ЛГ.
В самом деле, рассмотрим "Днем вершу я дела суеты…". Первая строфа свидетельствует о соотнесенности со стихами рассматриваемой группы:
Днем вершу я дела суеты,
Зажигаю огни ввечеру.
Безысходно туманная - ты
Предо мной затеваешь игру 30 .
Вторая строфа:
Я люблю эту ложь, этот блеск,
Твой манящий девичий наряд,
Вечный гомон и уличный треск,
Фонарей убегающий ряд, -
показывает, что герой - не рыцарь, не монах, а житель современного города, увлекаемый героиней в некую вечернюю игру. Далее ЛГ обращается к ней:
Как ты лжива и как ты бела!
Мне же по сердцу белая ложь… -
так мистическая "Белизна", с точки зрения ЛГ, оказывается "белой ложью".
Итак, вы видим: ЛГ знает о существовании двойника - ЛП, предупреждает о нем подругу. Этот персонаж, данный в изображении ЛГ, знаком нам как носитель черт особого душевного состояния, переходящего в безумие. Эта же черта отличает героя "куртуазных" и "религиозных" стихов.
Мы говорили о субъектно-изолирующей роли некоторых стихотворений на формальном уровне. В концептуальном плане также можно говорить о такой функции. Обратимся к стихотворению "Она стройна и высока…", герой которого рассказывает, как "следил" встречи героини и третьего лица:
И я, невидимый для всех,
Следил мужчины профиль грубый,
Ее сребристо-черный мех
И что-то шепчущие губы 31 .
Этот герой - "невидимый для всех", "на все готовый", бегущий "как злодей", прячущийся, несмотря на то, что обстановка вечернего города с "желтыми огнями" и "электрическими свечами" соответствует описанной в "Днем вершу я дела суеты…". Так же и в других стихотворениях, где ЛГ рассказывает о своих встречах с любимой, может появляться некий третий, следящий, или нечто о нем напоминающее.
В стихотворении "Мы встречались с тобой на закате…" тоже "кто-то думал о бледной красе", в то время как ЛГ говорит:
Я любил твое белое платье,
Утонченность мечты разлюбив.
Здесь противопоставлено едва ли не каждое слово: я - кто-то; любил - думал о… (чувственное - умозрительное); белое платье - бледная краса (конкретный предмет, вещь - и абстрактная отвлеченность). Притом "любовь к белому платью" в противовес "утонченности мечты" явно перекликается со словами ЛГ стихотворения "Днем вершу я дела суеты…": "мне же по сердцу белая ложь". В данном случае "утонченность мечты", думы о "бледной красе" - это и есть "белая ложь", с точки зрения ЛГ. Напротив, на фоне беспредметной "Белизны" стихов религиозного плана "любовь к белому платью" должна расцениваться как эпатажный (разумеется, для ЛП) элемент карнавального переворачивания образа. Еще одно важное противопоставление:
Приближений, сближений, сгораний -
Не приемлет лазурная тишь… 32
Три существительных первой строки - типичная характеристика "огневых" встреч ЛГ с героиней. Не приемлющая этого "лазурная тишь" возникает в связи с "кем-то", думающим о бледной красе, не понимающим любви к белому платью. ЛГ же говорит:
Ни тоски, ни любви, ни обиды -
Все померкло, прошло, отошло… -
то есть, подобно "старику", предается воспоминаниям и остается достаточно равнодушным к прошлому, во всяком случае - он предельно сдержан.
Ситуация встречи и наблюдения существует также в стихотворении "Свет в окошке шатался…". Но здесь - новые персонажи: арлекин; вертящий деревянным мечом "он"; восхищенная и потупившаяся "она". Еще одна особенность этого стихотворения, нечасто встречающаяся в пределах "минимума": субъект речи здесь - автор. Тем самым подчеркивается особая достоверность всего происходящего. Что же происходит? "Шутовской маскарад", над которым хохочет арлекин. Строфа исключительной важности здесь:
Там лицо укрывали
В разноцветную ложь.
Но в руке узнавали
Неизбежную дрожь 33 .
Исключительно важное положение о том, что осознание лживости маскарада не избавляет его участников от "дрожи", перекликается с тем, что впоследствии писал о Блоке Ю.Н. Тынянов - об использовании поэтом старых эстетических клише, наполняемых новым лирическим смыслом, причем эмоциональная напряженность источника усиливает лирический эффект стихотворения. Условность банальной коллизии не снимает, а даже усиливает страдания и гибель "картонных" персонажей, каждый из которых, в соответствии с принципами символизма, есть реальное инобытие живого человека - именно в этом следует искать зерно трагизма этой книги. Знаменательно, что в единственном "собственно-авторском" стихотворении из 43 рассматриваемых Блок говорит о "шутовском маскараде", "неизбежной дрожи" и хохочущем арлекине.
В стихотворении "Вечереющий сумрак, поверь…", в словах "Где жила ты и, бледная, шла", возникает еще одна важная тема СПД - тема смерти героини. Наиболее внятно об этом говорится в стихотворении "Она росла за дальними горами…":
Она в себе хранила тайный след.
И в смерть ушла, желая и тоскуя.
Никто из вас не видел здешний прах… 34
О смерти говорится и в Экклесиасте, переложением которого является одноименное стихотворение. Однако слова источника вовсе не обращены к женщине, как "Экклесиаст": "Идешь ты < …> полдневным солнцем залитая…". Как же связать факт давней смерти героини и неоднократные описания ее встреч с ЛГ? Очень просто: ЛГ вспоминает, говорит о прошедшем. Это относится не ко всем стихам, а только к тем, героиня которых обладает земными чертами и не включена в "огневую игру" с героем. Стихи "огневого" плана содержат главным образом глаголы настоящего времени; те стихи, которые соотносятся с реалистическими картинами встреч ЛГ и его возлюбленной, организованы глаголами прошедшего времени и связаны с воспоминанием. Это позволяет предположить, что "огневая игра" - не что иное, как субъективный образ реальных встреч с девушкой, сложившийся в сознании ЛГ, точно так же, как "куртуазный" и "религиозный" планы - в сознании ЛП. Вспомним один из монологов ЛП, "Она стройна и высока…": герой говорит о "ней", о "грубом профиле" мужчины, но не видит ничего похожего на "огненную игру" - точно так же ЛГ не видит ни "рыцаря", ни "инока".
Особое положение в "минимуме" занимают стихотворения "Золотистою долиной" и "В бездействии младом, в передрассветной лени…". По формальной классификации они, вместе с "Экклесиастом", составляют небольшую группу стихов с субъектом речи - АСП. Все три стихотворения обращены к разным персонажам: "Золотистою долиной…" - к мужчине; "Экклесиаст" - к девушке; "В бездействии младом, в передрассветной лени…" - к "Ты", носящей черты мистической сущности. Во всех трех представлена картина некоторого финала, исхода.
"В бездействии младом, в передрассветной лени…" - душа нашла "Звезду", "Ты" - "на звездные пути себя перенесла", затем:
И протекала ночь туманом сновидений.
И юность робкая с мечтами без числа.
И близится рассвет. И убегают тени.
И, Ясная, Ты с солнцем потекла 35 -
мечтательная юность заканчивается, "убегают тени" и "Ясная" возвращается на должное место - на Небо.
В стихотворении "Золотистою долиной…" речь идет также об исходе ("Ты уходишь, нем и дик…"), солнце "праздно бьет в слепые окна / Опустелого жилья", а в зените "бесконечно тянет нити / Торжествующий паук" (ср. образ паука как олицетворения бездны в стих. "В час, когда пьянеют нарциссы…" и в эссе "Безвременье"), и опять прощание:
За нарядные одежды