В широком смысле речь идет о системе отношений между государем и основными политически значимыми группами - применительно к «гражданскому княжеству» прежде всего (см.: IX), - т. е. в том случае, когда «видный гражданин становится князем не злодейством ... а благодаря расположения к нему... его сограждан». В каждом городе всегда есть парод и знать, говорит Макиавелли, и их чувства весьма различны: «народ не хочет, чтобы знатные им распоряжались и угнетали его, а знатные хотят распоряжаться и угнетать парод; эти два различных стремления приводят в городе к одному из трех последствий: к единовластию, свободе или произволу одной какой-нибудь партии». По мнению Макиавелли, народ - более прочная опора для князя, нежели знать. Он указывает на следующие причины такого положения вещей: властитель, окруженный знатью, зависит от многих, равных ему, что не позволяет ему властвовать так, как он хочет; невозможно удовлетворить знать, не ущемляя интересы многих других, тогда как цели народа «более правые», он всего лишь не хочет, чтобы его угнетали; даже и в том случае, если власть приобретена благодаря поддержке знати и вопреки пароду, князь «должен прежде всего постараться привлечь народ на свою сторону», взяв его под свою защиту; «князю необходимо жить с пародом в дружбе, иначе у пего в несчастии нет спасения». В целом же Макиавелли полагает, что доверие парода - наиважнейший ресурс власти: «... теперь... для всех князей, кроме турецкого, и египетского, важнее удовлетворить парод, чем солдат, потому что народ сильнее солдат» (IX; XIX. - Там же, с. 63-65; 92).
Стержневая детерминанта того, что должно делать - «условия человеческой жизни» (главным из которых является сама природа человека). Вот как продолжает эту тему Макиавелли в гл. XVII (обсуждая вопрос о том, что лучше: чтобы государя любили или его боялись) и в гл. XVIII.
Цитата:
«Отвечают, что желательно было бы и то и другое. Но так как совместить это трудно, то гораздо вернее внушить страх, чем быть любимым ... Ведь о людях можно вообще сказать, что они неблагодарны, изменчивы, лицемерны, трусливы перед опасностью, жадны до наживы. Пока ты им делаешь добро, они все твои ... до тех нор, пока нужда далека... но как только она приближается, люди начинают бунтовать... люди меньше боятся обидеть человека, который внушал любовь, чем того, кто действовал страхом. Ведь любовь держится узами благодарности, но так как люди дурны, то эти узы рвутся при всяком выгодном для них случае. Страх же основан на боязни, которая не покидает тебя никогда» (XVII)[27]. О том же в следующей главе говорится: «... разумный правитель не может и не должен быть верным данному слову, когда такая честность обращается против пего и не существует больше причин, побудивших его дать обещание. Если бы люди были все хороши, такое правило было бы дурно, но так как она злы и не станут держать слово, данное тебе, то и тебе нечего блюсти слово, данное им... необходимо... быть великим притворщиком и лицемером: ведь люди так просты и так подчиняются необходимости данной минуты, что кто обманывает, всегда найдет такого, который даст себя обойти» (XVIII)[28].
«Итак, пет необходимости князю обладать... добродетелями, по непременно должно казаться, что он ими наделен. Больше того, я осмелюсь сказать, что если он их имеет и всегда согласно с ними поступает, то они вредны, а при видимости обладания ими они полезны; так, должно казаться милосердным, верным, человечным, искренним, набожным; должно и быть таким, и надо так утвердить свой дух, чтобы при необходимости стать иным ты мог бы и умел превратиться в противоположное. Тебя надо попять, что князь ... не может соблюдать все, что дает людям добрую славу, так как он вынужден ради сохранения государства поступать против верности, против любви к ближнему, против человечности, против религии. Наконец, он всегда доджем быта готов обернуться в любую сторону... и... не отклоняться от добра, если это возможно, но уметь вступить на путь зла, если это необходимо» (XVIII)[29] .
Макиавелли. Государь. XVII-XVIII.
Наконец, последняя тема - проблема ограничения функциональной свободы государя, ориентация его на перспективную историческую цель. Первое, что важно отметить, это утверждения Макиавелли (в противовес традиционным античной фаталистической и христианской теистической точке зрения) проективной свободы и ответственности. Известно, говорит он, что многие держались и держатся мнения, будто дела мира так направляются судьбой и Богом, что люди с их умом ничего изменить в этом не могут, наоборот, совершенно беспомощны. В таком случае можно было бы сказать, что не стоит прилагать никаких самостоятельных усилий, а надо всецело отдаться в руки судьбы. Это мнение еще больше утвердилось в наши времена благодаря великим переворотам, совершившимся и совершающимся каждый день у нас на глазах наперекор всякой человеческой предусмотрительности. Однако, дабы не была утрачена наша свободная воля, можно предположить, что судьба распоряжается - половиной наших поступков, но управлять другой половиной ... она предоставляет нам самим» (XXV)[30].
Макиавелли уподобляет судьбу напору бурной реки, затопляющей берега и крушащей все на своем пути. Но, как и в случае с рекой, ничто не мешает предусмотрительно принять меры защиты в отношении слепого произвола судьбы, которая проявляет свое могущество там, где пет силы, которая была бы заранее подготовлена, чтобы ей сопротивляться (там же).
Иными словами, в этом пункте доминантным становится такое определение политики, которое вводит временное измерение под аспектом цели, а именно - ответственно проектируемое будущее. Данная установка усиливается признанием изменчивости характера времени, его содержания: счастлив тот, кто сообразует спой образ действий со свойствами времени, и столь же несчастлив тот, чьи действия с временем в разладе (там же).
Цитата:
«Ведь мы видим, что люди при обстоятельствах, ведущих к цели, стоящей перед каждым, т. с. к славе и богатству, поступают по-разному: одни идет с оглядкой, другой стремится вперед, одни берет сплои, другой хитростью... Видим еще, как из двух осторожных людей один осуществляет свой замысел, другой пет, и точно так же, как двое преуспевают одинаково, идя различными путями ... Бывает это не иначе как от свойств времени, к которым люди применяются или не применяются в поведении своем (XXV)[31].
Макиавелли. Государь, XV.
Отсюда неявно следует правило: изменившееся время требует новых политических средств или смены политического лидера, если властвующий недостаточно гибок и предусмотрителен.
И вот здесь-то выясняется главный ориентир политической ответственности, ограничивающий функциональную свободу государя, - перспективная национально-государственная задача - освобождение Италии от «варваров» и ее политическое объединение под эгидой единого главы, Именно эта задача является мерилом подлинного величия государя, подчиняя себе благочестивую жестокость (XXI)[32], как и остальные функциональные, казовые «добродетели» политика, превосходящие обычную меру человеческого и поражающие воображение.
Мы видим, таким образом, что макиавеллевская оппозиция по отношению к теистической и фаталистической точкам зрения на самом деле имеет еще один источник, связана не только с осознанием новизны своих взглядов, не укладывающихся в догматически-каноническое русло. Эта оппозиция вызвана также протестом против оправдания апатичного бездействия и национального оцепенения, примиряющего с унижением Италии. На выход из этого состояния ориентирует общезначимая национально-государственная идея, имеющая мобилизационно-консолидирующее значение; она, по мысли Макиавелли, должна найти своего конкретного носителя и исполнителя - принцепса, который бы стал живым, личностным се воплощением (он «заряжен» на активное действие, отдает предпочтение осмотрительному натиску, а не осторожности). Здесь, однако, намечается тема глубокой внутренней противоречивости политики. Общезначимость национально-политической цели противоречит и функциональной, и элитарной установкам. И если ограниченность, приземленность функционального аспекта (с какой стати «парод», моральные качества которого Макиавелли отнюдь не был склонен идеализировать, объединится вокруг принцепса и станет способным к жертвам?) снимается подчинением властного действия возвышенной задаче исторического творчества как «преодоления судьбы» (идеальная цель оправдывает жестокость дела: на службе у дела - благочестивая жестокость), то проблема изолированности элитарного сознания остается.
Макиавеллиевское понимание политики необходимо имеет специфику, связанную с констатацией безотрадного одиночества се элитарного творца («в мире нет ничего, кроме толпы»), вынужденного следовать по пути, известному ему одному и обладающего видением недоступной (по полноте осмысления) для других исторической цели; ведь и воодушевление этой разделяемой окружением государя и пародом (но до конца не понимаемой) целью зависит от «величия» принцепса, его пугающе-непонятной «сверхчеловечности».
Эпоха Возрождения - знаменательный этап позднесредневековой истории Запада, который отмечен зарождением новых протобуржуазных форм социальных отношений, усилением общественных позиций новых социальных групп, тяготившихся рамками феодальной системы. Кроме того, это время серьезного кризиса римско-католической церкви, расцвета религиозного сектантства и демономании. Творцы культуры Возрождения в своей деятельности исходили из резкой критики схоластической учености, противопоставив ей гуманистические установки и ценности, в основе которых была новая концепция человеческой личности, ориентированная на античное наследие. Вместе с тем возрожденческий гуманизм ХУ-ХУ1 вв. носил во многом сугубо элитарный характер, был достоянием небольшой прослойки высокоодаренных интеллектуалов, чем принципиально отличался от Реформации.