Шинаков Е. А.
О СОВРЕМЕННОМ СОСТОЯНИИ И НАПРАВЛЕНИЯХ
ПОЛИТИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
Размышления над книгой
Раннее государство, его альтернативы и аналоги [14]
Аннотация
В статье рассматриваются основные тенденции развития отечественной политической антропологии в контексте эволюции мировой антропологической науки. Особое внимание уделено истории антропологического изучения эволюции ранних форм политической организации, становлению государства и аналоговых ему форм организации власти. Данная группа вопросов подробно рассматривается на примере материалов коллективной монографии «Раннее государство, его альтернативы и аналоги» (Волгоград, 2006).
E. A. Shinakov. CURRENT STATE AND DIRECTIONS OF POLITICAL-ANTHROPOLOGICAL RESEARCH. A RE-ANALYSIS OF ‘THE EARLY STATE, ITS ALTERNATIVES AND ANALOGUES’ (Volgograd, 2006)
The article analyzes the main trends of the development of Political Anthropology in Russia against the background of the evolution of the world anthropological science. The main attention is paid to the history of the anthropological study of the evolution of the early forms of political organization, formation of the state and its analogues. This group of questions is considered in detail on the basis of the materials published in the edited volume ‘The Early State, Its Alternatives and Analogues’ (Volgograd, 2006).
Одним из самых перспективных научных направлений в сфере социо- и политогенеза в настоящее время является то, которое вошло в XXI в. под двумя преобладающими названиями – социокультурная или политическая антропология[1].
И ранее, и сейчас к одной и той же, по сути, науке применяются термины «социальная», «структурная», «культурная» антропология; при этом самым ранним здесь является первый термин [11]. Одним из главных предметов изучения последних явилась структура конкретных этносоциальных организмов и их культура, понимаемая как некая «всеобщность», отличающая человека от животных [35]. Происхождение антропологии отчасти от философии истории (особенно в варианте М. Блока и школы «Анналов»), ее переплетение с неоэволюционизмом (зародившимся у антропологов Дж. Стюарда и Л. Уайта еще в конце 30-х XX в.) отражают термины «историческая» [7] и «эволюционная» антропология. Симбиотический и редкий характер имеют термины «политическая историческая антропология», «потестарно-политическая этнография», «этносоциальная история» [11].
Безусловно, во всех случаях имеется в виду одна и та же наука или научное направление, разве что с несколько разными аспектами при изучении одних и тех объектов. Разные названия – результат все еще не достигнутой «договоренности о терминах».
В ее рамках существует ряд устоявшихся и в разной степени общепринятых положений и понятий. Отметим плодотворную бинарную оппозицию и взаимодействие структурно-типологического (в т. ч. этнорегионального) подхода с процессуально-этапным. В рамках последнего то стихает, то возобновляется противостояние чисто процессуального и стадиального подходов, моно- и полилинейности процессов[2], их только поступательно-прогрессивного или противоречивого, возвратного характера. В последние годы актуализировалась дискуссия о разных путях эволюции к цивилизации, в том числе и через развитие негосударственных форм политической организации (см., например, такие книги, как Альтернативные пути к цивилизации[1] или Раннее государство, его альтернативы и аналоги[14]).
Но как бы ни назвать эту науку, точнее, целое направление конца XX в., показателем ее зрелости являются сложившиеся в ее недрах теории социо- и политогенеза. Среди последних особой четкостью и универсальностью (без претензий на обязательность и всеобщность) представляются те, из основ которых являются понятия «вождество» и «раннее государство». В их разработке принимали участие не только зарубежные ученые, предложившие и сами термины (Э. Сервис, К. Поланьи, Х. Й. М. Классен, П. Скальник и др.), но и (в конце 60-х–70-х годов – не афишируя их связь с «буржуазной» наукой, а с середины 80-х годов – открыто) ряд советских этнографов, востоковедов, медиевистов. Среди работ этого направления необходимо особо отметить теорию полилинейности и этапности государствогенеза Ю. Бромлея, регионально-типологические и стадиальные исследования медиевистов и востоковедов и, главное, целостные разработки школ Л. Е. Куббеля и В. М. Мисюгина в рамках «потестарно-политической этнографии» и «этносоциальной истории» [11].
Первые работы, посвященные специально проблемам раннего государства (в советской медиевистике – государства «варварского», дофеодального и раннефеодального, а также государства «азиатского способа производства»), появляются в конце 60-х – начале 70-х гг. Термин впервые фиксируется у К. Поланьи в 1966 г. [33], а первая коллективная монография, специально посвященная данной проблеме, вышла в 1978 г. [28]. Ее и сущностным, и «формально-правовым продолжением» представляются и отечественные сборники 2004 г. [29] и 2006 г. [14]. Я думаю, в то же время они являются своеобразной реакцией на тенденцию делать акцент на безгосударственных линиях развития, сформировавшуюся с середины 90-х гг. Отражением этой тенденции является коллективная монография тех же авторов 2000 г. [1]
Для тех, кто пришел к осознанию положений антропологии как бы «снизу», или со стороны конкретно-исторических наук (для автора – археологии, сравнительной истории и этнографии), большую роль сыграли работы по отдельным регионам Африки, Азии, Америки (Л. Б. Алаев, В. Е. Баглай, П. Л. Белков, Ю. Е. Березкин, Д. М. Бондаренко, В. В. Бочаров, А. В. Коротаев, Н. Б. Кочакова, В. А. Попов, В. А. Тюрин и др.). Многие важные выводы этой серии исследований были изложены в первом сборнике серии «Ранние формы» – «Ранние формы социальной стратификации» [16] и, отчасти, во втором – «Ранние формы политической организации» [15]. С этого же времени (на взгляд не из самой среды антропологов, а со стороны специалиста-предметника) начинается своеобразный раскол интересов (условно «петербургская» и «московская» линии). В Санкт-Петербурге проявляют особый интерес к организации власти и властвования в доклассовом обществе («потестарность»), к начальным моментам становления власти и государства (работы В. А. Попова, В. В. Бочарова, П. Л. Белкова). Уже здесь продолжают издаваться сборники серии «Ранние формы» (под ред. В. А. Попова).
В Москве (РГГУ, Институт Африки и Институт востоковедения РАН), привлекшей к научно-организационному сотрудничеству и специалистов разных профессий из крупнейших научных центров России (Волгоград, Владивосток), с 2000 г. начинают проводиться международные конференции «Иерархия и власть», издаваться (формально – в Волгограде) журнал SocialEvolution & History. Основное внимание в пределах этой «линии» уделяется процессам социо- и политогенеза, их соотношению и этапам.
Именно в этом контексте следует рассматривать и создание в данной среде сборника Раннее государство: его альтернативы и аналоги [14; 29] под редакцией Л. Е. Гринина, Д. М. Бондаренко, Н. Н. Крадина и
А. В. Коротаева.
Статьи сборника объединены общим научным направлением и отчасти единой целью: соотнести структуры и институты государственные, догосударственные, предгосударственные и негосударственные (гетерархические, в целом – «альтернативные государству»). Основное внимание уделяется, что и следует из названия, раннегосударственному этапу политогенеза, хотя затрагиваются, причем и в отдельных статьях, и более ранние этапы («вождества»). Что касается более поздних этапов, то специально им посвящена лишь заключительная статья Л. Е. Гринина, обзорно – некоторые статьи по истории конкретных государственных образований (К. Петкевича по Великому Княжеству Литовскому, в частности). Материал сгруппирован в пять частей плюс обширное самостоятельно значимое заключение. Из этих пяти частей две имеют как по целям, изложенным в заголовках (Часть I: «Раннее государство и эволюция» [14, 15–54] и Часть II: «Были ли у Раннего государства альтернативы и аналоги?» [14, 55–210), так и по составу статей общетеоретическую направленность. Две части (Часть IV: «Античный полис: дискуссия о природе политии» [14, 337–414] и Часть V: «Кочевые альтернативы и аналоги» [14, 415–522]) более конкретно-историчны. Однако, по сути, и здесь на конкретных примерах раскрываются вопросы концептуального уровня. Часть III, «Вождества и ранние государства» [14, 211–336], занимает промежуточное положение между вышеописанными двумя группами статей. Заключение, написанное Л. Е. Грининым [14, 523–556], имеет самостоятельное методологически-теоретическое значение и обозначает перспективу исследований. Отметим, что свое дальнейшее развитие изложенные здесь идеи получили в трехтомной монографии Государство и исторический процесс [4; 5; 6].
Рассмотрение и анализ конкретных статей этого сборника удобнее проводить именно исходя из формальной (по «частям») их классификации, пытаясь определить параллельно степень их теоретической и конкретно-исторической направленности[3].
Часть I: Раннее государство и эволюция – состоит из двух статей, в т. ч. главной, концептуальной, открывающей сборник [14, 15–36]. Она принадлежит перу трех из четырех редакторов и посвящена «альтернативам социальной эволюции». Среди альтернатив раннему государству называются «суперсложные общества кочевников», держава Зулу, кастовые государства, «мегаобщины» типа Бенина [14, 24–25]. Подчеркивается полилинейность развития в противовес «традиционной» системе, выработанной в рамках антропологии и включавшей два главных и обязательных звена и ступени на пути к государству – «вождество» и «раннее государство». Авторы подчеркивали, что параллельно с централизованными вождествами существуют и иные типы организации общества того же уровня – племя, межобщинные коммуникационные сети (в качестве примера приводятся Шумер, майя, хауса), полисы [14, 23]. Итоговые выводы авторов представляются концептуальными для сборника в целом: не все линии («траектории») развития приводят к государству, поскольку существуют и боковые, параллельные государству структуры, синхростадиальные ему, но негосударственные по типу (и в то же время стадиально не «догосударственные») [14, 28]. Убедительно звучат в качестве главных причин «выбора» направления развития социальные факторы и политическая (цивилизационная) культура, а в качестве вторичных факторов – идеология и «модальный тип личности» [14, 26–27].