Можно выделить типы молчания в проработке (как жанровой целостности) в опоре на основные ролевые позиции.
Молчание типично для речи прорабатываемого, что вполне естественно, если учесть, что эта ролевая позиция относительно пассивна.
Рассмотрим случай, когда прорабатываемый полностью отказывается от вступления в общение с прорабатывающими:
На следующий день у меня отобрали галстук. За то, что ничего не объяснял, не отвечал, верил ли в бога. Молчал, как каменный. И украденную вещь не принес, и прощения не стал просить – ни у Блескунова, ни у коллектива. Что с таким делать? (Крапивин).
Перед нами пример реализации дисконтактной функции молчания. Реализация этой функции весьма специфична. Несмотря на намеренное невступление прорабатываемого в востребованное сценарием РЖ общение, прорабатываемый невольно отражает те формулировки, которые, конечно, не должны быть сказаны прорабатываемым подростком. Обращает на себя внимание предложение Молчал, как каменный, ведь каменный это не только 'твердый, надежный, плотный', но и 'бесчувственный, холодный'. Обозначена причина разбирательства – украденная вещь, которую прорабатываемый нашел (речь идет о сборе лома цветных металлов и о медном окладе), но не сдал. Голос прорабатывающего становится отчетливым в концовке текстового фрагмента, когда наводятся идеологемы коллектива и отчуждения: Что с таким делать?
Молчание в дисконтактной функции не спасает от мощного воздействия проработки. Дисконтактная функция сопровождается информативной, которая связана с целью молчащего (скрыть информацию интимного характера от коллектива).
Этот тип молчания можно охарактеризовать как невступление прорабатываемого в вербализованный контакт с прорабатывающими на фоне принятия позиции прорабатывающих.
Более широко, по нашим данным, представлены случаи, когда прорабатываемый прерывает свою речь, отказывается или пытается отказаться от заключительного слова.
– Я понимаю, товарищи, что все факты, умело подтасованные моими врагами, говорят против меня и благодаря нелепому стечению обстоятельств я лишен возможности противопоставить им хоть одно так называемое вещественное доказательство, хоть одного свидетеля, который бы говорил в мою пользу. Я понимаю, что вы не можете верить мне на слово, если я скажу вам: я не виновен...
Голос Уртабаева дрогнул, и вдруг, словно опасаясь, что его слова, слишком тихие, не дойдут до собрания, он крикнул на весь зал:
– Я не виновен, товарищи!
Произошло небольшое замешательство. В комнате стало тихо.
"Ну и актер! В театре ему выступать, а не на бюро парткома", – злобно подумал Морозов.
Уртабаев вытер рукавом лоб и закончил сухим бесцветным голосом:
– Я не буду ссылаться на те незначительные заслуги, которые я имею перед партией. Партия дала мне все, я дал ей только то, что обязан отдать каждый партиец. Партия послала меня на учебу. Партия сделала из меня человека. Всем, что во мне есть нужного и хорошего, я обязан партии. Партия вправе отнять у меня все, что она мне дала. Изгнать меня из партии – это значит отнять у меня жизнь. Партия дала мне жизнь, партия вправе ее взять.
Он скомкал в руке бумажки, – видимо, конспект заключительной речи, которую не произнес, – и сунул их в портфель.
Минуту длилось молчание.
– Ну, это все лирика, не меняющая существа дела, – сказал Морозов. – Все ясно, и поздним раскаянием тут не поможешь.
– Да, дело ясное. (Ясенский).
Отчетливо видим "понимание" прорабатываемым позиции прорабатывающего, и прорабатывающие не менее чутки к знакам обратной связи в речи прорабатываемого. Прорабатываемый использует логику возражения: все выглядит так, будто я виновен (будто я враг), и нет доказательств обратного, но я не виновен.
Речь прорабатываемого характеризуется повышенной эмоциональностью, которая передается и аудитории. Эмоциональное напряжение создается общей атмосферой борьбы с врагом и ритуалом решения главного вопроса. Говорящий переходит со слов слишком тихих, на крик Я не виновен! Использует средства лексического уровня: противопоставляет антонимы дать и взять, а также контактные лексические повторы центральной идеологемы фрагмента – партия в связи с такими ключевыми культуремами, как жизнь, сделать человека, нужный и хороший.
Молчание в данном случае выполняет эмотивную функцию. Чувства растерянности, подавленности и отчаяния подчеркиваются узуальным жестом: скомкал в руке бумажки. Можно говорить об особой эмоции идеологического переживания, которая объединяет людей, находящихся на разных полюсах оценки происходящего. Именно этим объясняется тот факт, что на молчание прорабатываемого реакция аудитории адекватна: стало тихо, Минуту длилось молчание. Молчание в эмотивной функции временно нейтрализует оппозиции поля оценочности (категория тональности определяет механизм сопереживания).
Реплика Ну, это все лирика напоминает о непреодолимости оппозиции 'плохое' и 'хорошее', восстанавливает механизм поляризации.
В рассматриваемом эпизоде образ адресата молчания эксплицирован в реплике Морозова Все ясно, и поздним раскаянием тут не поможешь. Но где же было обозначено раскаяние Уртабаева? Даже намека на признание вины найти не удается на более чем шести страницах текста, воспроизводящего проработку. Морозов расшифровал молчание и нашел в нем раскаяние, то есть тот самый субжанр, который предусмотрен каноном речевого жанра проработки.
Реплики, подобные морозовской, надолго остаются в памяти участников проработочных собраний. Бенедикт Сарнов в книге "Перестаньте удивляться!" (миниатюра "Голос из хора") вспоминает разбор персонального дела "Иоганна Альтмана, двурушника и лицемера, буржуазного националиста", который "развел семейственность даже на фронте". Когда прорабатываемому все-таки дали слово, он рассказал, как рядом с ним работала на фронте его жена, как, выполняя задание, в возрасте пятнадцати лет погиб сын. А далее:
– Мой сослуживец, который сейчас говорил о семейственности...<...>
– Этот человек... Он вместе со мной стоял на могиле моего мальчика... вместе со мной... – сказал Альтман. И замолчал.
Зал, битком набитый озверевшими, жаждущими свежей крови линчевателями, тоже молчал. И в этой наступившей вдруг на мгновение растерянной тишине как-то особенно жутко прозвучало одно короткое слово – не выкрикнутое, а просто произнесенное вслух. Не слишком громко, но отчетливо, словно бы даже по слогам:
-Не-у-бе-дительно...
И оно, как говорится, разбило лед молчания.
Суд Линча продолжался. (Сарнов).
Приведем и другое утверждение, правда, опустив контекст, которое Б.Сарнов предложил "занести в книгу рекордов человеческой подлости":
– Това’ищ Зощенко бьет на жа’ость...
Характерно, что все приведенные реплики точно оценивают повышенную эмотивность предшествующего ей молчания, что подтверждает функциональную определенность молчания в речи. Реплика Не-у-бе-дительно... указывает на якобы имеющую место нерациональность, бездоказательность. Эта реакция не может быть признана адекватной. Задача прорабатывающего – нарушить эмоциональное сочувствие, единение, вернуть присутствующих в ситуацию проработки.
Эмотивное молчание прорабатываемого не приводит к нарушению канона жанра проработки.
Не всегда в проработке за молчанием прорабатываемого следует реплика, наносящая последний смертельный удар. Г.Николаева приводит и другой эпизод в романе "Битва в пути":
Тину спросили:
– Что еще вы можете сказать?
Она молчала. Она чувствовала, что молчание губит ее, и не могла раскрыть рта. "Что говорить? Оправдываться? В чем?"
– Ну что вы, ребята?! – услышала она удививший всех досадливый и нетерпеливый голос своего однокурсника Володи Бугрова. <...>
Тина подумала: "Сейчас скажет: "Что там долго возиться? Голоснем за исключение – и вся недолга".
Он вышел вперед и повторил:
– Ну что же вы, ребята? Ведь сказано: дети за отцов не отвечают! <...>Большинство выступавших поддержали Бугрова.(Николаева).
Молчание – уклонение от ответов, востребованных прорабатывающими. Такое молчание может по функции быть информативным или дисконтактным, одно, как уже было показано выше, не противоречит другому.
Приведенный выше текстовый фрагмент иллюстрирует ситуацию, когда возникшая лакуна в речи заполняется, молчание прорабатываемого фактически не оценивается, хотя можно предполагать и трактовку молчания как "запирательства" (Не хочешь разоружиться перед партией). В этом случае жанр проработки переносится на накатанную дорогу тоталитарного допроса с известными последствиями.
Итак, молчание прорабатываемого не всегда выгодно, с точки зрения коммуникативного будущего. Объясняется оно либо неосознанностью речевого поведения, либо осознанным уходом от такого коммуникативного будущего, как донос, признание вины и др. Преобладает молчание в дисконтактной, информативной и эмотивной функциях. Эмотивное молчание зачастую соотносится с последним словом прорабатываемого, а дисконтактная и информативная функции могут реализоваться в различных композиционных частях проработки.
Специфика субжанра молчания в речевом жанре проработки проявляется в той особенности коммуникативного хода, которая позволяет молчащему прорабатываемому завладеть вниманием аудитории (реализовать контактную функцию), но лишь на мгновение.
Молчание аудитории – понятие по большей части метафорическое. В собранном нами материале аудитория громче или тише выкрикивает Да здравствует! и Долой! Только в личном рассказе очевидца удалось зафиксировать случай, когда председатель собрания объявил, что коллектив должен выразить свое осуждение сотруднице, которая крестила дитя. Осуждаемая вышла и сказала, что если б у вас так ребенок кричал, то и вы бы крестили, а коллектив не только не стал высказываться, но и голосовать не стал. Пришлось перейти к следующему вопросу.