В.И. Шаховский согласен с В.А. Пищальниковой в том, что языковая игра – «один из древнейших механизмов осуществления языковой способности как неосознаваемого владения единицами и структурами языка и порождения смыслов» [65, с. 33]. Примеры языковой игры в русском, немецком и английском языках подтверждают и то, что каждый случай языковой игры останавливает экспликацию «становящегося смысла и новой неустойчиво-стабильной языковой структуры». Нередко такие смыслы всего лишь мерцающие: «I could of // If I would of // But I shouldn’t // So I doudn’t» (O. Nash). Слово doudn’t является изобретенным, смысл его мерцающий, что-то вроде «я не буду». «Пуськи бятые» Л. Петрушевской – целый рассказ из таких изобретенных слов, подобно глокой куздре у Л.В. Щербы, Furry jewelers create distressed stains у П. Фарба [93, р. 155].
Такой вид языковой игры достаточно экстравагантный, т.к. не каждый реципиент готов расшифровать ее смыслы. В процессе речевого общения создание форм языковых игр и их дешифровка реципиентами представляется не всегда адекватной. Создание форм языковых игр осуществляется в рамках эмотивного кода данного языка (здесь не рассматривается межкультурный – иноязычный аспект языковой игры, это – отдельная проблема интерлингвистики). Коммуниканты среднего уровня IQ владеют, в основном, лишь денотативным кодом своего языка (на уровне предметно-логических, рациональных номинаций). По Г.И. Богину эмотивным кодом на уровне понимания языковой игры владеют языковые личности 4-го уровня коммуникативной компетентности. Эти языковые личности понимают, но сами порождать игровые тексты, высказывания или слова не способны. Высшим, пятым уровнем эмоционального интеллекта (и эмоциональной компетенции, соответственно) обладают коммуниканты, которые не только понимают эмоциональные смыслы вербальных игровых форм, но и сами способны их порождать (Хлебников, Пелевин, Пригов, Глебов, Оруэлл, Задорнов, Nash, Cummings) [14, с. 15].
Поскольку при языковой игре происходит трансформация и денотата, и сигнификата и коннотата, а также когнитивных структур, то те же самые тела знаков получают в языковой игре новую синергетику от её продуцента, которую реципиент должен адекватно для себя означить и, тем самым, оживить. И только в этом случае происходит двусторонняя реализация гедонистической функции языковой игры. Представляется возможным воспользоваться рассуждениями Л.Г. Васильева о том, как происходит понимание знака в рамках трансляционного плана, где содержанием для знака служит значение. Л.Г. Васильев пишет: «Значение служит мостиком для перехода к мыслительному уровню. Сначала реципиент обращается к референтной области сигнификата, где происходит распознавание объекта в целом, затем – к десигнативной конвенциональной части с определением общепонятийных характеристик распознанного объекта. Далее процесс распознавания проходит по двум линиям. Во-первых, реципиент «вызывает» из памяти свои индивидуальные знания о данном объекте, формируя индивидуальное поле своего сигнификата и перевод его в операционный (трансляционный) план, соотнося его с образом тела знака и значением. Во-вторых, для того, чтобы декодировать индивидуальное поле сигнификата, реципиент сообщения должен обратиться к используемым отправителем сообщения кодировкам слова, высказывания и текста, которые отражают индивидуальное поле сигнификатов продуцента» [18, с. 67].
Эмотивная интрига языковых игр всех видов и форм как раз и заключается в модулировании между референтной областью сигнификата и денотативной конвенциональной частью (узнаваемой) и постигаемой (осмысляемой) реципиентом и продуцентом на уровне эмотивной динамической эквивалентности (т.е. при совпадении с максимальной апроксимацией интенциональной и актуальной эмотивной прагматики языковой игры). Некоторые из «фоменкизмов» – яркий тому пример (см. приложение 1).
В одной из своих работ В.И. Шаховский предложил понятие «эмотивная валентность», как потенциальный смыслообразующий фактор и фактор расширения зоны сочетаемости единиц языка и речи. За счет потенциальной эмотивной валентности как кодового компонента эмотивности языка, которая фактически является бесконечной, возможно безграничное речесмыслопорождение в бесконечных ненормированных сочетаниях. Для всех видов, типов и форм языковых игр эмотивная валентность является важнейшим внутрисистемным механизмом, входящим в эмотивный код языка [80, с. 154].
В.А. Пищальникова отмечает, что «язык, как семиотическая система не накладывает никаких ограничений на смысл. Эти ограничения накладываются ментальными стереотипами, поведенческими нормами, социальными институтами. Потенции означивания у языка бесконечны, отсюда и бесконечны сочетательные способности» [66, с. 102], (см. приложение 2).
Языковая игра, как проявление лингвопластики, выступает в роли коммуникативного локуса реализации эмотивного кода языка: это всегда одновременная реализация эмотивной и когнитивной, гедонистической, экспрессивной и прагматической функций языка. Анализ категории языковой игры еще раз убеждает в том, что коммуникативная функция языка/речи никогда не реализуется в каком-либо одном аспекте: это всегда интеграция нескольких ее аспектов, в разных коммуникативных локусах – в различных их сочетаниях, производящих различные коммуникативные / эмоциональные эффекты.
Тот факт, что и (ре)продуцент и реципиент безсознательно знают правила языковой игры и понимают её, указывает на ее кодированность и на врожденную способность человека играть с другим человеком с помощью языка. Играют все, но по-разному (писатели, поэты, дети). Языковая игра – не только вид развлечения и эмоциональной фатики, фасцинации, это – прежде всего форма проявления креативной способности языковой личности и ее эмоционального интеллекта. Как пишет Б.Ю. Норман, «…игра – постоянное состояние человека» [62, с. 187].
- Эмотивную функцию можно понимать как реализуемую (процесс) и как реализованную (результат).
- Эмоции имеют ориентированный характер, т.е. субъектно-объектную направленность эмоционального типа вербальных отношений.
- За аффективами стоит рациональная информация, многократно свернутая и глубоко «погруженная» в «эмоциональную оболочку».
- Эмотивную валентность следует выделять среди различных типов валентности языковых единиц как вариант семантической валентности, квалифицируя ее как одну из внутрисемных предпосылок успешной коммуникации.
- Лексема, содержащая в своем значении эмотивный элемент и вступающая в «неожиданные» связи с другими лексемами, способна влиять на построение целого высказывания и одно и то же эмотивное значение может быть реализовано через множество лексических единиц.
- Каждый речевой акт индивидуален, и количество эмотивных смыслов по причине бесконечных смысловых валентностей не поддается исчислению.
Глава III. Анализ эмотивного кода на примере комиксов и повести Г. Джеймса «Поворот винта»
На наш взгляд, читательское ожидание от массового развлекательного текста включает в себя предвосхищение уже знакомых эмоциональных переживаний, поиск идентичности в процессе прочтения эмотивной информации. У. Эко полагает, что сколь бы не был велик критический настрой читателя дамского романа, его душа все равно будет тронута описываемыми событиями. Произведения этого жанра просто созданы для того, чтобы над ними плакали, сопереживая амурным страданиям персонажей. «Вы не станете утверждать, что ощущаете одну лишь соль во вкусе медового леденца. Даже если вы обладатель высокой культуры и считаете, что превосходно владеете своими эмоциями» [96, р. 133].
Массовая культура естественно упрощает палитру эмоциональных переживаний, сводит её к стереотипам. Следует согласиться с П.С. Гуревичем в том, что «массовая коммуникация эксплуатирует чувства, которые как бы обретают надындивидуальный характер. Она перехватывает и «обобщает», т.е. обезличивает, различные эмоциональные состояния – страстную любовь, глубочайшую тоску, исступленную ярость, безумную одержимость, отчаянную панику, радостное жизнелюбие и мертвящее оцепенение. Все это превращается в эмоциональные трафареты» [34, с. 36].
Определенная совокупность эмоциональных переживаний имманентна прочтению текстов, принадлежащих единому жанру. Известно, что жанр выступает в коммуникации как образец для создания текстов и в большей или меньшей степени сообщает содержательному и выразительному семиотическим планам текста конформность своему жанровому канону. Жанровые конвенции предполагают наличие явных или неявных договоренностей, которые существуют в сознании отправителей и получателей текстов [34, с. 16]. В ходе рецепции эти договоренности в большинстве случаев реализуются, т.е. получатель текста признает, что его ожидания от текста оказываются оправданными. В случае паралитературного текста этот тезис получает следующую трактовку: читатель паралитературного текста испытывает удовольствие от текста и одновременно получает удовлетворение от мысли, что его выбор оказался правильным.
Как известно, благодаря психологическим исследованиям эмоциональных процессов, эмоцию можно интерпретировать как способность к пристрастному отражению действительности, что даёт возможность трактовать эмотивность как материальное воплощение в знаках текста окружающей действительности, которая пристрастно отражена под воздействием эмоции. Эмотивно маркированное содержание служит сверхподчеркнутой реализации замысла высказывания. Что позволяет рассматривать эмотивность текста в рамках теории коммуникативного детерминизма. Обратим внимание на то, что для достижения высокой прагматичности авторских смыслов необходимо функциональное единство формальной организации текста, что в комиксе будет проявляться во взаимодействии гетерогенных составляющих различных кодов, которые находят свою реализацию в рамках трех информационных рядов. Из этого следует, что эмотивность находит свое выражение как в форме текстовых универсалий, так и в приёмах стилевой организации произведения. Эмотивность, в этой связи, получает определение интегрального качества текста. Отметим, что коммуникативность представляется центральным качеством текста (в случае комикса как формы художественнного текста), а эмотивность (выступая в качестве частной категории) находит свое место в пределах общей коммуникативной канвы произведения.