Однако выражение широта души может интерпретироваться и иначе, обозначая тягу к крайностям, к экстремальным проявлениям какого бы то ни было качества. Эта тяга к крайностям (все или ничего), максимализм, отсутствие ограничителей или сдерживающих тенденций часто признается одной из самых характерных черт, традиционно приписываемых русским.
Именно «центробежность», отталкивание от середины, связь с идеей чрезмерности или безудержности и есть то единственное, что объединяет щедрость и расхлябанность, хлебосольство и удаль, свинство и задушевность - обозначения качеств, которые (в отличие, напр., от слова аккуратность) в языке легко сочетаются с эпитетом русский.
«Широк человек, я бы сузил», - говорил Митя Карамазов как раз по поводу соединения в «русском характере», казалось бы, несоединимых качеств.
Наконец, о «широте русской души» иногда говорят и в связи с вопросом о возможном влиянии «широких русских пространств» на русский «национальный характер». Роль «русских пространств» в формировании «русского видения мира» отмечали многие авторы, Известно высказывание Чаадаева: «Мы лишь геологический продукт обширных пространств». У Н. А. Бердяева есть эссе, которое так и озаглавлено - «О власти пространств над русской душой». - Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля, - пишет Бердяев и продолжает: - В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков» [1]. В этом отрывке из Бердяева заметен отзвук известного высказывания Свидригайлова из «Преступления и наказания»: Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному. О «власти пространств над русской душой» говорили и многие другие, напр.: «В Европе есть только одна страна, где можно понять по-настоящему, что такое пространство, - это Россия» (Гайто Газданов). «Первый факт русской истории - это русская равнина и ее безудержный разлив <... > отсюда непереводимость самого слова простор, окрашенного чувством мало понятным иностранцу...», - писал Владимир Вейдле, известный русский литературный критик и искусствовед. Целый ряд высказываний такого рода собран в хрестоматии Д.Н. и А.Н. Замятиных «Хрестоматия по географии России. Образ страны: пространства России».
Все названные выше факторы сплелись воедино и определяют причудливую «географию русской души» (выражение Н.А. Бердяева). Механизм влияния «широких русских пространств» на широту «национального характера» раскрывает Валерий Подорога: «Так, широта плоских равнин, низин и возвышенностей обретает устойчивый психомоторный эквивалент, аффект широты, и в нем как уже моральной форме располагаются определения русского характера: открытость, доброта, самопожертвование, удаль, склонность к крайностям и т.п.». И не удивительно, что эта «широта русской души» интересным образом отражается в русском языке и, в первую очередь, в особенностях его лексического состава.
Русские слова и выражения, так или иначе связанные с «широтой русского национального характера», оказываются особенно трудными для перевода на иностранные языки.
Многие из слов, ярко отражающих специфику «русской ментальности» и соответствующих уникальным русским понятиям, - такие, как тоска или удаль,- как бы несут на себе печать «русских пространств». Недаром переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» - это постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и не случайно во всем этом «что-то слышится родное». Часто, желая сплеснуть тоску с души, человек как бы думает: «Пропади все пропадом», - и это воспринимается как специфически «русское»
поведение. Именно «в метаниях от буйности к тоске» находит «безумствующее на русском языке» «сознание свихнувшейся эпохи» и поэт Игорь Губерман.
Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Характерно замечание, сделанное в статье «Что русскому здорово, то немцу - смерть» («Iностранец», 1996, No17): «по отношению к русским все европейцы сконструировали достаточно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой русской душе, меланхолии и безудержной отваге; с другой стороны, из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства».
На непереводимость русского слова тоска и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык (ср., например, замечания Р.-М.Рильке об отличии тоски от состояния, обозначаемого немецким Sehnsucht). Трудно даже объяснить человеку, незнакомому с тоской, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога», «гнетущая, томительная скука», «скука, уныние», «душевная тревога, соединенная с грустью; уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей.
Пожалуй, лучше всего для описания тоски подходят развернутые описания в духе Вежбицкой: тоска - это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях: ср. тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости. В каком-то смысле всякая тоска могла бы быть метафорически представлена как тоска по небесному отечеству, по утерянному раю. Но, по-видимому, чувству тоски способствуют бескрайние русские пространства; именно при мысли об этих пространствах часто возникает тоска, и это нашло отражение в русской поэзии (тоска бесконечных равнин у Есенина).
Другое характерное русское слово - это удаль. Это слово называет качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное. Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храбрость.
Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть самонакачка, опьянение. Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит.
Действительно, человека, который не проявил достаточной удали, мы не назовем трусом - скорее, скажем, что это расчетливый человек. Человек, который смело смотрит в лицо опасности или мужественно переносит страдания, не проявляет этим никакой удали. Говоря о солдатах, которые доблестно или отважно встретили смерть, вступив в бой с превосходящими силами противника, употребить слово удаль тоже будет неуместно. Вообще это слово не употребляется, когда речь идет об исполнении долга. Оно оказывается
уместным, когда речь идет о ком-то, кто действует вопреки всякому расчету, «очертя голову» и тем самым совершает поступки, которые были бы не по плечу другому. Удаль всегда предполагает удачу - здесь проявляется связь с глаголом удаться, к которому восходят оба этих существительных.
Пожалуй, самое типичное проявление удали - это и есть быстрая езда, которую, как известно, любит всякий русский. Образ мчащейся и «необгонимой» «птицы-тройки», косясь на которую «постораниваются и дают ей дорогу» другие народы и государства, дает хорошее представление о том, что такое удаль и каково ассоциативное поле этого слова в русском языке. По-видимому, само слово (и понятие) удаль могло родиться только у бойкого народа, - и при этом у народа, привыкшего к широким пространствам.
Таким образом, специфическая, характерная только для русского языка лексика отражает пресловутые «крайности» «русской души» («все или ничего», или полная регламентированность, или беспредельная анархия) - иными словами, «широту русской души».
Заключение
К проблеме «национального характера», как показала наша работа, обращались русские мыслители В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. В. Станкевич, Н. Г. Чернышевский. Однако среди ученых до сих пор нет единого мнения по вопросу о существовании такого явления, как «национальный характер». Одни ученые отстаивают его реальность, предпринимают попытки создания категориального аппарата с целью описания черт нации, включая туда самосознание этнической принадлежности, особенности традиций, быта, культуры, освободительной борьбы и т.п. Другие ученые отвергают сам факт существования «национального характера».
Национальный характер строится на определенной реально-исторической основе, отражая общность выработанных и усвоенных в ходе совместного исторического развития психических черт и способов действия, закрепленных в самосознании народа - жизненно важном аспекте личной и групповой идентификации.
На основании вышеизложенных положений можно дать определение национальному характеру как совокупности объективных, исторически сложившихся социально- психологических особенностей духовного облика народа, проявляющихся через отношения к вечным общечеловеческим ценностям в свойственных его представителям традиционных формах поведения и существующих в объективизированных формах общественного сознания: языке, нормах, ценностях и произведениях народной культуры.
Список литературы
1. Бердяев Н.А. Судьба России. - М.: Мысль, 1990. - 200 с.