Две разновидности интертекста в романе В. Орлова "Альтист Данилов"
И. А. Суханова
Часть 1
В нашей предыдущей работе [1] мы рассматривали семантические преобразования, которым подверглись в тексте романа Владимира Орлова "Альтист Данилов" прямые отсылки к поэме М.Ю. Лермонтова "Демон". Кроме измененных цитат и перифразов, которые главным образом и рассматривались в нашей статье, в романе содержится значительное количество отсылок к первоисточнику в виде аллюзий и включений отдельных слов. Такого рода перекличек мы коснулись только вскользь, остановившись подробно лишь на ключевом для романа слове демон.
Если отсылки в виде прямых цитат - точных или измененных - представляются бесспорными, то перифразы уже не так очевидны, отсылки же в виде аллюзий и отдельных слов оказываются наименее бесспорными. Однако в контексте романа, изобилующего нарочито эксплицированными отсылками к определенному источнику, вполне вероятны и менее отчетливо выраженные, а то и вовсе завуалированные переклички с тем же источником.
Само установление факта прямого заимствования не является основной целью нашей работы. Известно, что часто и сами авторы художественных произведений не могут сказать точно, было ли с их стороны сознательное обращение к первоисточнику или же сходство оказалось случайным (см. примеры, приведенные в книге А.К. Жолковского "Блуждающие сны" [2]). Уместно в этой связи сослаться на высказывание самого Вл. Орлова: "<...> начинаешь объяснять, откуда что берется, все неправда в этой расшифровке. <...> И я ничего не зашифровываю, все получается импровизированно. Что-то в тебе возникает непроизвольно, и дальше идет импровизация" [3]. Гораздо более значимыми представляются для нас сами факты сходства текстов, нежели причины этого сходства. Сравнительный анализ текстов в таком случае позволяет наиболее ярко высветить индивидуальные особенности авторской манеры, черты эпохи, литературного направления, то есть то, что, собственно, и отличает тексты друг от друга, делает их индивидуальными.
В указанной работе [1] мы говорили о том, что в романе Орлова обнаруживаются переклички не только с хрестоматийной восьмой редакцией "Демона", но и с шестью сохранившимися черновыми редакциями поэмы, а также с двумя ранними поэмами Лермонтова, тематически близкими "Демону": "Азраил" и "Ангел смерти". Этот круг источников выполняет по отношению к роману роль своеобразного свода правил "игры в демонов". Отсылки к данному кругу источников часто контаминируются с другими источниками, наиболее постоянными из которых представляются произведения, относящиеся к немецкой "фаустовской" традиции. "Столкновение" отсылок к произведениям этих двух групп часто придает смыслу цитаты неожиданный поворот.
Так, например, в промежуточной природе героя ("Данилов был демоном лишь по отцовской линии. По материнской же он происходил из людей" [4], с.23) откликаются, видимо, следующие фрагменты источников:
Полуземной, полунебесный <...> (Азраил, [5], c. 125).
Так ангел смерти съединился
Со всем, чем только жизнь мила <...> (С. 140)
(В дальнейшем этот персонаж - ангел, вселившийся в тело умершей Ады, т.е. существо двойной природы - назван "ангел-дева" - с.142, "Ангел смерти".)
А также:
Но две души живут во мне,
И обе не в ладах друг с другом.
Одна, как страсть любви, пылка
И жадно льнет к земле всецело,
Другая вся за облака
Так и рванулась бы из тела. (Гете. Фауст. Перевод Б.Л. Пастернака [6].)
"Я стою между двух миров, ни в одном не чувствуя себя дома, и потому мне приходится круто" (Т.Манн. Тонио Крегер. Перевод Наталии Ман [7].)
Ситуации и некоторые сюжетные ходы поэмы Лермонтова "Демон" находят отражение в романе. Но при этом происходит забавная смена функций персонажей. Так, демон Данилов оказывается на редкость добродетельным. Вместо того, чтобы губить людей, учить их греху, сеять зло, он помогает людям и исправляет их. (Здесь, возможно, отзываются фрагменты источников, говорящие о другом аспекте "промежуточности" персонажа: "Дева. <....> кто ты? Откуда? Ангел? Демон?
Азраил. Ни то, ни другое" - "Азраил", с. 127;
То не был ангел небожитель,
Ее божественный хранитель <...>
То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик - о нет!
Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!.. "Демон", с. 517)
Вместо того, чтобы искушать людей, Данилов сам постоянно подвергается искушениям, причем не только со стороны своего демонического начальства, но и людей: Земского, хлопобудов, Клавдии Петровны и т.д. Демон Данилов осуждает и порицает людей-искусителей: скрипача Земского, сознательно толкнувшего к гибели своего коллегу Коренева; авантюриста Ростовцева, морочащего хлопобудов и Клавдию.
Можно привести и другие, более частные примеры сходства сюжета со сменой ролей.
Так, Демон впервые является Тамаре в тот момент, когда она оплакивает гибель своего жениха, и утешает ее, видимо, уже намереваясь ее погубить. Знакомство Данилова с Наташей происходит почти одновременно с гибелью Коренева, которого она когда-то любила. Данилов в этой ситуации отказывается ее утешать, так как боится ее погубить или причинить ей зло.
Демон искушает "властителя Синодала", который под его влиянием забывает помолиться в пути, так как
Он в мыслях, под ночною тьмою,
Уста невесты целовал (C.512),
и это приводит князя к гибели. Данилов - наяву - целуясь с Наташей в ночном подъезде, теряет бдительность, и у него в этот момент похищают альт; то есть пародийно Данилов выполняет роль "властителя Синодала".
Треугольник "Данилов - Наташа - Кармадон" может напоминать треугольник "Ангел - Тамара - Демон", но при этом Данилов оказывается соответствующим именно Ангелу, хотя в отличие от него не уступает Наташу сопернику.
На уровне языковых единиц в романе можно найти отсылки, просто констатирующие связь с первоисточником:
"И когда умер звук, Данилов, словно бы не желая расставаться с ним, долго еще держал смычок у струн ..." (C.42);
Слова умолкли в отдаленье,
Вослед за звуком умер звук. (C.516)
Но это случай практически единичный. Большинство же отсылок подвергается смысловым преобразованиям, и если в случае с цитатами и перифразами контекст работает в основном на снижение, то в аллюзиях и при включении отдельных слов на первое место, как и на уровне сюжета, выходит смена функций персонажей, снижение при этом продолжает играть довольно значительную роль. Сопутствующие "Демону" источники представлены шире именно в виде аллюзий и включений отдельных слов, нежели в виде измененных цитат и перифразов.
Рассмотрим конкретные случаи.
Включение отдельных слов из первоисточника в новый контекст.
Отсылки к "Демону" "требуют", чтобы в романе присутствовало имя Тамара. Оно действительно есть в произведении, но так зовут не возлюбленную героя, а жену его приятеля Муравлева, которая "смотрит на него [Данилова] душевным материнским взором" (C.7), угощает его обедами; упоминаются (в сцене дуэли с Кармадоном) "варежки Данилова, связанные ему к прошлой зиме Муравлевой" (C.152). Таким образом, и здесь имеет место игра со сменой ролей, сопровождаемая деромантизацией, снижением в обыденность, в уютный земной быт.
В поэме Лермонтова дважды встречается слово херувим. В первом случае сообщается, что прежде, до падения, в свои лучшие дни Демон сам был херувимом:
Тех дней, когда в жилище света
Блистал он, чистый херувим <...> (C.504).
Во втором случае херувимом назван Ангел, слетевший к Тамаре:
Посланник рая, херувим <...> (C.523).
Демон для него враг:
И от врага с улыбкой ясной
Приосенил ее крылом <...> (C.523).
В свою очередь Демон чувствует к Ангелу старинную ненависть:
И вновь в душе его проснулся
Старинной ненависти яд. (C.524).
В романе ситуация перевернута: Данилов изначально демон, поэтому падением для него является дисквалификация в херувимы "Это было опасно! Этак его могли дисквалифицировать в херувимы! А что уж хуже и позорнее этого!" (C.25). То есть противопоставление, старинная ненависть остается, и если уж падший ангел становится демоном, то падшему демону ничего не останется, как стать херувимом. Добавлена снижающая деталь: перевод в херувимы неприятен еще и потому, что "ходить босым Данилов не любил" (C.25). Снижению же способствует канцеляризм дисквалифицировать.
В поэме Лермонтова ангел и Демон имеют крылья /крыла/, на которых перемещаются в эфире [8].
Его крыло не шевелится! (C.522);
Приосенил ее крылом <...> (C.523);
И медленно, взмахнув крылами,
В эфире неба потонул. (C.524);
И в страхе я, взмахнув крылами,
Помчался <...> (C.527);
В пространстве синего эфира
Один из ангелов святых
Летел на крыльях золотых <...> (C.537).
В романе Орлова о герое сообщается: "Никаких крыльев у него, естественно, не было" (C.20), потому что "мода на них давно прошла" (C.20) и их "никто в эфире уже не носил" (C.20). Романтический атрибут превращен в бытовую деталь, к тому же совершенно лишнюю: "и не были нужны ни ему, ни его знакомым ни крылья, ни двигатели ..." (C.21), - которая может войти в моду и выйти из моды; крылья можно пошить: "<...> Данилов одним из первых пошил себе крылья <...> Крыльев он пошил восемь <...>" (C.20-21). Выйдя из моды, крылья могут "валяться в кладовке" и выжимать слезу у чувствительного героя, так как "старые вещи трогают иногда до слез его чувствительную душу" (C.21). Демонские крыла в соответствии с модой заменяются крыльями от самолетов [9]: "и от "боингов", и от допотопных "фарманов", по четыре каждый, и даже от не существовавших тогда "конкордов" <...> Нет, Данилов тогда не суетился, он скромно достал крылья от ИЛ-18, ими и был доволен" (C.21). Идея доводится до абсурда - герой даже оборудует для себя посадочную полосу, на которую "садился как самолет. С ревом, с ветром, выпуская из-под мышек шасси" (C.21). О такой зависимости от моды герою "стыдно вспоминать" (C.21). Тем не менее о нем говорится: "Данилов произвел посадку" (C.21). Крылья упомянуты в ряду других атрибутов со сходной функцией - элементов сменявшейся в эфире моды: руль и ветрила, крылья, дизельные двигатели, резиновые груши-клаксоны, мотоциклетные очки, ветровые гнутые стекла, скафандры, капсулы (C.21). По своей ненужности крылья, как и другие модные среди демонов предметы, названы "побрякушками", "стекляшками для папуасов" (C.21).