Через несколько лет Екатерине пришлось пережить уже опасное и грозное восстание, продолжавшееся с 1771 по 1775 год. Во все времена, вплоть до начала 19 столетия, Россия была классической страной самозванцев. С первой половины 17 века, когда пресеклась династия Рюриковичей, самозванцы появляются один за другим через краткие промежутки. В царствование Екатерины они следовали непрерывно. В 1765 году два беглых солдата, сперва Гаврила Кремнев, а потом Евдокимов, называли себя Петром 3. В 1769 году окровавленная тень убитого царя воскресла вновь в лице солдата Мамыкина, тоже беглого. Емельян Пугачев явился, таким образом, продолжателем дела, уже начатого до него другими. На этот раз Екатерине пришлось бороться уже не с темным заговором или ничтожным покушением, которому было легко положить конец несколькими ударами топора или плети. За спиною мрачного самозванца поднялась стихийная буря, грозившая снести не только престол, но и самые основы государства, весь его политический и общественный строй. Это не был уже поединок между узурпаторами, более или менее хорошо подготовленными для защиты или завоевания короны, уже много лет принадлежащей в России тому, кто умел ее взять,- какими являлись все прежние революции. Нет, это была борьба совершенно другого характера, и другого, неисчислимого значения. Это была война между современным государством, которое Екатерина по завету Петра 1 , оставленному потомкам, хотела создать в России, и тем первобытным состоянием, в котором продолжали прозябать массы народа. Между организованным обществом и хаосом, не поддающимся никакой организации, между централизацией власти и центробежной силой, всегда увлекающие за собою самые дикие и вольные племена. Это был крик убогой нищеты многомиллионного народа против роскоши и богатства ничтожной кучки избранников. Это был безотчетный протест национальной совести против панегириков, в которых и философы, и поэты, и Вольтеры, и Державины наперебой друг перед другом воспевали великолепие нового царствования. Ведь если Екатерина действительно прославила свое имя и власть на той высоте, где она парила со свитой сановников и фаворитов в блеске и величии своего царского сана, то зато она не сделала ничего для тех, кто стоял внизу, - для бедного, трудового крестьянства; оно страдало, как и прежде, не принимало никакого участия и ничего не понимало в триумфах и победах, совершавшихся на высоте престола, и только раздражалось при виде сияния, окружавшего царицу и еще отчетливее освещавшего ему всю глубину его черного горя и нищеты. Короткое царствование петра3 разбудило было его надежды и оставило в нем сожаление. Крестьяне смотрели на секуляризацию церковных имений как на первый шаг по пути к уничтожению крепостного права; и действительно, секуляризация и вела туда: бывшие монастырские крестьяне вышли из крепостной зависимости. Екатерина же остановила этот процесс. Петр высказывал полную веротерпимость по отношению к сектантам: стал бы он играть роль жандарма православной церкви! А легенда, как это всегда бывает, преувеличила его заслуги. Его особенно почитали скопцы и считали его святым и мучеником, пострадавшим за их веру: Петр был будто бы убит именно за принадлежность к их секте. Но Екатерина и в этом отношении не последовала примеру мужа, и ее недавняя победа обернулась теперь против нее. Раскол сыграл большую роль в поднявшемся восстании. Все, что имело в России повод к недовольству или стремилось к свободной, беспорядочной жизни, даже мятежные азиатские племена, боровшиеся в окрестностях Казани и под Москвою против русификаторской гегемонии государства,- все это теперь заключило союз против Екатерины и режима, созданного или поддерживаемого ею. Емельян Пугачев послужил только предлогом для того чтобы сразу взбаламутилось море вековых обид и жадных вожделений бесчисленного пролетариата. Еще до его появления среди крестьян поднимались то тут, то там отдельные восстания. В 17687 году в одной Московской губернии было девять случаев убийства крепостными своих помещиков. В следующем году таких убийств было восемь, в числе жертв оказался герой Семилетней войны генерал Леонтьев, взятый в плен в битве при Цоридорфе и женатый на сестре победоносного Румянцева.
Емельян Пугачев был сыном донского казака. Он тоже, как простой солдат, принимал участие в Семилетней войне. Отличился в ней, потом сражался против турок и затем дезертировал. Его поймали, но он опять бежал и начал жизнь бродяги, завершившуюся страшною, кровавою эпопеей. Рассказ о том, что случайное сходство с Петром3 помогало ему играть роль самозванца, теперь опровергнут, и, по-видимому, не имел никаких серьезных оснований. В сохранившихся портретах Пугачева нет ни одной черты, напоминающей Петра: тот походил на кривлявшуюся обезьяну, а Пугачев был типичный русский мужик. Он принял имя покойного императора только потому, что другие поступали так до него. Но, в противоположность другим, он сумел выбрать подходящий момент для общественного переворота. Он не вызвал движения, приготовлявшегося издавна; напротив, скорее это движение овладело им. И Пугачев даже не пытался им руководить. Он только встал во главе его и, ничего не разбирал на своем пути, ринулся вперед, увлеченный бушующими грозными волнами восставшего народа. Шествие это было ужасно: оно покрыло дымящимися, окровавленными развалинами половину громадной России. Но через четыре года дисциплинированная сила одолела силу дикую и неорганизованную. Пугачев был взят в плен помощником Панина, привезен в Москву в деревянной клетке, приговорен к четвертованию и казнен. Но палач отрубил ему голову прежде, чем начал пытку. Екатерина уверяла, что это было сделано по ее приказанию: она хотела показать, что у нее больше гуманности, чем у Людовика 15, четвертовавшего Дамиена. А между тем преступления Пугачева были неизмеримо тяжелее: жертв, погубленных им и его шайкой, было положительно не счесть. И хотя, - пока он не был пойман, - Екатерина и посылала Вольтеру более или менее язвительные остроты по адресу «маркиза Пугачева», но в душе сознавала, какая это была грозная сила, и до трепета боялась его!
Во всей этой истории характерно то, что, между тем, повторяется нередко при аналогичных обстоятельствах: восстав против государства и той его формы, в которую оно вылилось при Екатерине, Пугачев и его товарищи не нашли ничего лучшего, как начать именно с подражания этому самому государству, или, вернее, с рабского и грубого копирования его в мелких внешних подробностях. Женившись на девушке из народа, самозваный император сейчас же окружил ее свитой «придворных дам». Выдрессированные под палкой, они – с бесконечно грубым комизмом - разыгрывали фрейлин, упражнялись в церемонных реверансов и почтительно целовали ручку «императрицы». Чтобы усилить иллюзию своего царского сана, Пугачев назвал приближенных себе разбойников именами первых сановником Екатерины: казак Чика получил фамилию Чернышева с чином генерал-фельдмаршала; другие назвались графом Воронцовым, графом Паниным, графом Орловым и т.д.
Но за эту комедию все заплатили дорогою ценой. Екатерина потеряла в ней последнюю веру в возможность восстановить справедливость в классовых отношениях, а Россия, не считая громадных материальных убытков, потеряла те великие реформы, которые молодая императрица могла бы дать ей, судя поначалу ее гуманного царствования. С тех пор на внутренней политике Екатерины неизгладимый отпечаток этих четырех лет - точно кровавый след от ран, полученных во время смертного боя. В этой войне погибли не только сраженные огнем и мечом. В ней погибли идеи Екатерины, с которыми она вступила на престол и которые были, может быть, самым ценным из всего, что она принесла на служение России.
По сравнению с режимом Петра 3 внутреннюю политику Екатерины, начиная с 1775 года, можно назвать реакционной. Петр упразднил мрачную Тайную канцелярию. Она была позорным наследием веков, которые русские вправе были считать безвозвратными, и Екатерина не посмела восстанавливать ее в ее отвратительной и устаревшей форме. Но она сумела устроить у себя ту же канцелярию в замаскированном виде: ее роль играл Степан Иванович Шешковский. Вокруг таинственной личности этого сподвижника Екатерины сложилась целая легенда, и легенда, неразрывно связанная с именем императрицы. И хотя Шешковского нельзя сравнивать с заплечных дел мастерами, пытавшими жертвы царя Ивана Васильевича, он, без сомнения, бросал темную тень на императрицу, желавшую оправдать свою репутацию друга философов. Шешковский был в ее руках тонким и кровавым орудием полицейского сыска. Он не имел никаких официальных полномочий, никакой определенной организации для своей инквизиторской деятельности. Но он все видел и все знал. Его можно было назвать вездесущим. Он никогда не арестовывал - только приглашал к себе пообедать, но никто не смел уклониться от этого приглашения. После обеда он вступал с гостем в разговор, и глухие стены его уютной квартиры никогда не выдавали тайн этих бесед. Говорят, что в кабинете у него стояло особенное кресло, в которое Шешковский - всегда любезно, но настойчиво - просил гостя садиться. Ручки этого кресла неожиданно смыкались, обхватывали жертву, словно железным кольцом, и кресло опускалось, но так, чтобы голова и плечи гостя оставались в кабинете хозяина. Таким образом, находившиеся внизу агенты Шешковского не знали, с кем имеют дело, и подвергали нижнюю часть тела незнакомца более или менее чувствительному наказанию. Шешковский в это время отворачивался и делал вид, что не замечает маленькой неприятности, случившейся с его гостем. Когда экзекуция заканчивалась, кресло поднималось наверх и Шешковский, повернувшись к собеседнику, с улыбкой продолжал разговор, прерванный на полуслове. Сохранился рассказ, что один из его приглашенных, человек находчивый и большой физической силы, зная о том, что его ожидает, заставил самого Шешковского сесть в роковое кресло, после чего спокойно ушел из кабинета. О том, что произошло дальше, нетрудно догадаться. Шешковский умер в 1794 году, оставив огромное состояние.