Система Екатерины - не исключительное явление в истории современной Европы. Бесспорно, не Петр 3 изобрел ассигнации, и не одна Екатерина пользовалась ими. Но всем известно, к чему привела вся эта система в других странах: банкротство, уродливое банкротство, о котором говорил Мирабо, было приговором над народными иллюзиями, скрепленными печатью правительства, а вскоре и само это правительство должно было предстать перед судом общества и признать себя несостоятельным перед надвигающейся революцией. А в России – в этом и заключается особенность, колдовство и таинственный секрет Екатерины, о банкротстве не было и речи ни в царствование самой великой императрицы, ни при ее приемниках. Да его и не могло быть по очень простой причине: оно произошло во Франции оттого, что злоупотребление кредитом привело к более или менее скорому , но роковому истощению наличного капитала и недвижимостей, служивших залогом для выпуска бумажных денег и для займов. А в России этого не случилось, как не может случиться и теперь, потому что этот залог, т.е. та единственная гарантия, на которую опирается и внутренний и внешний кредит страны, в ней неистощим. Гарантия эта не имеет в России границ, по крайней мере, материальных. И до сих пор казалось, что она не имеет их и в моральном отношении. Если России и приходилось переживать иногда трудные минуты, это выражалось лишь в том, что источники, откуда черпает свои средства государство, временно сокращались, но никогда не иссякали вовсе. Но сто же служит в России этим волшебным залогом? Живший при Петре 1 полусумасшедший философ Посошков, в необработанном, но очень глубоком уме которого уже вставали все эти проблемы, дает этому определение на своем образном языке. Он говорит не об ассигнациях, а о чеканке денег: «Мы не иноземцы, не меди цену исчисляем, но имя Царя своего исчисляем; нам не медь дорога, но дорого Его Царское именование. Того ради мы не вес в них (монетах) числим, но исчисляем начертание на них…. И того ради мы не серебро почитаем, ниже медь ценим, но нам честно и сильно именование Его Императорского Величества; у нас толь сильно именование Его Пресветлого Величества слово, ащеб повелел на медной золотниковой цате положить рублевое начертание, то бы она за рубль и в торгах ходить стала во веке веков неизменно».
Вся теория общественного кредита, как она применялась в эпоху Екатерины и как она применяется в России в наши дни, заключается в этих словах. На ней была основана и финансовая политика Екатерины. И именно благодаря тому, что императрица усвоила эту теорию, сумела осуществить ее и пользовалась ею безгранично, рассчитывая на неизменную покорность своих подданных, она и могла совершить великие деяния своего царствования. То слепое доверие, которым она пользовалась внутри своего государства. Невольно передалось дальше, и кредит, не имевший за собой реального основания, перешел за пределы России; деньги привлекли новые деньги, и к поборам, собранных внутри страны, прибавились займы, взятые за границей. В то же время эти искусственно созданные средства дали толчок производительности России и увеличили, таким образом самые источники народного богатства.
«Было бы ошибочно смотреть на эту политику как на результат случайной аберрации. Вернее считать ее присущей духу того народа, в котором она зародилась; во всяком случае, она несомненно, опиралась на нечто прочное и непреходящее, потому что до сих пор руководит еще финансовыми судьбами великой империи. Петр 3 одним росчерком пера создал банк, не имевший ни основного капитала, ни металлического фонда, ни какого - либо другого обеспечения. Но банк обошелся без этого, как обходился без этого и впоследствии…» но нужно признать, что в основании этой политики лежит не только идея безграничной власти монарха. Ведь государь, изображение которого выбито на обороте серебряного рубля или золотого империала, является представителем, державным воплощением народного богатства, и этого богатства, которого никогда не измеряли и измерить нельзя, тоже рисуется изображению народа как что-то неисчислимое. Это оно, в сущности говоря, служит залогом под бумажные деньги и государственную ренту. Масса народа верует в него, как и во власть царя. И благодаря этой вере Россия могла стать вне тех законов и условий развития, которым подчиняется экономическая жизнь отдельных людей и целых народов. Финансовая политика России могла при этом не только существовать и развиваться в указанном выше направлении, но и держаться на высоте, совершенно не соответствующей действительным силам государства. Опасность чрезмерного выпуска ассигнаций, вызвавшая во Франции банкротство Ло и заставлявшая парижан, любивших покушать, платить в 3 году первой Республики по 3000 франков за обед, заключается в том, что общественное доверие к правительству может поколебаться. А в России это доверие не колебалось никогда. Оно не поколеблено и до сих пор, потому что ее крепко сплели с ее верою в самую судьбу великого государства. Русское правительство обращалось, собственно говоря, не к доверию, а к легковерию общества и потому могло уклониться от законов, которые управляют операциями, основанными на кредите. Но чудовищные злоупотребления, вызвавшие небывалые накопления бумажных денег, заставили его считаться с другими законами, законами, регулирующими отношения между спросом и предложением; ему пришлось иметь также дело и с вмешательством иностранных элементов как с неизбежным последствием сношений с финансовыми системами соседних стран, но народное доверие и тут не пострадало. Впрочем, правительство России сумело выйти из затруднения, изъяв из обращения часть накопившихся ассигнаций, но сейчас же выпустив новые. Народное доверие выдержало и это испытание. В 1843 году когда ассигнации были заменены кредитными билетами, стоило обратиться к обществу с воззванием и пустить в ход довольно искусно составленную рекламу, чтобы полиции пришлось силою сдерживать толпы народа, облившие в банки: все спешили выменять звонкую, полновесную монету на пачки зеленых бумажек. В народе ходил слух, что золото и серебро потеряют теперь свою ценность и что только бумажки сохранят ее. И такой слух всюду встречал полную веру.
«Приехав сюда, - писал граф Сегюр из Петербурга в 1786 году, - надо забыть представление, сложившееся о финансовых операциях в других странах. В государствах Европы монарх управляет только делами, но не общественным мнением; здесь же и общественное мнение подчинено императрице; масса банковских билетов, явная невозможность обеспечить их капиталом, подделка денег, вследствие чего золотые и серебряные монеты потеряли половину своей стоимости, - одним словом, все, что в другом государстве неминуемо вызвало бы банкротство и самую гибельную революцию., не возбуждает здесь даже тревоги и не подрывает доверия, и я убежден, что императрица могла бы заставить принимать, в виде монет, кусочки кожи, если бы она это приказала».
Того же мнения держался и Посошков.
В царствование Екатерины русским финансам пришлось пережить несколько очень тяжелых лет. В 1783 году, по случаю рождения внука, императрица подарила великой княгине Марии Феодоровне 50 тысяч и великому князю Павлу 30 тысяч рублей, но когда их высочества послали получать деньги, то оказалось, что казна пуста. Гарновский, доверенный Потемкина, рассказывает о своих Записках, что когда в 1788 году его патрону потребовалось относительно небольшая сумма золотом для расходов в Крыму, то он выбился из сил и должен был обегать весь город, чтобы собрать 80 тысяч червонцев. Были минуты, когда курс бумажного рубля падал на 50 процентов. В 1773 году, беседуя как то с Екатериной, Фальконе рассказал ей о предложении одного финансиста продать ей способ, как заработать 30 миллионов в четыре месяца без великого труда. Екатерина остроумно ответила на это:2Я имею обыкновение говорить изобретателям золота и проектов для добывания денег: господа, делайте деньги для самих себя, чтобы не быть вынужденными просить милостыню». Но она все-таки заинтересовалась, в чем состоит секрет финансиста. 30 миллионов были бы ей очень кстати! Впрочем, на Крым она спокойно истратила в то же время вдвое, а на вторую турецкую войну втрое больше, и эта война к тому же почти ничего не принесла России.
О положении армии в царствование Екатерины сказать почти нечего. Царствование это было очень воинственным, но оно не благоприятствовало развитию милитаризма и воинского духа. Воинский дух живет дисциплиной, чинопочитанием и честолюбием. А назначая Алексея Орлова адмиралом флота и Потемкина главнокомандующим, Екатерина мало поощряла эти чувства. В 1772 году на Фокшанском конгрессе, Григорий Орлов, никогда не видавший поля сражения, вздумал было обращаться как с подчиненным с победителем при Кагуле Румянцевым, и командование армией действительно чуть было не перешло к всесильному фавориту. Вскоре Румянцеву пришлось столкнуться с новым соперником и на этот раз уступить свое место заменившему Орлова временщику. И за то время, когда Румянцев уже ушел, а Суворов еще не явился, русская армия находилась в очень неумелых руках. Но все знают, как сражается доблестный и терпеливый русский солдат. В царствование Екатерины ему к тому же приходилось драться или с турками, которые еще не вступая в бой, были, так сказать, выведены из строя европейской тактикой, или с поляками, которые, как и турки с точки зрения военного искусства тоже отстали на два столетия. С дисциплинированными же войсками Западной Европы Екатерина старательно избегала столкновения. Когда она попробовала было помериться силами со Швецией - жалким противником в сравнении с громадной Россией, ей пришлось сильно пожалеть об этом. В остальных войнах победа доставалась ей дешево, по выражению принца Генриха Прусского. Но несомненно, что ее личная энергия и отвага немало помогли победам ее знамен.