Ранчин А. М.
В изучении «Слова о полку Игореве» можно выделить принципиально различные подходы. Одни исследователи воспринимают это произведение как своего рода исторический документ, трактуя довольно «туманные» сообщения текста как указание на реальные исторические события, не нашедшие отражения в летописях. (Так, например, упоминание, что князь Всеслав Полоцкий в ночи «дорыскивал» до далекого города Тмутараканя на Таманском полуострове, некоторые сторонники такого подхода считают свидетельством о подлинном путешествии полоцкого правителя.)
А приверженцы подхода к «Слову…» как к «поэтическому», «художественному» (в самом широком смысле) произведению видят в этом и подобного рода уникальных известиях всего лишь условные («литературные») мотивы.
Вот еще один весьма показательный пример. В первом издании «повести» (1800 г.) о князе Всеславе Полоцком было сказано: «утръ же воззни стрикусы оттвори врата Нову-граду»; перевод давал толкование: «по утру же вонзив стрикусы, отворил он ворота Новгородские». Издатели гадательно пояснили «стрикусы» так: «По смыслу речи стрикусъ не иное что как стенобитное орудие, или род тарана, при осаде городских укреплений употребляемого».[1]
Наиболее авторитетным принято считать исправление Р.О. Якобсона, убежденного, что первые издатели неверно разделили при подготовке издания древнерусский текст (в котором, как было принято, слова не отделялись друг от друга) на слова. Должно быть: «“утръже вазни с три кусы” — “урвал удачи с три клока”». «Вазни» – форма родительного падежа от слова «вазнь» (удача). Перевод «Знать трижды ему удалось урвать по кусу удачи — отворил было он врата Новгороду».[2]
Для Р. О. Якобсона «три» – условное число, обыкновенное, например, при описании событий в фольклорных произведениях. Но можно понять текст и иначе – так, что речь идет о трех попытках взятия города. Почему в «Слове…» названы три попытки захвата Всеславом Новгорода, неясно. Из источников известны только две: взятие города в 1067 г. и неудачное нападение в 1069. Любопытное объяснение принадлежит историку В. А. Кучкину: «Но при чем здесь число три. <…> Всего получалось две, третьей не было. Следует, однако, напомнить, что в 1065 г. Всеслав напал на Псков, а Псков принадлежит Новгороду. Автор “Слова” знал о всех трех нападениях Всеслава на Новгород (как на территорию Новгорода, так и на сам город) и знал, что только одно нападение было успешным».[3]
Но наряду с представлением о «Слове…» как о своего рода историческом документе, и с идеей, что памятник - - прежде всего художественное произведение, существует и мнение, согласно которому «Слово…» - - своего рода публицистический текст. Причем наряду если одни исследователи склонны видеть в древнерусской «поэме» политический памфлет, направленный против безрассудного и самонадеянного Игоря (так, к примеру, утверждал историк Б.А. Рыбаков), то другие усматривают в произведении апологию и панегирик князю Игорю, призванный принести герою, как принято сейчас говорить, политические дивиденды.
Так, недавно филолог - специалист по политтехнологиям С.О. Малевинский расценил «Слово о полку Игореве» как пиар-текст, заказанный князем Игорем для оправдания его злосчастного похода и должный.[4] «Слово…» - это будто бы пропагандистская акция, цель которой - убедить киевского князя Святослава Всеволодовича и насельников стольного города признать князя Игоря Святославовым преемником на киевском столе. Эта гипотеза более чем спорная. Ибо не соответствует ни историческим реалиям, ни природе памятника. Обратимся сначала к истории.
Во-первых, военная кампания была проиграна, причем поражение было исключительным, прежде небывалым: все князья — участники похода попали в плен.[5] Никакой «словутьний» певец и премудрый книжник не смог бы освободить князя Игоря от вины за самовольный поход и за поражение. Не случайно, сочувственная князю Игорю летописная повесть (возможно заимствованная из его собственной летописи[6]) всё же не скрывает вины князя, — утаить ее невозможно. Во-вторых, киевский престол в середине — второй половине XII в. не передавался по «ряду» князя с горожанами и/или по княжескому завещанию, такого преемства власти и фигуры преемника русская история XII в. просто не знала. Только однажды, в 1146 г. отец князя Святослава Киевского Всеволод Ольгович перед смертью попытался оформить по «ряду» (по договору) присягу киевлян брату Игорю Ольговичу, но в итоге этот замысел потерпел неудачу, Игорь не смог удержать власть.[7] Что касается князя Игоря Святославича, то его реальные шансы занять киевский престол были ничтожными. Во-первых, следующим из Ольговичей «кандидатом» на великокняжеский трон был Ярослав Всеволодович Черниговский, Святославов брат. В Черниговщине среди Ольговичей относительно твердо соблюдался принцип так называемого «лествичного восхождения» — занятия престолов, передвижения из княжества в княжество по старшинству.[8] Поэтому Святослав Киевский, если бы и захотел, едва ли решился бы «передать» киевский престол двоюродному брату Игорю, минуя родного — Ярослава.
Но главное не в этом. Имелся действительный претендент на Киев — соправитель Святослава Рюрик Ростиславич. Да, он когда-то отказался от киевского престола в пользу Святослава, но из этого, вопреки странной логике С.О. Малевинского, отнюдь не следовало, что отказ сохранял значение и после Святославовой смерти.[9] Именно Рюрик Ростиславич вокняжился в Киеве после кончины Святослава. Позднее он войнами отстаивал свои права на Киев и, постриженный насильно в монахи, ради великокняжеской власти сложил с себя схиму. Ярослава Черниговского противник Рюрика Роман Волынский стал тщетно побуждать к захвату Киева только спустя значительное время по вокняжении Ростиславича (из этого, впрочем, ничего не вышло), а война 1196 г. Ольговичей во главе с Ярославом против Ростиславичей была спровоцирована бесцеремонным требованием к потомкам Олега навсегда отказаться от Киева. Наконец, был и еще один формальный претендент на власть в «матери городов русских» — Всеволод Большое Гнездо, впрочем не пожелавший оставить свое княжение во Владимиро-Суздальской земле.[10] Получение власти над Киевом от него тем не менее зависело.
Игорь Святославич же никогда и не приближался к киевскому златому столу.
В действительности интронизация в Киеве зависела от нескольких обстоятельств. Во-первых, это относительное старшинство: младшие князья на Киев не претендовали, но из этого не следовало, что власть получал обязательно старший в роде. С этой точки зрения Игорь мог быть среди претендентов, но не в первой очереди. Во-вторых, это право по отцу и деду: морально-правовые основания для притязаний были сильнее у того, чьи отец и дед княжили прежде в Киеве.[11] Ни Игореву отцу, ни Игореву деду княжить в Киеве не посчастливилось (в отличие от отца и деда Рюрика Ростиславича и от отца Святослава Всеволодовича). В-третьих, это согласие киевлян.[12] Ольговичей они не очень жаловали, Игоря Святославича им любить было не за что. Предполагать, что «пропагандистское» «Слово…» — некая предвыборная речь кандидата-преемника от «партии Ольговичей» — обеспечило бы князю Игорю поддержку в сердцах киевского «электората», было бы более чем наивно. Герой «Слова…», судя по всему, был здравомыслящим и вменяемым и таких иллюзий питать не мог. И, наконец, в-четвертых, получение киевского престола обусловливалось балансом сил противоборствующих князей и мощью претендента. Ни Ростиславичи Рюрик и Давыд, ни Всеволод Большое Гнездо, ни, по-видимому, Роман Мстиславич Волынский в 1185 г. и вскоре после него не пожелали бы видеть кого-либо из Ольговичей в Киеве, военные же силы и влиятельность новгород-северского князя не были очень значительными.
Соображение автора статьи, что именование Святославом Киевским двоюродных братьев Игоря и Всеволода Святославичей «племянниками» выражает притязания Игоря на роль преемника, тоже несостоятельно. Ничего экстраординарного в нем нет. В междукняжеских отношениях терминология родства постоянно использовалась для характеристики старшинства — младшего положения, отношений господства и подчинения.[13] Правда, ожидаемым именованием было бы не «сыновчя» (с. 26) — ‘племянники’, а «сына» — ‘сыновья’ (звательный падеж двойственного числа), но толкование С.О. Малевинского все равно произвольно.
А теперь — о самом существенном, об интерпретации «Слова о полку Игореве». Доказывая, что «Слово…» — пропагандистский текст, призванный отвести упреки от князя Игоря и перенести их на других князей, автор статьи утверждает: упреки князьям в «непособии» (с. 27), вложенные в уста Святослава Киевского, а затем продолженные автором в обращении к Рюрику и Давыду, необоснованны: все князья Южной Руси — и Рюрик и Давыд Ростиславичи, и Ярослав Черниговский — поддержали призыв Святослава Всеволодовича дать отпор половцам. Увы, надо очень пристрастно читать летопись, чтобы утверждать такое.
Примеры «непособия» давно отмечены учеными. «Среди князей обнаружились распри и “непособие” великому князю. Поэма целиком обращена против княжеских раздоров и “неодиначества”», — пишет Б.А. Рыбаков.[14] «Князья неохотно выступали против половцев. Ярослав Черниговский собрал войска, но не двигался на соединение со Святославом, за что и заслужил осуждение в “златом слове”. Давыд Ростиславич Смоленский привел свои полки на Киевщину, но стал в тылу киевских полков, у Треполя, в устье Стугны, и отказывался выступать далее», — так Б.А. Рыбаков обобщает летописные свидетельства. Давыду Смоленскому он со строгостью судебного обвинителя инкриминирует предательские действия.[15]
Кроме того, автор «Слова…» совершенно не обязательно должен иметь в виду только ситуацию после разгрома Игорева войска. Вполне вероятно, что подразумеваются более ранние случаи «непособия», проявленного и Ярославом Черниговским, и самим Игорем Святославичем. Весной 1184 г. Ярослав Всеволодович Черниговский отговорил брата и Рюрика Ростиславича от большого похода на половцев, отказавшись участвовать в нем и прося перенести его на летнее время.[16] В том же 1184 г. Ольговичи отказались присоединиться к войску Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича в большом походе против половцев, закончившемся 30 июля разгромом степняков и пленением хана Кобяка.[17] В том же 1184 г. Игорь Святославич сам удачно ходил на половцев, не ожидавших набега и направивших свои силы на противостояние старшим князьям Киевской Руси, вместе с братом Всеволодом, сыном Владимиром и племянником Святославом Ольговичем, но это был небольшой поход. Летопись содержит вложенный в уста новгород-северского князя призыв: «Половци оборотилися противу русским княземь (здесь: против князей Киевской Руси Святослава и Рюрика. — А. Р.), и мы без них кушаимся на вежах их ударити».[18] Игорь разгромил отряд в 400 половцев. В 1185 г. весной (1 марта) Святослав и Рюрик Ростиславич одержали победу над Кончаком, наступавшим на Русь. «Князь же Ярославъ Черниговьский не шелъ бяше с братомъ со Святославомъ. Молвяшеть бо тако: “Азъ есмь послалъ къ нимъ мужа своего Ольстина Олексича и не могу на свой мужь поcхати”. Тcмъ отречcся брату своему Святославу».[19]