Однако существуют и другие взгляды на эти события в жизни Новгорода. В своей работе о посадниках В. Л. Янин говорит о классовом характере борьбы и двойственности позиции боярства, которое борется с князем, но испытывает в нем необходимость как в классовом союзнике. Как результат событий 1136 г. исследователь отмечает торжество принципа “вольности в князьях”, но при этом не склонен считать, что принцип родился в том же году. Ученый ссылается на свою трактовку ряда 1117 г., который реализовывался в ходе смут 1125 и 1132 гг., но окончательно восторжествовал в 1136 г. Само восстание 1136 г. является не внезапной вспышкой политического самосознания новгородцев и венцом процесса сложения республиканских институтов, а важным, но, тем не менее, всего лишь звеном такого сложения.[110] Корень всего, по мнению В. Л. Янина, состоит в том, что “государсвенная власть в Новгороде возникла на основе договора, а в Киеве – завоевания”. Отсюда принципиальная разница политических структур существовавших на севере и юге. Если первое торжество новгородской коллегиальной власти относилось к времени Ярослава Мудрого, то второе - как раз к 1136 г., “когда произошел очередной раздел власти между великим князем и новгородским посадником, что означало фактически отделение Новгорода от Киева. И, несмотря на введенную противниками торговую блокаду, Новгород победил в этой борьбе”. При этом отделении “новгородская боярская демократия” только укрепилась. На сегодняшний день исследователь пришел к выводу, что в Новгороде XII в. существовали настоящие демократические порядки, так как “опыт нашей сегодняшней жизни замечательно убеждает нас, что демократические порядки всегда представляют собой благо исключительно для узкого круга лиц”.[111] Это же можно вывести из построений П. А. Сорокина: демократия как правление большинства чаще в действительности является правлением более сильного меньшинства.[112]
В. В. Луговой пишет, что “после восстания 1136 г. новгородский князь перестал быть киевским наместником и перешел на службу к новгородской общине. Постепенно к вечу перешли полномочия верховного органа власти, а право призвания и смещения князя стало составной частью городских демократических традиций”.[113]
По мнению Р. Г. Скрынникова, “в 1136 г. новгородские бояре и вече изгнали из Новгорода сына Мстислава Великого Всеволода. Особую роль в заговоре против него сыграл епископ”.[114] То есть историк акцентирует внимание на дуализме новгородского общества, представленного боярами и вечем. Относительно епископа сразу следует заметить, что летописи не говорят о какой то особой его роли. Ссылка же на то, что Всеволод с семейством были заперты на епископском дворе, может служить весьма спорным доказательством.
В. В. Мавродин согласен с тем, что 1136 г. не стоит считать датой возникновения Новгородской республики: “Это был крупный этап в формировании самоуправления, в утверждении независимости от Киева”.[115]
И. Я. Фроянов пришел к выводу о том, что с изгнанием в 1136 г. Всеволода в основном оказались ликвидированы остатки власти Киева над Новгородом. Хотя смена князей становится очень частой, это не означает падения роли княжеской власти в новгородском обществе. Более того, с ликвидацией контроля Киева князь только усилился. В самом же новгородском обществе проявилась тенденция к перемещению центра тяжести “с внешнеполитической борьбы на внутрисоциальную”.[116]
В целом историки сходятся на том, что обвинения Всеволоду были предъявлены вечем. Основные разногласия существуют вокруг вопроса о том, каков был социальный состав веча, и о том, во имя чьих интересов оно собиралось. Существует взгляд, согласно которому вече 1136 г. являлось собранием рядового людства. Он опирается на толкование пункта обвинений, связанного со смердами. С. М. Соловьев писал: “Можно заметить, что к стороне Всеволодовой преимущественно принадлежали бояре, между которыми искали и находили его приятелей; а к противникам его преимущественно принадлежали простые люди, что видно также из главного обвинения: не блюдет смердов”.[117] Эту мысль разделял Б. Д. Греков, который увидел здесь программу, выдвинутую городскими и сельскими низами: “Трудно представить себе, чтобы пункт в защиту смердов был внесен без всякого участия смердов”.[118] Этой же точки зрения придерживались М. Н. Тихомиров, В. В. Мавродин, В. Т. Пашуто.[119] В. Л. Янин также не обошел стороной вопрос о смердах. По его мнению, новгородское боярство в борьбе против Всеволода опиралось тогда на недовольство социальных низов, вследствие чего и появился пункт о смердах. Таким образом, политическая борьба пересекалась с классовой.[120]
И. Я. Фроянов, напротив, считает участие смердов в новгородском вече 1136 г. весьма проблематичным, поскольку смерды являлись зависимыми людьми, их участие в собрании свободных граждан невозможно. Сам по себе пункт обвинений не может являться доказательством их участия. Соглашаясь с В. Л. Яниным в том, что нельзя участников веча рассматривать как единую в социальном отношении массу, И. Я. Фроянов справедливо отмечает отсутствие в целом классового звучания в претензиях, предъявленных Всеволоду. “Перед нами коллизии, лежащие в плоскости общественно-политических отношений социума, где еще не сложились антагонистические классы”. Однако при этом исследователь признает неоднородность новгородского общества того времени. Из чего следовали элементы классовой борьбы, сопутствующие социально-политическим конфликтам, присущие доклассовым структурам, особенно в стадии их перехода к классовой организации.[121]
Касаясь вопроса о смердах в пункте обвинений, предъявленных Всеволоду, следует принять взгляд И. Я. Фроянова, который пришел к выводу о том, что никакого участия в восстании самих смердов не было. Во-первых, источники не дают оснований делать такой вывод. Во-вторых, для включения этого пункта в число претензий новгородцам не требовалась подсказка со стороны самих смердов. Дело в том, что смерды являлись доходной статьей бюджета Новгорода, так как платили дань и выполняли другие повинности. То есть нерадивость князя в отношении смердов наносила прямой удар по благосостоянию новгородской общины.[122]
Итак, Всеволод “седе 2 месяця, и пустиша из города июля въ 15, а Володимира, сына его, прияша… Въ то же лето приде Новугороду князь Святослав Олговиць ис Цернигова, от брата Всеволодка, месяца июля въ 19”.[123] То есть малолетний князь княжил только 4 дня. В. Л. Янин в этом увидел влияние провсеволодовски настроенного боярства и отсутствие единодушия среди бояр.[124] Объяснение вполне приемлемое, но, судя по сроку, посажение Владимира было чисто формальным. Поэтому влияние сторонников Всеволода не стоит переоценивать. Однако встает вопрос - если все равно собирались ставить другого князя, то зачем все это было нужно? Тут весьма интересна версия И. Я. Фроянова: “Новгородцы, приняв Владимира вместо изгнанного Всеволода, отдали дань языческим воззрениям на князя как покровителя, оберегающего людей от возможных бед.[125] Если вспомнить пункты обвинения, то очевидно подтверждение такого подхода. Да и само выяснение, кто повинен в несчастиях новгородцев, началось сразу же после крупного военного поражения. В свое время Дж. Дж. Фрэзер отмечал, что, по языческим представлениям, вождь-правитель обладал магическими и сверхъестественными способностями, выступая посредником между богами и управляемыми им людьми.[126]
После изгнания Всеволод получил от Ярополка Вышгород.[127] Однако Новгород продолжал бурлить. Противостояние продолжилось. На князя Святослава Ольговича “милостьници Всеволожи” совершили неудачное покушение. В сентябре 1136 г. был убит посадник Юрий Жирославич, а 7 марта 1137 г. посадник Константин со своими сторонниками бежал к Всеволоду. “Приятели” Всеволода задумали вернуть опального князя. Благодаря этим интригам Всеволод пришел в Псков. Новгородцы в большинстве выступили против этого. В результате в Псков побежали сторонники Всеволода. В Новгороде начались грабежи имущества беглецов.[128] Как мы помним, ничего подобного во время изгнания Всеволода не происходило. Следовательно ситуация изменилась.
Что же произошло за это время? Появился князь Святослав и, видимо, часть новгородского общества пришла к выводу, что при Всеволоде было лучше. Интересен тот момент, что согласно Никоновской летописи, недовольных было немало. Летописец сообщает, что после прихода Всеволода в Псков “услышано бысть сие в Новегороде, и князь Святославъ Олговичь ужасеся и въстрепета страхомъ великимъ, и бысть велий мятежь въ Новегороде, и начаша бегати мнози ко князю Всеволоду Мстиславичю въ Псковъ, и бежаще грабяху домы и села многихъ”.[129] Тем временем Святослав взялся за укрепление своей власти: “нача испытывати бояръ новгородцкыхъ, и изыскавъ, инехъ казни, а инехъ въ темници затвори, а инехъ укрепи крестнымъ целованиемъ; таже потомъ Святославъ Олговичь совокупи всю землю Новгородцкую, и брата своего Глеба, и воинство града Курска и Половци, и идоша на Псковъ прогонити Всеволода”.[130] Однако репрессии Святослава имели неожиданный результат – Псков стал оплотом сторонников Всеволода. Военный поход окончился ничем. И совершенно прав В. Л. Янин, когда говорит о том, что “Именно события 1136 г. коренным образом изменили статус взаимоотношений Новгорода и Пскова”.[131] Даже смерть Всеволода в 1137 г. ситуации не исправила. Псковичи пригласили его брата Святополка, и “не бе мира съ ними”.[132] По мнению И. Я. Фроянова, “здесь проявился симптом процесса дробления, разложения города-государства, каким был Новгород, на новые более мелкие государственные образования, наблюдаемого и в других землях-волостях. Вместе с тем тенденция к выделению Пскова из Новгородской волости свидетельствует о завершении становления самого Новгорода как города-государства”.[133]