12 октября 1715 года Шарлотта родила сына Петра, а 22 октября скончалась.[[23]],[[24]] На следующий день после погребения кронпринцессы, Екатерина также родила сына Петра.
На взгляд Петра, его сын все больше и больше отстранялся от обязанностей наследника трона, шарахался и отступал при первой трудности. Вместо того чтобы естественным образом стать сподвижником отца в его трудах, Алексей окружил себя противниками всего, что олицетворял собою Петр. Император решил, что с этим пора разобраться; «…пассивный, ленивый и запуганный человек, не имеющий интереса ни к военному делу, ни к морю и кораблям, не сочувствующий реформам и не желающий строить на фундаменте, заложенном отцом, должен одуматься и перемениться».[[25]]
В день погребения принцессы Шарлотты царевичу передали письмо, которое Петр написал за шесть дней до этого [[26]]. В письме «царь упрекал сына в том, что тот не интересуется «правлением дел государственных», «паче же всего» воинским делом, «чем мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают». В свойственной ему экспрессивной манере выражая тревогу о судьбе «насаженного и возращенного», Петр сетовал: «Еще ж и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо, сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому ж столько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться…»».[[27]] Завершалось письмо угрозой лишить царевича наследства в случае, если он не изменится: «Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный».[[28]]
Реакция Алексея на письмо оказалась противоположной той, которой ожидал отец. Призывы Петра вселили в него ужас, и он бросился к своим ближайшим доверенным людям за советом. «Кикин посоветовал отказаться от прав на престол, сославшись на слабое здоровье. «Тебе покой будет, как ты от всего отстанешь, лишь бы так сделали; я ведаю, что тебе не снести за слабостию своею, а напрасно ты не отъехал (в Германию), да уж того взять негде»».[[29]] Вяземский соглашался, что царевичу следует объявить себя неспособным нести тяжкое бремя короны. Все «близкие люди» Алексея, опасаясь худшего, посоветовали ему отречься. Тогда царевич взмолился, чтобы князь Василий Долгорукий уговорил царя позволить ему отречься от престола полюбовно и прожить остаток дней в деревенском имении. Долгорукий обещал поговорить с Петром.
Через три дня после получения отцовской декларации царевич написал ответ: «…я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна… Того ради наследия (дай Боже вам многолетнее здравие!) российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здоровья) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем Бога - свидетеля полагаю на душу мою…Детей моих вручаю в волю вашу; себе же прошу до смерти пропитания. Сие предав в ваше суждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».[[30]]
Получив письмо Алексея, Петр увиделся с князем Василием Долгоруким, тот передал царю свой разговор с царевичем. «Казалось, Петр был согласен пойти на встречу желанию сына, и Долгорукий потом рассказывал Алексею: «Я с твоим отцом говорил о тебе. Я тебя у отца с плахи снял. Теперь ты радуйся, дела тебе не до чего не будет». Если итог этого разговора в целом ободрил Алексея, то упоминание о плахе его вряд ли порадовало».[[31]]
На самом деле Петр был очень недоволен, он не мог понять - как серьезный человек так легко отмахнулся от престола? Искренне ли было его отречение?.. Целый месяц царь размышлял и ничего не предпринимал. Потом вмешалась судьба, и дело едва не разрешилось само собой. Во время пирушки у адмирала Апраксина у царя случился судорожный припадок, он сильно заболел. Двое суток главные министры и члены сената не покидали комнаты рядом с его спальней. 2 декабря положение стало настолько критическим, что царя причастили и соборовали. Однако Петр преодолел болезнь и стал поправляться. Пока царь болел, Алексей хранил молчание и только раз навестил его. «Возможно, это объяснялось тем, что Кикин предупредил царевича опасаться подвоха: он подозревал, что Петр притворяется больным или, по крайней мере, преувеличивает свою болезнь, и причастился нарочно, чтобы посмотреть, как окружающие, а особенно Алексей, поведут себя в ожидании его неминуемой кончины».[[32]]
Оправившись, Петр снова написал Алексею. 19 января 1716 г. царевич получил второе письмо отца с требованием ответить немедленно: ««Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может.. »».[[33]]
Этот ультиматум как громом поразил царевича. Превратиться в того сына, какого было угодно видеть Петру он не мог, как ни старался; а уйти в монастырь ему не хотелось, уж очень царевич привязался к Ефросинье. «Неизменный советчик царевича Александр Кикин советовал соглашаться на постриг: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять»».[[34]] В итоге Алексей написал ответ: ««Всемилостивейший государь батюшка, письмо ваше я получил, на которое больше писать за болезнию своею не могу. Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения. Раб ваш и непотребный сын Алексей»».[[35]]
Царь вновь был ошарашен покорностью Алексея. Петр собирался в путешествие по Европе и за два дня до отъезда посетил царевича: тот лежал в постели и трясся от озноба. Петр снова спросил, что решил Алексей. Он поклялся перед Богом, что хочет стать монахом. Царь заявил: ««Одумайся, не спеша, потом пиши ко мне, что хочешь делать, а лучше бы взяться за прямую дорогу, нежели в чернцы. Подожду еще полгода»».[[36]]
Глава II. Бегство в Вену: несостоявшийся заговор.
Подошла осень 1716 года, прошел срок, назначенный Петром, а царевич все тянул. Он писал отцу, но в письмах речь шла только о его здоровье и повседневных делах. Вначале октября от царя пришло письмо, которого так боялся царевич. Оно было написано 26 августа в Копенгагене, в самом разгаре приготовлений к объединенному наступлению союзников на Сканию. Это письмо было окончательным ультиматумом отца сыну: или постричься, или безостановочно отправиться к отцу. Алексей объявил, что едет к отцу, в Копенгаген, но решился бежать к императору Карлу VI, своему родственнику (императрица была родной сестрой супруги Алексея, Шарлотты).
«Всего двумя месяцами ранее Кикин, уезжая сопровождать тетку Алексея, царевну Марию в Карлсбад шепнул царевичу: «Я поищу для вас места, где бы спрятаться»».[[37]]
Уезжая из Петербурга, Алексей выдал свои истинные намерения только своему слуге Афанасьеву. Но по пути до Либавы он встретил карету тетки, ехавшей с лечения в Карлсбаде. Алексей не выдержал, разрыдался и рассказал о намерении скрыться. Мария Алексеевна посочувствовала и посоветовала потерпеть; от нее царевич узнал, что в Либаве в это время находился Кикин, и он отправился туда в надежде, что тот посоветует ему что-нибудь получше.
Кикин высказался в пользу Вены. Алексей ухватился за это предложение, в своей карете он доехал до Данцига, оттуда в форме русского офицера, под именем Коханского, с Ефросиньей, переодетой мальчиком – пажом, и с тремя русскими слугами выехал в Вену через Бреславу и Прагу. «Перед отъездом Кикин дал ему настоятельный совет: «Помни, если отец пришлет кого-нибудь уговаривать тебя, чтобы ты вернулся, не делай этого. Он тебе принародно отрубит голову»».[[38]]
Вечером 10 ноября 1716 года Алексей был уже в Вене, он «явился в дом австрийского вице-канцлера графа Шенборна и, бегая по комнате, озираясь и жестикулируя, заявил ошарашенному графу: «Я прихожу сюда просить цесаря, моего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону… а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления…»».[[39]]
Приезд Алексея поставил императора Карла VI в щекотливое положение. Вмешаться в конфликт отца и сына было бы рискованно, случись в России бунт или междоусобная война, неизвестно, кто победит, а если Австрия окажет помощь обреченному проиграть, то, как знать, какую форму примет месть победителя. В конце концов, решили не принимать царевича официально и не делать достоянием гласности его пребывание на имперской территории.
С 12 ноября до 7 декабря Алексей пробыл в местечке Вейербург, а затем был переведен в тирольский замок Эренберг, в Тироле, в долине реки Лех, где скрывался под видом государственного преступника.