Смекни!
smekni.com

Творчество К. Брюллова в зарубежной и отечественной художественной критике второй трети XIX века (стр. 8 из 15)

Гоголь приводит в пример произведения – «Видение Валтазара» и «Разрушение Ниневии», где также представлены великие катастрофы и говорит о том, что они похожи на отдаленные виды, в них только общее выражение. «В этих произведениях – пишет Гоголь – мы чувствуем только страшное положение всей толпы, но не видим человека, в лице которого был бы весь ужас им самим зримого разрушения. Ту мысль, которая виделась нам в такой отдаленной перспективе, Брюллов вдруг поставил перед самыми нашими глазами. Эта мысль у него разрослась огромно и как будто нас самих захватила в свой мир… Молния у него залила и потопила все, как будто бы с тем, чтобы все выказать, чтобы ни один предмет не укрылся от зрителя. Оттого во всем у него разлита необыкновенная яркость. Фигуры он кинул сильно, такой рукой, какой мечет только могущественный гений: эта вся группа, остановившаяся в минуту удара и выразившая тысячи разных чувств… все у него так мощно, так смело, так гармонически связано в одно, как только могло это возникнуть в голове гения всеобщего».[37]

Гоголь выделяет ряд достоинств и резкие отличия стиля Брюллова. Он называет Брюллова первым из живописцев, у которого пластика достигла верховного совершенства. Несмотря на ужас происходящего, пишет Гоголь, фигуры Брюллова не вмещают в себя того дикого ужаса, каким дышат суровые создания Микеланджело, нет и тех небесно-непостижимых и тонких чувств, которыми весь исполнен Рафаэль. При всем ужасе его фигуры прекрасны, они заглушают своей красотой. Если у Микеланджело тело человека служит только для того, чтобы показать «силу души, ее страдания и вопль», то у Брюллова человек для того, чтобы показать «всю красоту свою, все верховное изящество своей природы». «Страсти, чувства, верные, огненные, выражаются на таком прекрасном облике, что наслаждаешься до упоения» - пишет Гоголь.[38]

Одним из первых достоинств картины Гоголь считает отсутствие в ней идеальности, то есть идеальности отвлеченной. «Он представил человека как можно прекраснее; его женщина дышит всем, что есть лучшего в мире. Ее глаза, светлые как звезды, ее дышащая негою и силою грудь обещают роскошь блаженства… Его человек исполнен прекрасно – гордых движений… Нет ни одной фигуры у него, которая бы не дышала красотой, где бы человек не был прекрасен. Все общие движения группы его дышат мощным размером и в своем общем движении уже составляют красоту…»[39]

Гоголь пишет, что скульптура, постигнутая в пластическом совершенстве древними, перешла у Брюллова в живопись и проникнулась какой-то тайной музыкой.

Видимым отличием или манерой Брюллова Гоголь считает целое море блеска в картине. «Тени его резки, сильны, но в общей массе тонут и исчезают в свете. Они у него так же как в природе, незаметны. Кисть его можно назвать сверкающей, прозрачной. Выпуклость прекрасного тела у него как будто просвечивает и кажется фарфоровой; свет, обливая его сиянием, вместе проникает его. Свет у него так нежен, что кажется фосфорическим. Самая тень кажется у него как будто прозрачною и, при всей крепости, дышит какою-то чистою, тонкою нежностью и поэзией».

Когда Гоголь шел посмотреть на «Помпею» он забыл обо всем, на минуту он забыл и о том, что идет смотреть картину Брюллова, но, зайдя в зал, где она висела, его, словно озарило: «Брюллов!» Гоголь узнал ее сразу и без сомнения. Не узнать ее было нельзя. В своей статье Гоголь написал – «Кисть его вмещает в себе ту поэзию, которую только чувствуешь и можешь узнать всегда: чувства наши всегда знают и видят даже отличительные признаки, но слова их никогда не расскажут. Колорит его так ярок, каким никогда почти не являлся прежде, его краски горят и мечут в глаза … они обличены в ту гармонию и дышат той внутреннею музыкой, которой исполнены живые предметы природы».[40]

«Но главный признак, и что выше всего в Брюллове – писал Гоголь – так это необыкновенная многосторонность и обширность гения. Он ни чем не пренебрегает: все у него, начиная от общей мысли и главных фигур до последнего камня на мостовой, живо и свежо. Он силится обхватить все предметы и на всех разлить могучую печать своего таланта… У Брюллова, все предметы, от великих до малых, для него драгоценны. Он силится схватить природу исполинскими объятиями и сжимает ее со страстью любовника».[41]

Гоголь считал, что произведения Брюллова первые, которые могут одинаково понимать и художник с высоким вкусом и не знающий, что такое художество и этим произведениям грозит всемирная слава, особенно картине «Последний день Помпеи». Гоголь сравнивает эту картину с оперой, так как только опера соединяет в себе и живопись, и поэзию и музыку.

Картина Брюллова «Последний день Помпеи» произвела большой успех в Италии, а затем и в России. Для современников ее появление было событием. По поводу этого события Рамазанов писал – «Москва в лице художников, ученых и любителей искусств чествовала великого художника хлебом-солью».[42]

Поэт Баратынский Е.А. посвятил Карлу Брюллову экспромт:

«Принес ты мирные трофеи

С собой в отеческую сень,

И стал «Последний день Помпеи»-

Для русской кисти первый день!»[43]

Восторженное отношение к Брюллову разделяло все передовое русское общество. Впервые произведение искусства вызвало столь широкие отклики и живой общественный интерес. В журналах и газетах публиковались статьи, посвященные картине, издавались брошюры. В переводе В. Лангера Обществом поощрения художников был выпущен сборник итальянских и французских отзывов о картине. В том же 1834 году вышла повесть Алексея Шлихтера «Последний день Помпеи», в которой автор связывал с образом девушки с кувшином в брюлловской картине лифляндскую легенду о молодой девушке Лоре, павшей жертвой вражды между двумя рыцарскими фамилиями. Яркую статью о картине написал Н.В. Гоголь в «Арабесках». С восторгом и восхищением отзывались о «Помпеях» ученики и современники Брюллова – Гагарин, Железнов и другие. Описание картины представил в Милане итальянский литератор Франческо Амброзоли, который подчеркивал неподражаемое совершенство исполнения и живописные способности великого мастера.

Соколов восхищался в картине Брюллова смелостью выбора сюжета, историческим положением лиц, изображаемых на ней, в то же время – правильностью рисунка и силою красок и тени. «На меня она подействовала опьяняюще, - писал он – Звезда дяди Карла заблестела… В противоположность картине Бруни («Воздвижение Моисеем медного Змея»), где все страдает и мучится, у Брюллова все основано на любви. В «Последнем дне Помпеи» любовь царит везде: любовь к отцу, любовь к детям, любовь к золоту и т.д., даже мальчик схватывает птичку с любовью для того, чтобы спасти ее».[44]

Высокую оценку картины дал В.Г. Белинский, назвал Карла Брюллова гениальным художником и быть может первым живописцем в Европе того времени.

Современники понимали историческую закономерность появления «Помпеи» Брюллова. А.И. Герцен назвал «Последний день Помпеи» высочайшим произведением русской живописи. «Странно – писал он – предмет ее (картины) переходит черту трагического, самая борьба невозможна. Дикая, необузданная Naturgewalt (стихийная сила), с одной стороны, и безвыходно трагическая гибель всем предстоящим. Мало, воображение дополняет и видит ту же гибель за рамами картины. Что против этой силы сделает черноволосый Плиний? Что христианин? Почему русского художника вдохновил именно этот предмет?».[45]

Герцен считал, что художник, развившийся в Петербурге, избрал для кисти своей странный образ дикой, неразумной силы, губящей людей в «Помпее» - как «вдохновение Петербурга» эпохи Николая I. В картине находили выражение трагические переживания людей, испытывавших невыносимый гнет реакционного режима, вступивших в неравную борьбу с силами деспотизма.

Пушкин и Гоголь, Лермонтов и Баратынский, Жуковский и Глинка, Белинский и Герцен – все чрезвычайно высоко оценили картину Брюллова. Такого единодушного мнения лучших людей России не знало до селе ни одно произведение отечественной живописи. Пушкин под впечатлением картины, придя с выставки домой, набросал на память центральную группу полотна и начал сочинять:

«Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя

Широко развилось, как боевое знамя.

Земля волнуется – с шатнувшихся колонн

Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,

Под каменным дождем, под воспаленным прахом

Толпами, стар и млад, бежит из града вон».(1834 год)[46]

Итак, картина «Последний день Помпеи», имевшая грандиозный успех, получила высокую оценку среди современников художника – критиков, учеников, академиков, писателей, друзей. Среди них были Гоголь, Белинский, Герцен, Пушкин, Рамазанов, Железнов, Соколов, Гагарин и многие другие.

Г.Г. Гагарин и М.И. Железнов оставили подробные воспоминания об итальянском периоде Карла Брюллова. Они отмечали высокую работоспособность, талант и непревзойденное мастерство мастера, способности рисовальщика, редкое владение человеческими телами, неистощимую фантазию, колористические навыки, умение чувствовать свет. Современники Брюллова в своих воспоминаниях представили также подробный материал о работе художника над «Помпеей».

Глубокую по мысли статью написал о «Последнем дне Помпеи» Н.В. Гоголь, выделив достоинства и резкие отличия стиля К. Брюллова, назвав картину ярким явлением XIX века. Большое внимание Гоголь уделяет в своей статье вопросам, которые решаются в «Помпее» Брюллова – взаимосвязь человека и природы, освещение, композиция сложной исторической картины.