С «Мезонином поэзии» связаны первые публикации С. Третьякова и Б. Лавренева. Третьяков, поступивший в 1913 году после окончания рижской гимназии на юридический факультет Московского университета, вошел в группу в поисках самовыражения: стихи писал с детства, прекрасно музицировал, за что удостоился похвалы Скрябина.
Таков был круг московских эгофутуристов, у которых, по мнению Брюсова, «несмотря на все явные недостатки их теорий и их поэзии, какая – то, правда, какие – то возможности развития… чувствуются. Не случайно, именно к этой группе мэтр символизма испытывал слабость: дал для первого альманаха свои стихи, затем стихи «Нелли», обменивался поэтическими тостами с В. Шершеневичем.
Основные участники будущей группы поэтов «Центрифуга» С. Бобров, Н. Асеев, В. Пастернак были знакомы задолго до ее основания. Под сильным влиянием символизма Бобров начал разработку собственных эстетических построений. Большой резонанс вызвал его реферат «Русский футуризм». Хотя предложенный им термин, призванный обозначить новое искусство, не прижился, важнейшие положения были встречены сочувственно. «Сейчас основы русского пуризма, - говорил Бобров, - в русском архаизме: древних иконах, лубках, вышивках, каменных бабах, барельефах, вроде печатей, просфор и пряников, где все так просто и характерно, полно огромной живописной ценностью»1.
Поиск основ обновления искусства в народном творчестве сближал Боброва с Ларионовым и Гончаровой. В результате совместной работы вышла 1- я книга стихов Боброва «Вертоградари над лозами» (1913) в оформлении Гончаровой. Эта одна из интереснейших попыток синтезировать слово и зрительный образ в единство. Бобров, скорее теоретик, чем творец по характеру, изложил свои взгляды в предисловии: «… аналогичность устремлений поэмы и рисунка и разъяснения рисунком поэмы достигаются не литературными, а живописными средствами».
Первым изданием «Центрифуги» был сборник «Руконг», вышедший весной 1914 г. и посвященный памяти погибшего в январе И. Игнатьева. Так авторы установили свою преемственность от петербургского эгофутуризма. В предисловии говорилось о последнем письме, полученном Бобровым в начале января, в котором Игнатьев выражал надежду, что в будущем «Петербургский глашатай» окрепнет и разовьется, однако дело его явно падало.
Мучительные переживая ломку голоса, происходившего в стихах из «Руконга», Пастернак надеялся вернуться от футуристических «Мельхиора», «Ивана Великого» к своему началу в «Лирике». «Я писать снова так, как начинал когда – то, - объяснял он Боброву, - говорю не о форме, не о духе этих начинаний. Твои советы были для меня незаменимою школой, и я никогда не забуду того, что ты сделал для меня. Но если бы я снова обрел тот утерянный мною лад… я ушел бы от тебя и от Николая (Асеева)».
Заглавие первой книги Пастернака – «Близнец в тучах» (1914) подразумевало созвездие «Близнецов и служило намеком на путеводную звезду в начале творческого пути поэта. Позднее он скажет, что необычное название заглавие его сборника свидетельствовало о подражании «космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и названия из издательств». Вторая книга «Поверх барьеров» (1917) говорит о попытке Пастернака превозмочь свое романтическое мировосприятия и связанную с ним поэтическую манеру.
Футуризм в понимании Пастернака был новаторским подходом к обычным жизненным явлениями, воспринятым в аспекте вечности. Его футуризм проявлялся в тяготении к первичной детскости восприятия мира, в затрудненности художественной формы, в подчеркнутом использовании звучания слова.
В стихах Пастернака проявляется интонация живой и непринужденной, порой бессвязной, взволнованной, приподнятой речи. Своеобразие ритма его ранних стихов создается не столько отступлением от традиционных стихотворных размеров, сколько короткими или прерванными фразами внутри отдельных строк и между строфами. Так, в «Июльской грозе»:
Гроза в воротах! На дворе!
Преображая и дурея,
Во тьме, в раскатах, в серебре,
Она бежит по галерее.
По лестнице. И на крыльцо.
Ступень, ступень, ступень. – Повязку!
Грозы, с себя сорвавшей маску.
Это один из примеров особого пастернаковского ритма, которым он будет пользоваться и в дальнейшим. Говоря о ранней поэзии Пастернака. В. Брюсов писал: «В области формы – у него богатство ритмов, большею частью влитых в традиционные размеры, и та же новая рифма, создателем которой он может быть назван даже еще в большей степени, чем Маяковский»1.
В стихах Пастернака часты точные приметы времен года; он проникновенно говорит об июльских грозах, летних ливнях или зимних вьюгах. При этом тонкое восприятие природы, даже восхищение ею соединено с подчеркнутым прозаизмом. Вот картина ледохода:
Река отравлена. Волны
Движенья мертвы и нетрезвы,
Но льдин ножи обнажены,
И стук стоит зеленых лезвий.
Широкое введение в поэзию прозаизмов свидетельствовало об общем стремлении Пастернака и футуристов к демократизации поэтического языка, хотя Пастернак и не прибегал к крайностям в этой области.
В чем–то сходный путь обособления внутри «Центрифуги» прошел Николай Асеев. Он рассказал, как, опекаемый требовательным и ревнивым Бобровым, «дичился» кубофутуристов: «Бурлюк был знаком со старшей сестрой моей жены художницей Синяковой. Бывал у них. При встрече Бобров буквально утащил меня, не желая знакомиться с Бурлюком. Помню, как весело и задорно кричал вслед нам Давид: «Куда же вы, молодые люди? Постойте, да вы не бойтесь, не торопитесь!» И хохотал нам вслед добродушно и громогласно».2 Активный участник «Руконга», Асеев нащупывал путь в поэзию, по собственным наблюдениям, среди «своих слов, своих, неизбитых выражений чувств – и вот рождались и слова и отдельные сочетания их, непохожие на общепринятые: «леторей», «грозува», «шерешь», «сумрова», «сутемь», «порада», «сверкаты», «повага», «дивень», «лыба», - и все слова из летописей и старинных сказок, которые хотелось обновить, чтобы наряду с привычными, обиходными – зазвучали они, забытые, но так сильно запоминаемые своими смысловыми оттенками».3
Общению молодых ниспровергателей прошлого в «неформальной» обстановке способствовало в те годы открытие многочисленных художественных кафе и кабаре. В них собирались артисты, поэты, музыканты. Здесь читали стихи, звучала музыка, здесь до хрипоты спорили, ссорились, влюблялись… Молодые художники, жаждущие славы, выдвигали «безумные идеи», проекты, планы. Бурление «юных гениев» порой приносило дополнительные хлопоты полиции, но дух братства «элиты искусства» был неистребим.
Кто не слышал о самом модном и скандально известном артистическом кафе в Петербурге – «Бродячая собака»? Здесь находили приют люди самых разных профессий и социального положения. Всеволод Князев в стихотворении «В подвале» так описал «Бродячую собаку»:
Певучесть скрипок… Шум стаканов…
Невнятный говор…Блеск огней…
И белый строй столов, диванов
Среди лучей, среди теней…
«Бродячая собака» размещалась в подвальном этаже дома на Михайловской площади; она была открыта четой Судейкиных в ночь под новый 1912 год. Здесь бывали и читали стихи К. Бальмонт и Ф. Сологуб, В. Иванов и О. Мандельштам, Н. Гумилев, А. Ахматова. Здесь же организовывались концерты, театральные постановки, музыкальные премьеры. В предвоенный, 1913 год в «Бродячей собаке» особую активность проявляли футуристы. О новом искусстве громко вещал В. Маяковский, делал научные доклады В. Шкловский, рассуждал о «музыке будущего» А. Лурье. «На огонек не раз заглядывал молодой С. Прокофьев. Сам С. Дягилев снизошел до «подвала», был покорен его совершенно особенный атмосферой и обещал вывезти «Бродячую собаку» в Париж. Но, увы, война спутала многие планы…
Воздух «Бродячей собаки» был наполнен звуками музыки .Даже стихи воспринимались как особое пение.
Аккомпанируя себе на нем, часто пел свои песенки «острый и своеобразный поэт – музыкант» Михаил Алексеевич Кузмин.
О самых ярких представителях футуризма я расскажу подробнее.
Издав в 1911 году сборник под заглавием «13 лет работы», Владимир Маяковский тем самым отнес начало своей литературной деятельности к 1909г. Юноша, активно участвовавший в революционной работе, был заключен в Бутырскую тюрьму и здесь исписал целую тетрадь стихами. Судя по скупым воспоминаниям поэта, то были стихи в духе поздней народнической и ранней пролетарской поэзии с некоторым налетом символизма. В автобиографии Маяковский так говорит о своем чтении в тюрьме: «Перечел все новейшее. Символисты – Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое – нельзя».
В футуризме Маяковского привлекал анархистский бунтарский задор, ориентация на убыстрение темпы жизни и ярко выраженное стремление к формальному новаторству. Начиная с 1912 года произведения юного поэта печатались в футуристических сборниках и в виде небольших книжек.
В стихотворении «За женщиной» (1913) Маяковский дает близкую поэтическую зарисовку:
Дразнимы красным покровом блуда,
Рогами в небо вонзались дымы.
В ранних произведениях Маяковского, описание города он дает как город – гипербола. Он враждебен человеку, полон злобы, отчаяния уродства. В нем «гробы// домов// публичных».
Однако, подчеркивая уродующую человека власть капитала, Маяковский видит вместе с тем в городе своеобразную красоту, создаваемую новыми ритмами жизни, громадами домов, пестрыми вывесками, электрическим и газовым светом. Истоки нового отношения к городу поэт находит в творчестве Верхарна.