В историю литературы Филипп Гревский вошел прежде всего как гимнограф; звучная трилогия его гимнов Марии Магдалине - это шедевр среди шедевров религиозной поэзии XIII в. Большинство его лирических стихов - моралистического и дидактического характера; отличаются они изысканностью приемов ("Беседа Христа со своим виноградником", "Беседа Диогена с Аристиппом" о всесилии денег) и, как это ни неожиданно, тем, что этот церковный магнат бичует правы церковной иерархии так же страстно, как иной бедный клирик ("О, прелаты, вы - Пилаты, алчные тираны, вы трикраты брали платы за Христовы раны; ради брата, ради свата все для вас желанно, а проклятый небогатый жди, как окаянный..."). По традиции такие стихи причисляются не к вагантским, а к "околовагантским" стихотворениям и печатаются, как это ни странно, и гимнографических сборниках; но два из них, "Булла разящая" и "Правда правд", ярче всего излившие ненависть парижского прелата к Риму и римским ставленникам, получили всеевропсйское распространение и вошли в Буранский сборник.
Еще несколько случайных имен, мелькающих среди бесконечных анонимов нашей книги, вряд ли заслуживают подробной характеристики. Это уже упоминавшийся Петр Корбейльский, архиепископ Сансский, поневоле допустивший в своем соборе исполнение "ослиной секвенции" и за это даже прослывший (без особых оснований, конечно) ее сочинителем. Это Гвидон Базошский, спутник Филиппа-Августа в III крестовом походе, богатый каноник, со вкусом описывавший в стихах удовольствия охоты в своих поместьях, автор религиозных и дидактических стихов, среди которых, однако, нашлось место и гимну на "праздник посоха"; в автоэпитафии он охарактеризовал себя так:
Предан забавам и предан занятьям, но в первых - умерен,
А во вторых - увлечен, век я учился, учив.
Это, наконец, Петр Блуаский, ученый прозаик и поэт, советник Генриха II Плантагенета, в молодости развлекавшийся "безделками и Венериными песнопениями", а в старости горько в этом каявшийся, осуждавший "идолопоклоннические вирши о Геркулесе и Юпитере" и "воспевание запретной любви и обольщения девиц", и рассылавший вместо этого своим почитателям "Стихи о борьбе духа и плоти" или "Стихи против клириков, преданных похотям". Но и из его стихотворений по крайней мере одно, и отличное, было подхвачено вагантами и попало в "Буранский сборник".
Думается, что этого обзора достаточно, чтобы видеть: конечно, авторы вагантских песен не должны были быть непременно оборванными школярами, проводящими всю жизнь на больших дорогах и в кабаках. Конечно, стихи о любви и вине легкой рукой мог написать даже пожилой и степенный клирик, в целомудрии и трезвости провождающий жизнь над изучением античных классиков и отцов церкви. В конце концов, у каждого за плечами была молодость и школярская жизнь, и у многих доставало душевной памяти, чтобы и в старости и на покое находить слова для чувств своих ранних лет. Но это никоим образом не дает еще оснований начисто отлучить бродячую толпу молодых школяров от поэтического творчества и обречь ее на бессильное перепевание песен, "спустившихся" к ним сверху, от ученых поэтов.
Дело в том, что в вагантскои стихотворной продукции есть одна особенность, которой этот переводной сборник не может, да и не пытается передать. Это - ее однообразие, стандартность, серийность. Если в нашей книге напечатана одна-две пасторали или песни о красавице, или песни о весне, или песни о хищных прелатах, то в подлинных средневековых сборниках за каждой из них стоит десяток, если не десятки подобных ей, разрабатывающих те же сюжеты, образы, мотивы, но всякий раз в других словах, в других метрах, в других эпитетах и сравнениях. Это не переделки, а подражания, это не "порча текста", а творческое соревнование. Если бы ваганты были пассивными потребителями чужих созданий, то они ограничивались бы изменениями в готовых песнях, заменами не нравящихся строф на лучшие (или худшие), созданием сокращенных и распространенных вариантов. Но тогда бы не было той массы подражаний, той массы попыток пересказать "то же самое своими словами", которая так характерна для средневековой латинской лирики. Мы сказали, что в массе школяров, зубривших античных классиков и в виде обязательного упражнения слаживавших собственные вирши, были сотни таких, которые делали это по горькой обязанности, десятки таких, которые делали это со вкусом и удовольствием, соревнуясь с заданными образцами, и единицы таких, которые находили в этом свое призвание и сами творили новые образцы. Представим себе, что это отношение к поэзии они вынесли и за стены школы, перенесли его со стихов для учителей-латинистов на стихи и песни для самих себя. И мы легко вообразим, что из сотен выходили те подголоски, которые запоминали и переписывали готовые песни, коверкая их подчас каждый на свой лад, из десятков - те стихотворцы средней руки, чьим однообразным творчеством - пастораль за пасторалью, веснянка за веснянкой, сатира за сатирой - заполнена подавляющая часть средневековых стихотворных рукописей, а из единиц - такие фигуры, как Примас Орлеанский, Архипиита или Вальтер Шатильонский. Но разве только для вагантской поэзии характерна такая картина и разве не в каждую эпоху поэтической культуры мы найдем среди творцов и потребителей поэзии то же самые три слоя участников литературного процесса?
"Вагантская поэзия" отличается от "невагантской поэзии" не социальным положением авторов, не тематикой, не формальными особенностями, а средой бытования. Чьи бы стихи ни попадали в тон идеям и эмоциям вагантской массы, они быстро ею усваивались, индивидуальное авторство забывалось, и стихи становились общим достоянием: их дописывали, перерабатывали, варьировали, сочиняли по их образцу бесчисленные новые; все приметы конкретности быстро утрачивались, и в стихотворение Архипииты с обращением к Кельнскому архиепископу "Ставленник Колонии..." английский поэт подставлял слова "Ковентрийский ставленник...", а какой-нибудь другой - безликое "Добрый покровитель мой...". В таком виде эти стихи разлетались но всей Европе и оседали тут и там в разрозненных рукописных сборниках.
Не всякий современный читатель хорошо представляет себе, что такое средневековый рукописный сборник. Лишь и редких случаях он похож на современную книгу с продуманным содержанием, составом и планом. Гораздо чаще он напоминает те тетради, которые вели "для души" читатели и читательницы бескнижной русской провинции сто лет тому назад или даже позднее: вперемежку и без всякого порядка здесь следуют выписки из отцов церкви, гимны, поучения, исторические записи, копии судебных документов, притчи и стихи. Таких сборников в европейских библиотеках хранятся тысячи. Лишь немногие из них посвящены преимущественно стихам; да и в них число стихотворений редко превышает несколько десятков, причем каждый сборник обычно имеет свое "лицо". Так, цюрихский сборник XII в. содержит вагантские стихи вперемежку с учеными метрическими поэмами знаменитых авторов старшего поколения - Хильдеберта,. Марбода и других: по существу, это тетрадь, в которую немецкий клирик, некоторое время учившийся во Франции, торопливо и без разбору вписывал все незнакомое и интересное, что привлекало его в этом умственном центре Европы. Так, базельский сборник конца XIII г. заполнен в значительной части собственными стишками безвестного местного клирика, запоздалого подражателя Примаса и Архипииты по попрошайной части, но среди них переписаны и некоторые вагантские стихи, более старые и интересные. Так, лондонский "арундельский" сборник XIII в., напротив, представляет собой маленькую, но с большим вкусом составленную антологию, включающую преимущественно стихи самого высокого художественного качества, как религиозные (в середине сборника), так и светские (в начале и конце).
Наиболее замечателен среди этих сборников, конечно, знаменитый "Буранский", Бенедиктбейренский (ныне Мюнхенский). Он включает свыше 200 произведений, в подавляющем большинстве - специфически вагантскои окраски; общее представление о том, что считать "вагантскои поэзией", обычно невольно складывается у читателя и исследователя именно под впечатлением состава этого сборника. Однако сама Буранская рукопись никоим образом не могла и не должна была служить дорожным "вагантским песенником?. Это - довольно толстая книга, переписанная несколькими писцами, очевидно, по заказу какого-то аббата, епископа или светского патрона, находившего вкус в подобной поэзии, украшенная даже несколькими миниатюрами; заполнялась она по продуманному порядку - сперва морально-сатирические стихи (может быть, в несохранившемся начале сборника им предшествовали чисто-религиозные стихи), потом любовные стихи (около половины всего состава), потом застольные, игрецкие и бродяжьи песпи, и наконец, словно в виде приложения, религиозные драмы о Рождестве и о страстях господних. В каждом разделе переписчики старались размещать ритмические песни небольшими тематическими группами, перемежая их короткими метрическими стихами сентенциозно-подытоживающего содержания; разумеется, удавалось это им далеко не всегда. При многих латинских стихотворениях записаны и немецкие стихотворения (или хотя бы строфы) на тот же мотив: Буранская рукопись -- уже современница расцвета миннезанга. Писана она в южной Баварии или Швейцарии в XIII в. (то ли в 20-х, то ли в 90-х годах, - согласие между учеными до сих пор не достигнуто); это было место, далекое от основных притягательных центров вагантства, и поэтому при всем количественном обилии материала качество текстов Буранской рукописи скверное, варианты в ней собраны малоудачные м сплошь и рядом пестрят ошибками [26].