Весьма удобно объявить иной шрифт скандинавскими или готскими рунами, как это сделала М.А. Тиханова21; правда, ни на одном из германских наречий осмысленного чтения не получилось, однако надписи были все же проинтерпретированы как готские, а их наличие истолковано исследовательницей как положение о «существенной роли германцев в сложении и во всех последующих судьбах черняховской культуры»22. Не читалась надпись и на пряслице № 126; здесь исследовательница сочла, что видеть в нанесенных знаках руны «оснований, видимо, нет. Это скорее декоровка, в которую включены символические и несущие апотропеическое значение знаки»23.
Тоже неплохой прием – считать письменность декоративным узором из символов с не вполне ясным смыслом.
Истины ради следует отметить и единственный случай, когда непонятные знаки связывались со славянами и слоговым письмом, причем это предположение высказал не «дилетант-романтик», а маститый исследователь, правда, не по поводу текста, а по поводу некоторого набора неповторяющихся знаков: «Г.Ф. Турчанинов в\ысказал предположение, что надпись может являться славянской слоговой тайнописью»24.
Конечно, это очень близко к понятию «славянское общенародное слоговое письмо», но все же не оно: тайнопись имеет очень узкий круг бытования и малую продолжительность использования; к тому же непонятно, зачем русским вводить иной тип письма в тайнописи – во всяком случае, все известные способы тайнописи оставались алфавитными25.
Хотя примеры можно было бы продолжить, сказанного достаточно, чтобы придти к выводу: в ХХ веке сложилась довольно эффективная система не видеть в упор славянскую письменность иной, чем кириллица и глаголица, природы. Ведь любой текст можно 1) не заметить (правда, это довольно неудобно, особенно в монографиях); 2) заметить, но отнести к узору, декору, традиционному мотиву и т.д., то есть не видеть в нем знаковую природу; 3) согласиться со знаковой природой, но считать набором знаков собственности или чего-то еще, что не требует непосредственной расшифровки семантики; 4) отнести к числу речевых знаков, то есть к письменности в узком смысле слова, но к чужой (греческой, латинской, германско-рунической, венгерской, аланской, орхоно-енисейской, хазарской, праболгарской, арамейской и т.д.); 5) отнести к своей, славянской письменности, но узкоспециальной: тайнописи; 6) отнести к своей, славянской и лаже кирилловской, но неясной неразборчивой, дефектной, нечитаемой; наконец, 7) отнести к своей, славянской кирилловской, четкой и читаемой, и даже прочитать что-то вроде ИСИС или МИК – к сожалению, последний случай представляется самым тяжелым для опровержения. Так что в каждой из этих рубрик завязло немало слоговых надписей; однако поскольку в археологии действительно встречаются ситуации, когда на надписи не надо обращать внимания (скажем, в силу того, что они современны нам, а не вещевому памятнику), и когда узоры очень походят на письмена, и когда на самом деле имеются метки и знаки собственности, а также надписи на иных языках, иными шрифтами, в том числе и тайнописные; и когда вполне возможны надписи дефектные, неразюорчивые, нечитаемые и бессмысленные – в такой обстановке среди тысяч неславянских, нечитаемых и неписьменных знаков вполне спокойно может разместиться и сотня-другая коротких текстов слогового письма. Такова несложная техника «закрытия глаз» на письменность иной природы среди найденных археологами памятников.
Но не видеть знаки иной природы в собственных исследованиях археологов – это еще полдела. А как быть с теми, кто их сознательно пытался обнаружить? Таких исследователей было мало, но все же они были.
Конечно, простейший способ – не замечать и их. Многие так и поступали, не принимая во внимание результаты своих коллег. Однако чаще эти энтузиасты подвергались резкой критике. Вот как, например, отозвался В.А. Истрин о попытках И.А. Фигуровского построить предположенный им протоглаголический алфавит: «На базе... надписей на различных ремесленных изделиях и бытовых предметах, была построена... попытка воспроизведения протоглаголического алфавита, сделанная в 50-60-х годах И.А. Фигуровским и являющаяся образцом пренебрежения, как закономерностями развития письма, так и особенностями славяно-русского языка... Загадочным славянским знакам в одних случаях придается буквенно-звуковое значение, в других – маловероятное для славянского языка слоговое значение, в-третьих – логографическое. ... Использовал И.А. Фигуровский даже древнеегипетский принцип чтения логограмм, основанный на совпадении консонантных основ слов. ... В результате такой «расшифровки» И.А. Фигуровским был построен предполагаемый алфавит древнерусского протоглаголического письма»26. Мы, правда, при тщательном анализе не обнаружили всех этих приписываемых Фигуровскому вольностей. Чуть ранее и более сдержанно В.А. Истрин покритиковал Н.А. Константинова и Н.В. Энговатова, заметив в заключение: «Появление некоторых из рассмотренных выше работ, пытавшихся воссоздать и расшифровать дохристианскую русскую письменность, вызвало возмущение специалистов-филологов»26 – тут следует обратить внимание на точно найденное слово – «возмущение».
В.А. Истрин объясняет (но не оправдывает) появление статей энтузиастов так: «Появление таких работ было вполне закономерным. Наука, так же как природа, не терпит пустоты; поэтому вакуум, образовавшийся на каком-либо участке науки, неизбежно заполняется»27. В этом месте можно усмотреть легкий выпад В.А. Истрина против признанных исследователей, которые создали вакуум в проблеме происхождения славянского дохристианского письма и тем самым предоставили поле битвы энтузиастам.
Если работы И.А. Фигуровского В.А. Истрин называет «образцом пренебрежения закономерностями развития письма», не приводя причин такого хода мыслей исследователя (хотя В.А. Истрин все же поместил результат – предполагаемы протоглаголический алфавит, составленный И.А. Фигуровским), то критика со стороны А. Медынцевой и К. Попконстантинова болгарского академика Ивана Гошева за его попытку реконструкции протокирилловских букв носит более сдержанный по форме, но и более обстоятельный характер. В результате проверки надписей-граффити на стенах Круглой церкви в Преславе они пришли к следующему выводу: «Развитие негреческих «Протоглаголических» букв путем их упрощения под влиянием кириллицы в буквы, изветсные нам по кирилловскому письму, представленное на таблицах И. Гошева, хотя и выглядит убедительно, но не более чем очередное теоретическое предположение, не подкрепленное никаким фактическими материалами.напротив, пересмотр эпиграфического материала из Круглой церкви ясно показывает бездоказательность гипотезы Ивана Гошева, казалось бы такой обеспеченной новыми и неопровержимыми данными, точно локализованными и датированными»28. Для научной критики даже академическое звание – не защита; вероятно, русская исследовательница и ее болгарский коллега правы и академик И. Гошев действительно принял желаемое за действительное – но в нашем исследовании следует обратить внимание только на один аспект: если уж и академика можно обвинить в «бездоказательности», «фантастичности» прочтения надписи с йотированным юсом малым29, в отсутствии на алтарной колонне надписи, упоминаемой Гошевым как имеющейся и т.п., то стоит ли браться обычному смертному ха рискованное дело поиска неизвестных дохристианских форм письменности?
Что ждет простых смертных, показывает статья В.Л. Янина и Б.А. Рыбакова «По поводу так называемых «открытий» Н.В. Энговатова». – «В апреле-июне 1960 года в ряде газет и журналов, а также в радиопередачах одно за другим появились сообщения о так называемых «открытиях» Н.В. Энговатова. В этих статьях было все, что составляет не свойственный советской журналистике дух сенсации и нескромной рекламы – от умиления по поводу замечательных не по возрасту талантов автора «открытий» до броских заголовков, составленных по канонам футбольного репортажа, – сердито начинают свою статью маститые ученые. – Суть «открытий» заключалась в том, что Н.В. Энговатов, исследовав надписи на русских монетах Х-ХI вв., якобы обнаружил на них присутствие неизвестного ранее алфавита, который предшествовал глаголице и кириллице и был назван им «русским письмом». В статьях сообщалось, что при помощи этого алфавита Н.В. Энговатов прочитал ряд надписей, бывших до сих пор нечитаемыми.
Несомненно, что такое открытие в случае его достоверности было бы крупнейшим шагом вперед в развитии языкознания и заслуживало бы самого широкого освещения в массовой печати. Между тем, газетная сенсация с самого начала развивалась в полном отрыве от научной критики, хотя необходимость тщательной проверки выводов молодого исследователя объединенными усилиями нумизматов, археологов, палеографов и языковедов ни у кого не могла вызвать сомнения. Она не вызвала сомнений и у самого Энговатова, сделавшего доклады в отделе нумизматики ГИМ на заседании Славяно-Русского сектора ИА АН СССР и в институте русского языка АН СССР. Уже первые два доклада вызвали серьезную критику построений молодого исследователя, которому были указаны методические пороки в нумизматической и археологической частях его работы, предложены возражения по существу его концепции и, в частности, отвергнуты предложенные им чтения текстов, выполнявшие в схеме его построений важную роль контрольного средства. На обсуждении в Институте русского языка тщательному анализу было подвергнуто существо палеографической и лингвистической частей его работы и главных выводов, которые были признаны не имеющими научного значения»30. – Не правда ли, на молодого исследователя пролился очень холодный душ? Половину его работы отверг Институт археологии, другую половину – Институт русского языка, а за обращение к средствам массовой информации он получил обвинение в «нескромной рекламе».