Досталось не только Н.В. Энговатову, но и его покровителям – археологу-нумизмату, зав. Отделом ГИМ Н.Д. Мец, а также журналисту Г.Горячеву, «взявшему на себя неблагодарную задачу защиты методически безграмотных упражнений от научной критики, которой в статье дается совершенно извращенное толкование»31. – «Объявив исследования Н.В. Энговатова крупнейшим открытием нашего времени, Н.Д. Мец не заметила, что методика этого «открытия» находится в противоречии с современными методами исследования, с существующим состоянием материала, с самим принципом последовательного историзма, лежащим в основе советской исторической науки, и возвращает нумизматическую мысль к тому состоянию, в котором она находилась в ХI-начале ХХ века»32, – выговаривают маститые критики. Обвинения были, прямо скажем, незаслуженные; тот же Н.В. Энговатов стремился выяснить характер древнего русского письма, сравнивая надписи на монетах, однако ему просто не повезло: он изучал киевские монеты, где надписи делались только кириллицей, в том числе и искаженной до неузнаваемости, а не, допустим, тверской пул № 1075-1076, где половина надписи сделана кириллицей, а половина – слоговым письмом. Так что если бы молодой исследователь начал свое изучение с областных монет, его, вероятно, уже нельзя было бы обвинять в том, что он принимал неясные оттиски стершихся от частого употребления чеканов за особые древние буквы, а его покровителей – в том, что они «возвращают нумизматическую мысль к тому состоянию, в котором она находилась в ХI-начале ХХ века». Кстати, в числе его покровителей был и известный специалист в этой области, Н.И. Толстой, приславший положительный отзыв на исследования молодого специалиста в редакцию журнала «Знание-сила»33. Но поддерживали Энговатова только в средствах массовой информации, но не в специальной литературе. Его собственная статья в журнале «Советская археология» появилась в траурной рамочке, то есть посмертно в последнем номере этого издания за 1964 год34 – молодой исследователь прожил после своего триумфа и публичного выговора неполных 4 года!
Академик Б.А. Рыбаков, тем не менее, посчитал, что публичное порицание перед археологической общественностью СССР – еще не вполне достойная отповедь энтузиастам типа Н.В. Энговатова. В официальном докладе советской делегации на пятом международном съезде славистов (София, 1963), он отметил: «Совместные усилия всех славянских ученых должны привести к ясному решению вопроса о происхождении и истоках славянских азбук – кириллицы и глаголицы. При этом следует учитывать, что романтика славянской архаики привлекает к этому вопросу большое количество дилетантов и фальсификаторов, постоянно наводняющих литературу новыми «открытиями».»35. И далее перечисляются эти дилетанты и фальсификаторы (в сноске): Н.А. Константинов, Джордж (Георгий) Вернадский (за то, что он «доверчиво отнесся к фальсификации Ю. Арбатского и опубликовал в своей книге отрывки подложного «Жития Владимира Красного Солнышка»), открытие «прапольской азбуки» в одном из польских изданий 1954 года; Н.В. Энговатов (за то, что «в разных изданиях 1960 г. освещалось с неумеренными похвальбами мнимое открытие им древнейшей русской азбуки»). – Получается, что всякое исследование дохристианских азбук – это «наводнение литературы фальсификациями». Спрашивается, много ли желающих появится заниматься изучением древнейшего письма при таком отношении к его исследователям?
Много позже, уже в 1982 году, Энговатова критиковал другой ученый – А.А. Молчанов. На сей раз речь шла о том, что он «поставил перед собой задачу прочитать в полустертой, неразборчивой надписи вокруг (на бронзовом брактеате из Тамани) характерную для русских княжеских булл ХI-XII вв. ... формулу типа «Господи, помози рабу своему» и имя «Кирилл», что и постарался выполнить с помощью всяческих палеографических натяжек. В результате у него получился следующий текст: «Помози ми, гсди, Кириллу». – Несостоятельность такого способа прочтения очевидна»36. – Честно говоря, тут ничего не очевидно: ни одна натяжка не продемонстрирована; задача «прочитать в полустертой, неразборчивой надписи» хоть что-то выглядит вполне благородной (а зачем вообще нужна эпиграфика, как не для того, чтобы читать именно полустертые, неразборчивые надписи? Ведь предельно четкие и великолепно сохранившиеся тексты может прочитать и неспециалист!); а возможные упущения и натяжки, сделанные не по злому умыслу, вовсе не выглядят криминалом, поскольку их хватает и у самых опытных эпиграфистов. Например, Б.А. Рыбаков читал ничуть не лучше сохранившуюся надпись на черепке корчаги и даже произвел реконструкцию недостающих букв37; и там он тоже усмотрел благопожелательную надпись. Однако А.А. Молчанов никогда бы не посмел написать в адрес Б.А. Рыбакова те же самые слова, которые прозвучали бы примерно так: «Б.А. Рыбаков поставил перед собой задачу прочитать в полустертой, неразборчивой надписи вокруг отверстия корчаги характерную для русских сосудов благопожелательную надпись типа «благодатная корчага». В результате у него получился текст БЛАГОДАТНЕЙША ПЛОНА КОРЧАГА СИЯ; несостоятельность такого способа прочтения очевидна». – Разумеется, такого не позволил бы себе никто: кому же в здравом уме придет в голову критиковать академика, директора Института археологии АН СССР? А умершего к тому моменту более 18 лет назад малоизвестного исследователя критиковать можно безнаказанно. И скорее всего, дело тут не в конкретном чтении надписи на таманском брактеате, а в том, что в 1960 г. Н.В. Энговатов попал в черный список «фальсификаторов».
Подвергся критике и третий «возмутитель спокойствия» – Н.А. Константинов. В.С. Драчук так отозвался о его исследованиях: « “Теория” происхождения глаголицы из причерноморских знаков римского времени была доведена до абсурда в статьях Н.А. Константинова... Не углубляясь в детали расшифровки знаков, отметим, что автор предположил не только весьма натянутое и искусственное их чтение, но и не заметил того простого факта, что даже в построении так называемых монограмм отсутствуют те твердые принципы их создания, которые, как правило, в них всегда соблюдались.
Большое значение для новых исследований причерноморских знаков первых веков новой эры имела специальная сессия АН СССР, посвященная истории Крыма. В основном докладе Б.А. Рыбаков решительно отвергнул выводы Н.А. Константинова о происхождении славянского письмаиз причерноморских знаков римского времени как бездоказательные. Одновременно были четко сформулированы дальнейшие задачи изучения знаков: их собирание, датировка, раскрытие смысле без увлечения случайными совпадениями начертаний»38.
Подход Н.А. Константинова критиковали в СССР также В.А. Истрин и П.Н. Третьяков, а в ФРГ – Г.Гумбах39. В.А. Истрин полагал: «Главный недостаток гипотезы В.А. Константинова в том, что она оставляет открытым вопрос, почему сарматы, а затем славяне заимствовали кипрское слоговое письмо, а не слоговое греческое. Ведь последнее было больше известно жителям Причерноморья и гораздо лучше передавало фонетику сарматской и славянской речи»40. – Это замечание само по себе весьма интересно, и мы в нашем исследовании обязательно должны будем подробно объяснить эту странную приверженность славян к слоговому письму; однако, идея о слоговом письме у славян ряду лингвистов действительно могла показаться абсурдом. «Необходимо еще раз напомнить, – подчеркнул В.А. Истрин, – что слоговое, также как и логографическое письмо, непригодны для передачи славянских языков и уже по одному этому вряд ли могли бы развиться у славян»41.
Ирония истории заключалась в том, что славяне и, возможно, сарматы, пользовались слоговым письмом; допустимо и то, что какой-то вид письма попал к славянам через Причерноморье, хотя детали этого процесса и не совпадают с предположениями Н.А. Константинова; однако этот исследователь прав в главном, в установлении характера письменности, а неправы его критики, которые возражали ему весьма убедительно и логично, но все-таки скользили по поверхности.
Так обстоит дело в эпиграфике с попытками энтузиастов предложить новые пути для исследования древнейшей русской письменности в последние три десятилетия. Но, может быть, раньше было иначе?
Нет, раньше было то же самое. Вот статья Б.А. Рыбакова 1940 года. «При изучении древних знаков исследователей нередко увлекает старый, занимавший еще романтиков ХVIII века, веопрос о происхождении глаголицы, о славянских «чертах и резах», но в общем славянский археологический материал привлечен к решению этого вопроса недостаточно», – читаем мы тут. В качестве примера рассматриваются два исследователя начала века. – «Польский ученый Лецеевский «прочитал» надпись, применив к ней рунический алфавит, – Б.А. Рыбаков имеет в виду знаменитую Алекановскую надпись. – Получилось УМЕРШЕМУ МАЛУ СТАВИХ НУЖАЯ. Еще более анекдотично чтение надписи на камне, найденном на Днепре в земле радимичей (дер. Пневище бывшего Горицкого уезда), которое дает венский ученый Генрих Ванкель, «прочитавший» эти письмена так: ПАМЯТНИК ВААЛА. ЗДЕСЬ МЫ ЕГО ВЫДОЛБИЛИ»42.
К сожалению, о дешифровке Ванкеля трудно сказать что-либо определенное, так как в публикации о его попытках прочитать надпись и в одновременной публикации на ту же тему А.М. Дондукова приведены два варианта одной и той же надписи, настолько отличающихся между собой, слоно речь идет о двух различных текстах43. Подлинник же камня с надписью не сохранился. Кроме того, напись была понята им как финикийская, что делает совет Б.А. Рыбакова насчет привлечения славянского материала несколько неуместным.
Что же касается такого выдающегося исследователя, каким был Ян Лечеевский, профессор Краковского университета, то следует заметить, что предложенный им вариант чтения Алекановской надписи был дан спустя всего лишь год после публикации сообщения о находке в.А. Городцовым, тогда как сам Б.А. Рыбаков ни в 1940 году, ни полвека спустя не предложил никакого иного чтения этой надписи. И если исходить из того, что надпись на сосуде действительно руническая, то лучше того, как это сделал Лечеевский, прочитать вряд ли возможно, так что упрекать его можно лишь за гипотезу о руническом характере надписи, но не за тот осмысленный результат, который при этом все-таки получился. Остается лишь посожалеть, что в его распоряжении было не так уж много славянских надписей из России, ибо некоторые знаки в его монографии о руническом письме он уже начал читать как слоги44, и при большем массиве текстов рано или поздно обнаружил бы слоговой характер славянского письма.