Идет в веселии геройском
И тихим манием руки,
Повелевая сильным войском,
Сзывает вкруг себя полки.
«Друзья!» он говорит: «известно,
Что Россам мужество совместно,
Но нет теперь надежды вам.
Кто вере, чести друг неложно.
Умреть иль победить здесь должно».
Умрем!» клик вторит по горам.
В отчаянии, что «львиного сердца, крыльев орлиных нет уже с нами», Державин в стихах, вызванных смертью Суворова, горестно вопрошает:
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари, г
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари,
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью Россиян все побеждать?
Художественно подчеркивая глубокую народность Суворова, Державин изображает его в характерном облике эпического «вихря-богатыря» русских народных сказок:
Черная туча, мрачные крыла
С цепи сорвав, все небо покрыла;
Вихрь полуночный, летит богатырь!
Постоянно указывая на беспощадность Суворова к врагам родины, Державин вместе с тем всегда отмечает в нем и черту русского национального великодушия, милости к «малым сим» — к слабым тростинкам. В своих победных одах Державин — и это их замечательная особенность — не ограничивается воспеванием только вождей и полководцев. Вождям соответствуют их геройские рати — «русски храбрые солдаты, в свете первые бойцы»:
Больше того, в ряде стихов Державина из-за создаваемых им колоссальных образов полководцев — Репнина, Румянцева, Суворова — как бы выступают еще более могучие очертания «твердокаменного Росса»,— всего русского народа.
Именно народ, народный дух, народная крепость и сила спасли страну в годины наиболее тяжких исторических испытаний: во времена монгольского ига, кровавых оборонительных войн XVII в. Вот как, например, рисует Державин свержение монгольского ига, когда русский народ «три века» лежал один, всеми оставленный и покинутый, в страшном, близком к смерти сне:
Лежал он во своей печали,
Как темная в пустыне ночь;
Враги его рукоплескали,
Друзья не мыслили помочь,
Соседи грабежом алкали;
Князья, бояре в неге спали
И ползали в пыли, как червь:
Но бог, но дух его великий
Сотряс с него беды толики,—
Расторгнул лев железну вервь!...
Где есть народ в краях вселеняы,
Кто б столько сил в себе имел:
Без помощи, от всех стесненный,
Ярем с себя низвергнуть смел
И, вырвав бы венцы Лавровы,
Возверг на тех самих оковы,
Кто столько свету страшен был?
О Росс! твоя лишь добродетель.
Таких великих дел содетель.
Лишь твой Орел Луну затмил...
О кровь Славян! сын предков славных,
Несокрушаемый колосс,
Кому в величестве нет равных,
Возросший на полсвете Росс!
Не «князьям и боярам», а именно «всему русскому народу», как поясняет сам Державин в примечаниях к той же оде «На взятие Измаила», из которой заимствованы и только что приведенные строфы, обязана своими величественными победами и современная поэту Россия. И Державин не устает славить в своих стихах «великий дух» русского народа, необоримую, тверже скалы, грудь «Росса», российскую доблесть и силу, которой «нет преград»: «Чья Россов тверже добродетель? Где больше духа высоты?» — постоянно спрашивает себя поэт и неизменно, рисуемыми им живыми картинами и образами русской доблести, исконного русского героизма, отвечает: ничья и нигде. Вот русские воины, зная, что «слава тех не умирает, кто за отечество умрет», со спокойной твердостью и с «сияющей душой», молча и непреодолимо движутся на неприступные твердыни Измаила:
Идут в молчании глубоком,
Во мрачной, страшной тишине:
Собой пренебрегают, роком;
Зарница только в вышине
По их оружию играет;
И только их душа сияет,
Когда на бой, на смерть идет.
Уж блещут молнии крылами,
Уж осыпаются громами:
Они молчат, идут вперед.
Они же, ведомые Суворовым, победоносно переваливают через альпийские льды и снега, через непроходимые горные потоки и крутые теснины, заполненные притаившимся врагом:
Ведет туда, где ветр не дышит
И в высотах и в глубинах,
Где ухо льдов лишь гулы слышит,
Катящихся на крутизнах.
Ведет — и скрыт уж в мраке гроба,
Уж с хладным смехом шепчет злоба:
Погиб средь дерзких он путей!
Но Россу где и что преграда?
С тобою бог — и гор громада
Раздвиглась силою твоей.
Победы России — грозное предупреждение ее недругам. В стихах, посвященных победам 1807 г. атамана донских казаков Платова и характерно озаглавленных «Атаману и войску донскому», Державин с законной национальной гордостью, оглядываясь на славное прошлое русской земли, вопрошает:
Был враг Чипчак — и где Чипчаки?
Был недруг Лях — и где те Ляхи?
Был сей, был тот: их нет; а Русь?
Всяк знай мотай себе на ус.
Последняя строка явно адресована Наполеону, неизбежное падение которого, если он отважится вторгнуться в Россию, Державин предсказывал еще за несколько лет до войны 1812 г. Уже в старческих своих стихах, посвященных Отечественной войне 1812 г. («Гимн лироэпический на прогнание французов из Отечества»), слабеющей рукою набрасывает Державин замечательную характеристику «добльственного» русского народа:
О, Росс! о добльственный народ,
Единственный, великодушный,
Великий, сильный, славой звучный.
Изящностью своих доброт!
По духу ты непобедимый,
По сердцу прост, по чувству добр,
Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр...
Еще Ломоносов проводил резкую грань между войнами несправедливыми, вызванными стремлением к захвату чужих областей, к порабощению Других народов, и войнами справедливыми, оборонительными, являющимися «щитом», т. е. защитой, своей страны. Историческую миссию России он видел в том, чтобы нести народам мир— «тишину»: «Воюет воинство твое против войны, оружие твое Европе мир приводит». Эта же ломоносовская нота настойчиво звучит и у Державина. В своей уже несколько раз упоминавшейся и цитировавшейся нами оде «На переход Альпийских гор» поэт, обращаясь к народам Европы, восклицает: «Воюет Росс за обще благо, за свой, за ваш, за всех покой».
Конкретно-политическая наполненность и обращенность этого и подобных лозунгов и деклараций определена и ограничена условиями исторической действительности, классовой природой поэта, Державин, как и Ломоносов, сумел почувствовать и сформулировать здесь то, что составляет существеннейшую черту национальной русской истории — бескорыстие, героическое великодушие русского народа, не стремящегося к захватам и завоеваниям, но умеющего грудью стать на защиту родины.
В. Р. Белинский писал о том, что патриотизм был «господствующим чувством» Державина. Победы, одержанные Россией на полях сражений, запечатлелись в его творчестве, вызвали образы, соответствующие их величию и силе. Державин начал с подражания Ломоносову, но, как он сам выразился, «хотел парить, но не мог...». Он не находил того «красивого набора слов», великолепия и пышности, которые были присущи «Российскому Пиндару»[c.187]. Державина и Ломоносова многое объединяло: отношение к России, ее истории, к Петру I, к проблемам мира и войны.
Россия неизменно показывается Державиным в динамике, в борении, в действии; она «наложила руку» на противников, «тмит» небесный свод, «пенит морские бездны», освобождает несчастную Андромеду. Державин утверждал, что русскому народу присуща жажда великих дел. Русские — это народ-исполин, русским присуща безмерная любовь к родине («Любви к отечеству безмерен в русских пламень», IV, 137), они не боятся пасть на поле битвы, для них смерть лучше, чем «униженный мир» (IV, 311), им чужды хитрость и коварство. Русские хотят жить в мире с другими народами.
Державин разделял взгляды Ломоносова о значении России для судеб человечества. Уже в оде 1772 г. «На победы Екатерины II над турками» он говорил о падшей Греции, которую поднимает «Минерва», имея в виду Екатерину II, т. е. Россию; в оде «На переход Альпийских гор» он напоминал современникам о том, что русские воюют за общее дело: «за свой, за ваш, за всех покой». Тема вожделенного мира, который приносит усталой Европе русское оружие, особенно сильное развитие получила у Державина в конце жизни, во время наполеоновских войн. В записной книжке поэта имеются следующие строки: «Победа есть прекрасный цвет, приносящий райские плоды: мир и спокойствие» [с.51].
Сделав предметом поэзии судьбы родины, высокие темы жизни гражданина, Державин, естественно, не мог пройти мимо фигуры Петра I. Подобно Ломоносову, он писал о том, что Петр I создал русскую армию, служил «простым солдатом», водил «на брань» полки, был неутомимый труженик; поэт изображает Петра близким к простым людям и в то же время царственно величественным самодержцем («Петру Великому»). В стихотворении «На поднесение депутатами ея величеству титла Екатерины Великой», ставя императрице в пример Петра I, Державин подчеркивал, что победителю на Полтавском поле снискали всеобщую похвалу не только воинские дела, но и забота о благе подданных, смягчение и просвещение нравов. В произведениях Державина происходит как бы «очеловечение» образа Петра I; величие его определяется не меркой сверхчеловеческих сил, как у Ломоносова и других поэтов, а доступностью, добротой, заботами о людях.
С большим уважением относился Державин к фельдмаршалу Н. А. Румянцеву, талантливому полководцу, который выдвинулся в Семилетнюю войну. Во время первой русско-турецкой войны П. А. Румянцев одержал блестящие победы над численно превосходящими силами противника. В оде «На победы Екатерины II над турками» Державин нападение Румянцева на турецкую армию уподобляет удару грома. Развивая передовые взгляды Петра I на организацию и воспитание войск, Румянцев оказал большое влияние на развитие полководческого искусства А. В. Суворова.