Даже отрицательный пример И.В. Гете представляется А.А. Фету поучительным. Вторая часть Фауста свидетельствует об опасности поэзии мысли: Гете «погубил философией свою вторую часть Фауста»[15, с. 64]. Так же неудачны были попытки немецкого поэта откликнуться на политическую современность. «Великие поэты, уступая просьбам или собственному сочувствию к современности, подобно И.В. Гете, писали дюжинами Gelegenheitsgedichte [«стихотворения на случай»] и писали их плохо; иные же, что всего хуже, увлекшись современностью, давали возможность заподозрить их в пристрастии, а, быть может, и в чувствах еще более зазорных»[13, с. 64]. Таким образом, для А. Фета Гете — поэт «чистого искусства» и прежде всего лирический поэт.
С этой стороны А. Фет перекликается с И.В. Гете в своих переводах. Среди многочисленных и разнообразных переводов А. Фета немецкая лирика занимает очень заметное место. Кроме И.В. Гете, А.Фет переводил Г. Гейне, Уланда, Мёрике, Ф. Шиллера и др. Среди этих поэтов Г.Гейне и И.В. Гете несомненно занимали первое место. Из восемнадцати лирических стихотворений И.В. Гете, переведенных А. Фетом, только шесть вошли в его первый сборник («Лирический Пантеон», 1840 г.); таким образом, А. Фет переводит И.В. Гете не только в ранней молодости, как большинство поэтов 40-х гг., — он остается и в дальнейшем верен своему увлечению.
В переводах А. Фета И.В. Гете представлен прежде всего интимной лирикой, наиболее родственной его собственному творчеству. «Прекрасная ночь», «На озере», «Майская песня», «Первая потеря», «Ночная песня путника» могут служить примерами этого подхода.
Романтический И.В. Гете входит в репертуар А. Фета традиционными балладами: «Певец», «Рыбак», «Лесной царь». Из философских од он переводит «Границы человечества» и «Зимнюю поездку в Гарц». На этих стихотворениях, как и на переводах из цикла «Северное море» Г. Гейне, А. Фет учился вольному стиху без рифмы, который играет существенную роль в его собственном творчестве: ср. «Водопад», «Когда петух...», «Нептуну Леверрье» и др. В двух последних стихотворениях Ап. Григорьев отмечает непосредственное влияние И.В. Гете[16, с. 65]. Под знаком увлечения античными формами был начат в юношеские годы перевод «Германа и Доротеи»[12, с. 64], напечатанный полностью в «Современнике» в 1856 г.[17, с. 65].
Влияние И.В. Гете на творчество молодого А. Фета было чрезвычайно значительно и констатируется единогласно всеми современниками. Оно обнаруживается главным образом в двух направлениях: с одной стороны, в антологическом жанре, с другой стороны — в интимной песенной лирике. Об увлечении А. Фета «Римскими элегиями» И.В. Гете свидетельствует его собственное признание. Рецензент «Отечественных записок» П. Кудрявцев (1840) отмечает это влияние в творчестве автора «Лирического Пантеона»: «Для нас всего отраднее и утешительнее в этом случае знакомство, и, как кажется с первого взгляда, знакомство очень близкое и родственное автора этих стихотворений с древней лирической музой, и потом — с вдохновенною музою Гете, которая в спокойном величии часто так близко подходит к своей, уже отягченной годами, но вечно юной подруге. Переводы из Гете и Горация служат тому доказательством»[18, с. 65 ]. О том же свидетельствует через десять лет ближайший друг А. Фета, Ап. Григорьев, в своей рецензии на «Стихотворения» 1849 г. «Г. Фет — талант самобытный, образовавшийся только под влиянием классических образцов и преимущественно под влиянием Гете. Антологические стихотворения [Фета] ближе всего к Гете, если только к Гете можно быть близким, и лучшие из его антологических стихотворений те, где он является учеником древних и Гете»[18, с. 65].
С другой стороны, критика отмечает сходство молодого А. Фета и И. В. Гете в области интимной песенной лирики. По мнению автора некролога, напечатанного в «Русской мысли», ранние стихи А. Фета «написаны в духе мелких лирических стихотворений Гете»[19, с. 65]. Правда, в этом отношении не менее существенно для А. Фета было влияние Г. Гейне. Но Ап. Григорьев справедливо указывает на отсутствие у А. Фета существенных элементов лирики Г. Гейне — «грусти», «ядовитой насмешки», «остроумия и резкости», иными словами — иронического разоблачения романтической иллюзии. «За исключением прямых и мастерских переводов, да двух-трех стихотворений» Ап. Григорьев не видит «сильного отражения этого поэта на стихотворениях г. Фета». «Не Гейне, но Гете преимущественно воспитал поэзию г. Фета; влиянию великого старого учителя обязан понятливый ученик и внутренним достоинством и замечательным успехом своих стихотворений и, наконец, самою изолированностью своего места в русской литературе. Достоинство или недостаток эта изолированность, во всяком случае она может быть уделом яркого и замечательного дарования и составляет прямой результат проникновения ученика духом учителя, как бы исполнением его завета...» [16, с. 65].
1.6 Профессиональные переводчики: А. Струговщиков, Ф. Миллер, М. Михайлов
С начала 50-х гг. господствующие течения русской поэзии отходят от И.В. Гете. Поэзия И.В. Гете теряет свое актуальное значение: из фактора и факта современного литературного развития она становится фактом образования, истории культуры. Ознакомление русского читателя с произведениями И.В. Гете переходит в эту эпоху от поэтов к профессиональным переводчикам и редакторам полных собраний сочинений. Ряд поэтов, известных главным образом как переводчики, обслуживают эту культурную потребность, которая, как уже было указано выше, наметилась с достаточной определенностью в журнальных переводах 40-х гг., свидетельствующих о росте массового потребления поэзии Гете. Их переводы не занимают самостоятельного места в истории русской поэзии, как переводы В.А. Жуковского, Д.В. Веневитинова, Ф.И. Тютчева, не участвуют активно в ее развитии. Но, тем не менее, и здесь можно отметить некоторые характерные для эпохи предпочтения, показывающие И.В. Гете в новом аспекте.
В ряду этих новых переводчиков первый по времени — Александр Струговщиков (1807—1878). Он был военным чиновником и любителем поэзии, присяжным переводчиком «Отечественных записок» эпохи В.Г. Белинского, знатоком И.В. Гете и его поклонником, который, по словам одного позднего современника[20, с. 65], «происходя из зажиточной семьи, как он сам часто повторял, занимался переводами «не ради металла, а con amore, из любви к делу»[20, с. 65]. А.Н. Струговщиков специализировался на переводах из И.В. Гете и перевел «Клавиго» (1840), «Фауста» (1856), «Вертера» (1865), отрывки из «Вильгельма Мейстера» и прозаических мемуаров (некоторые прозаические вещи собраны в книге «Переводы» А.Н. Струговщикова, 1845), наконец — большое число лирических стихотворений, которые печатались в журналах (главным образом в «Отечественных записках» 40-х годов) и были собраны в книге «Стихотворения Александра Струговщикова, заимствованные из Гете и Шиллера», СП6., 1845; отдельным изданием вышли «Римские элегии» (1840), вызвавшие большую и очень сочувственную статью В.Г. Белинского («Отечественные записки», 1841, ХVII) и его же анонимную рецензию («Литературная газета», 1840, № 42). В.Г. Белинский «открыл» А.Н. Струговщикова, печатавшего свои переводы во второй половине 30-х гг. преимущественно в «Сыне отечества» и «Библиотеке для чтения», и привлек его к участию в «Московском наблюдателе» и «Отечественных записках»: «Скажите мне, что за человек Струговщиков? — писал В.Г. Белинский И.И. Панаеву, — У него есть талант, он хорошо переводит Гете, по крайней мере, получше во 100 раз Губера, который просто искажает «Фауста»… Если вы знакомы с Струговщиковым, то попросите у него чего-нибудь для меня; я с благодарностью (разумеется, невещественною) поместил бы»[21, с. 65]. В случае переезда в Петербург В.Г. Белинский надеется на личное знакомство с понравившимся ему поэтом. «Надеюсь еще сойтись с г. Струговщиковым. Я не знаю его как человека, ничего не слышал о нем с этой стороны; но кто так, как он, умеет понимать Гете, тот тысячу раз человек, и где еще есть такие люди, там можно жить. Кстати: его элегии, пересланные ко мне через Вас, — я обязан им такими минутами, каких немного бывает в жизни. В этих прекрасных гекзаметрах душа моя купалась, как в волнах океана жизни». И, противопоставляя опять А.Н. Струговщикова Э.И. Губеру, переводчику пушкинской эпохи, В.Г. Белинский добавляет: «Право, ограниченные люди хуже, т. е. вреднее, подлецов: ведь если бы не г. Струговщиков, то Губер еще на несколько лет зарезал бы на Руси Гете»[21, с. 65]. Получив через И.И. Панаева переводы А.Н. Струговщикова для своего журнала, В.Г. Белинский пишет: «Пожмите от меня руку г. Струговщикову... Не умею благодарить его за присланные элегии И.В. Гете; несколько времени я обжирался ими: как в волнах океана жизни, купался я в этих гекзаметрах... Перевод «Прометея» — чудо! Прошу и умоляю г. Струговщикова не оставить меня и вперед своими трудами»[21, с. 65].
Для В.Г. Белинского и его единомышленников некоторые переводы А.Н. Струговщикова (например, «Прометей», «Дяде Кроносу», отчасти ода «Границы человечества» в своих спинозистски-пантеистических элементах) открывали новый аспект творчества И.В. Гете, каким он являлся по преимуществу в молодости, как мятежный «бурный гений», идейный вождь и участник буржуазной революции в немецкой литературе. По отношению к «Римским элегиям», которые В.Г. Белинский тоже считал юношеским произведением И.В. Гете, статья, рецензия и переписка свидетельствуют об освобождающем значении этого нового художественного впечатления.