В самой ясной и как будто просматриваемой насквозь литературной форме нелегко сказочнику сохранять интерес к нерешенным жизненным проблемам и свое пристрастие к героям, умеющим делать выбор. Между тем, как люди живут, и тем, как они должны жить, увы, слишком часто возникает печальное расхождение. Вот почему так дороги сказочнику слова Ученого: "Чтобы победить, надо идти и на смерть. И вот я победил".
Наряду с образами Ученого и Аннунциаты Шварц вывел в "Тени" (и вернулся к ним в последующих своих сказках) большую группу людей, которые своей слабостью или угодничеством, эгоизмом или жестокостью поощряли Тень, позволяли ей обнаглеть и распоясаться. При этом драматург решительно поломал многие укоренившиеся в нас представления о героях сказки и открыл нам их с самой неожиданной стороны. Встречаясь с ними, мы одновременно узнаем их и удивляемся им; они возникают как бы синхронно в нашей памяти и в нашей фантазии.
В одной из сцен "Тени" изображается собравшаяся ночью перед королевским дворцом толпа; преуспевшая в вероломстве и цинизме Тень становится королем, и в коротких репликах площадных зевак, в их равнодушной и пошлой болтовне можно услышать ответ на вопрос о том, кто именно помог Тени добиться своего. Это люди, которым ни до чего нет дела, кроме как до своего собственного спокойствия, — откровенные угодники, лакеи, беззастенчивые лжецы и притворщики. Они-то больше всего шумят в толпе, поэтому и кажется, что их большинство. Но это обманчивое впечатление, на самом деле настоящему большинству собравшихся Тень ненавистна.
Недаром уже перешедший на работу в полицию Пьетро явился на площадь, вопреки приказу, не в штатском костюме и обуви, а в сапогах со шпорами. "Тебе я могу признаться, — объясняет он капралу, — я нарочно вышел в сапогах со шпорами. Пусть уж лучше узнают меня, а то наслушаешься такого, что потом три ночи не спишь" (с 299). Между первым министром и министром финансов происходит такой знаменательный разговор: "За долгие годы моей службы я открыл один не особенно приятный закон. Как раз, когда мы полностью побеждаем, жизнь вдруг поднимает голову", — говорит первый министр, и министр финансов встревожено переспрашивает его: "Поднимает голову? Вы вызвали королевского палача?" Насилие может изуродовать жизнь на земле, парализовать ее на какой-то срок, но не убить, не уничтожить.
Тут сыграло важную роль то обстоятельство, что сказка не имеет права быть глупее или наивнее своего времени, пугать страхами, которые были страшны только в прошлом, и проходить мимо уродств, которые могут оказаться опасными именно сегодня. Прошли, например, времена людоедов, сердито вращавших зрачками и угрожающе скаливших зубы. Приноравливаясь к новым обстоятельствам, так сказать, адаптируясь в новой обстановке, людоед Пьетро поступил на службу оценщиком в городской ломбард. "От его свирепого прошлого, - пишет С. Цимбал, - только и остались вспышки необузданного бешенства, во время которых он палит из пистолета, фатальным образом не причиняя никому вреда". Страшные проклятья он посылает по адресу своих жильцов и каким-то удивительно домашним образом возмущается, что его собственная дочь не оказывает ему достаточного дочернего внимания.
Нельзя забывать о том, что "Тень" писалась в дни, когда на полях западной Европы уже бушевала вторая мировая война и когда гитлеровцы, захватившие Польшу, Францию, Бельгию, Голландию, Норвегию, уже считали свою окончательную победу предрешенной. В эту пору особенно важно было увидеть и сказать, что "жизнь поднимает голову". Тем более важно отметить: несмотря на то, что столько стран уже было придавлено фашистским сапогом, настоящей победы у фашистов не было и не могло быть. Снова и снова требовался палач, чтобы еще раз обезглавить несдающуюся, упрямую, вечно живую и вечно торжествующую жизнь. "Что враги сделают нам, пока сердца наши горячи?" (с. 304) — снова и снова слышим мы слова Сказочника из "Снежной королевы".
Сказочным сюжетам, получившим долгую поэтическую жизнь в творчестве Андерсена, суждено было пережить еще одну метаморфозу и заново воплотиться в произведениях советского художника.
Пьесе в последующих ее изданиях предпослано два эпиграфа. В первом, взятом из сказки Г.-Х. Андерсена "Тень", Шварц цитирует то место, где ученый думает о том, что происшедшее с ним напомнило ему "историю человека без тени, которую знали все и каждый на его родине". Этим самым драматург указывает на внутреннюю связь своей пьесы не только со сказкой Андерсена, но и с повестью А.Шамиссо "Необычайные приключения Петера Шлемиля" (1813 г.).
Второй эпиграф, строки из андерсеновской "Сказки моей жизни", определяет характер связи пьесы с этими известными историями: "Чужой сюжет как бы вошел в мою плоть и кровь, я пересоздал его и только тогда выпустил в свет". Это указание на то, что пьеса не является аналогом уже известных историй, а представляет собой принципиально иное, новое произведение. отношение Шварца к ученому не сводится к беспрекословному утверждению: его благородный, возвышенный герой, мечтающий сделать весь мир счастливым, в начале пьесы показан человеком еще во многом наивным, знающим жизнь лишь по книгам. По ходу действия пьесы он "спускается" к реальной жизни, к ее повседневности и в чем-то меняется, избавляясь от наивного представления каких-то вещей, уточняя и конкретизируя формы и методы борьбы за счастье людей. Ученый все время обращается к людям, пытаясь убедить их в необходимости жить иначе.
Об эволюции, которую претерпевает в пьесе образ ученого, в той или иной мере писали почти все рецензенты. Но не заметили они другого: и образ ученого, и тема его любви у Шварца (по его собственному мнению) не являются центром, единственным средоточием идейного замысла драматурга.
Отношения ученого с принцессой вначале имели сказочный характер: придуманные, предсказанные во вступительном монологе, они затем очень скоро переросли в драматические отношения ученого с тенью, ученого с целой государственной системой, героями, ее представляющими. То есть первые шаги ученого в сторону принцессы привели в действие массу лиц, которые становятся объектом столь же пристального изображения драматурга, как ученый. При этом о самом ученом трудно говорить как о главном герое принятом для собственно драмы понимании: основная группа персонажей находится по отношению друг к другу в равном положении. Отсюда появилось это понятие – многоплановость действия – которое употребляли многие, кто писал и говорил о "Тени".
Но на дороге принцессы возникла тень, героиня поставлена перед необходимостью выбора и делает его сообразно своим привычкам и понятиям, плывет по течению, идет за тем, кто настойчивее, чьи речи приятнее. Таким образом, она предпочла тень и этим решила свою судьбу. И ее собственное поведение привело к тому, что все происходящее с ней стало напоминать превращение царевны в отвратительную холодную лягушку. Вот почему не Луиза, а Аннунциата по сути кажется нам принцессой этой сказки.
2. Коллизии и характеры Ш. Перро у Е. Л. Шварца
Полная близость с Андерсеном и умение обращаться со старыми сюжетами проявились в творческой натуре писателя далеко не сразу. Его и в молодости привлекали скитающиеся сказочные сюжеты. Он опубликовал на страницах журнала "Чиж" "Новые приключения Кота в сапогах", выступил за несколько лет до "Снежной королевы" со своей собственной "Красной Шапочкой". Уже тогда, в работе над этой самой традиционной и едва ли не самой знакомой детям всех поколений сказкой, он и населил ее удивительно свежими и вполне заслуживающими нашего сегодняшнего читательского и зрительского интереса характерами.
Как-то сам собой отодвинулся при этом на второй план бесконечно знакомый сюжет Перро, развитие событий в котором как бы заранее предрешалось свирепостью волка и добротой и беззащитностью старенькой бабушки. На место знакомых сюжетных перипетий выдвинулись совершенно незнакомые, чудом уловленные сказочником психологические неожиданности. К таким неожиданностям по праву можно было бы отнести и забавные отношения бабушки с внучкой, и глупую и пошлую амбицию волка, и многое другое, способное расширить, обогатить душевный опыт зрителя. Создавая свою собственную сказку, Шварц не рассчитывал на то, что в отношении каждого из ее персонажей сработает давным-давно сложившаяся репутация. Напротив, он стремился как бы заново создать эту репутацию, пользуясь собственными живыми аргументами. И если речь должна была идти о симпатиях к самой Красной Шапочке, то не могло ли сыграть решающую роль то обстоятельство, что девочка не просто правдива и смела, но и на редкость деятельна, и деятельной своей натурой, внутренней активностью и решимостью привлекла к себе сердца самых разных представителей лесного народа.
Среди них можно было встретить и зайчонка, проявляющего особое усердие на занятиях, которые Красная Шапочка проводит с обитателями леса. Девочка учит их быть храбрыми, дружить друг с другом и вместе защищаться от волка. Дружба эта приводит злобного зверя в неистовство: "От этой дружбы житья в лесу не стало. Зайцы дружат с белками, птицы с зайцами. Мне дружба ни к чему. Я все сам, все один". У традиционных персонажей сказки, написанной современным сказочником, обнаруживаются по ходу действия ничуть не традиционные особенности. Не так-то просто было бы без помощи сказочника представить себе медведя не только в виде могучего увальня, но и в обличье капризного и избалованного существа, то и дело обращающегося к Красной Шапочке со своими плаксивыми жалобами: "Мордочка у меня пухнет. Пчелы бессовестные покусали…"