В стихах Есенина нет прямого упоминания имени Зинаиды Николаевны, но он напишет ей стихотворение за стихотворением, одно лучше другого. Например, «Письмо к женщине». Его сын Константин в своих воспоминаниях подтвердил сцену объяснения отца с матерью, характер и тональность разговора. И «Собака Качалова» (Приложение 1) - это тоже для Райх.
Стихотворение «Вечер черные брови насопил…» (Приложение 6), хоть и включено поэтом в цикл «Любовь хулигана», который принято связывать с именем А.Миклашевской, всё-таки посвящено Зинаиде Николаевне.
И наконец стихотворение «Цветы мне говорят – прощай…» (Приложение 6), написанное за два месяца до гибели поэта, обращено опять к ней.
Положение круто изменилось в пресловутом «кабацком» цикле («Москва кабацкая»). Можно взять из него любое стихотворение, например «Сыпь, гармоника. Скука... скука...». В нем сразу ощущается резкая смена интонаций, словаря, самого стиля обращения к женщине (не говоря уже о создаваемом женском образе), всей структуры и мелодики стиха.
Как будто перед нами строки другого поэта. Дергающий ритм, речитативный язык, вульгарная лексика, озлобленный цинизм – всё это ничем не напоминает той нежности, поэтичности, временами даже сказочности, которые звучали в его прежних стихах о любви. Здесь любовь попрана, низведена до плотского чувства, женщина обезображена, сам герой деморализован, и его прерываемая буйством тоска лишь в самом конце сменяются ноткой жалостливого раскаяния. («Дорогая, я плачу, прости... прости...»).
Едва ли, однако, все содержащиеся в стихотворении выпады, вся потрясающая его эскапада грубости и цинизма должны приниматься в своем прямом и единственном смысле. Невольно напрашивается мысль об известной нарочитости, демонстративности изображаемой поэтом картины (и употребляемой им лексики), о том, что он как бы выставляет на показ всю мерзость кабацкого омута, в которую он погрузился и который его ничуть не радует, не утешает, а наоборот – тяготит. Недаром в самом первом стихотворении цикла («Да! Теперь решено, без возврата...») это пристанище названо «логовом жутким», во втором («Снова пьют здесь, дерутся и плачут...») оно «чадит мертвячиной», а о развеселых его обитателях сказано «Бесшабашность им гнилью дана».
В этом «логове», как показывает поэт и в других стихотворениях, нет места человеческой радости, нет и надежды на счастье. Любовь здесь не праздник сердца, она приносит человеку гибель, она губит его, словно чума.
Так бы и потонуло всё это в пьяном угаре, в дикой музыке грубых страстей и жестоких оскорблений, если бы не прорывы к чистой душевности, не пронзительные нотки раскаяния, которые слышатся почти в каждом из звеньев «кабацкого» цикла.
Один из выдающихся современников поэта, Дмитрий Фурманов, писал: «“Москва кабацкая” веет ужасом, но пафос тут неподдельный и лиризм». [10, с. 108]
О каком пафосе и лиризме здесь речь? О трагическом пафосе переживаний, связанных с ощущением кривизны и порочности избранного пути, с погружением в омут, из которого вырваться не так-то легко. Это трагическое чувство в сочетании с природной задушевностью, с исповедальной откровенностью, с неоценимым богатством таящихся в сердце «снов золотых» и рождает ни с чем не сравнимый, чисто есенинский лиризм.
Есенин встречался с обожавшей его Надеждой Вольпин и с Галиной Бениславской, когда в 1921 году в России появилась прославленная актриса, танцовщица с мировым именем Айседора Дункан, пылавшая революционным романтизмом, решившая открыть в России танцевальную школу. Она встретилась с Есениным в мастерской художника Якулова. Поэт поразил её воображение. Зная по-русски несколько слов, она произнесла: «Ан-гел, ан-гел». Затем гладила его волосы, заглядывала в васильковые глаза, а он целовал ей руки. Два художника, оба с эмоциональными, импульсивными душами, не могли не прийти друг к другу.
Она была, бесспорно, талантливой женщиной. Кроме того, возраст брал свое. В 1921 году Айседоре было уже 43 года.
Оба в это время были страшно по-человечески одиноки. Есенин окончательно расстался с Зинаидой Райх. Оба они – и Дункан, и Есенин – отличались редкой широтой, душевной щедростью и мотовством. И оба они были по существу бездомными людьми.
Их встреча была, что называется, предрешена. С первого мгновения они ощутили не просто взаимную душевную близость. Нет, это была встреча особей одной человеческой породы.
И потянулись они друг к другу не столько как мужчина и женщина, сколько как два человека сходного душевного склада. Каждый из них ценил в другом нечто высшее, чем собственно мужское или женское...
Представлять их друг другу было не надо. С первой же секунды они не могли отвести глаз друг с друга.
Есенин читал ей стихи, и они пытались «разговаривать»... Разговаривали больше жестами и взглядами, оба уверенные в том, что прекрасно друг друга поняли.
Айседора Дункан полюбила Есенина. В ней поэт видел талантливую, умную актрису. «В её улыбке была заря, в движениях тела – аромат зеленого луга», - писал Андрей Белый. Чувства их бушевали, это была большая страсть как с его, так и с её стороны.
Нельзя не сказать ещё об одном обстоятельстве, которое толкнуло этих двух людей в объятия друг друга.
Её судьба как матери была ужасна. Ещё до встречи с Есениным её дети – мальчик и девочка – погибли в автомобильной катастрофе. Айседора мучительно переживала их гибель, хотела покончить с собой, стала злоупотреблять алкоголем. Вполне возможно, в любви 44-летней великой танцовщицы было и материнское чувство к молодому, 26-летнему поэту, так как она находила в нём сходство с её погибшим белокурым сыном. Весной 1922 года, зарегистрировав брак, Дункан и Есенин выехали за рубеж.
За границей написано немного стихов, например: «Сыпь, гармоника. Скука…Скука», «Пой же, пой. На проклятой гитаре…» (Приложение 6) и др. Но в этих стихах – боль за тех русских, кто вынужден был жить на эмигрантском берегу.
Если Айседора Дункан, помимо всего прочего увидела в Есенине сходство со своим погибшим малолетним сыном, то для Есенина не меньшее значение имело ощущение не столько женской, сколько материнской ласки, которой ему так не хватало в детстве. И едва ли случайно то, что все женщины, оставившие глубокий след в жизни поэта, были старше его по возрасту.
Можно ли всерьез говорить о всех этих Женях, Ритах, Надях, Ликах, да даже и о Галине Бениславской?.. После юношеского романа с Анной Сардановской Есенин подсознательно тянулся к женщинам, способным дать ему именно материнскую заботу и нежность. Лидия Кашина, Анна Изряднова, Зинаида Райх, Августа Миклашевская – все они были старше его. Разница в возрасте Дункан и Есенина измерялась 18-ю годами.
Злую шутку играла жизнь с этими двумя людьми.
Объясняться с Айседорой Есенин не мог. Поговорить по душам... О чем? Каким
образом? От её ласк временами становилось тошно. А расстаться с Айседорой он всё же не мог.
«Любит меня... Чудная какая-то... Добрая... Славная... Да всё у неё как-то... не по-русски...»
Трагично оборвалась жизнь Айседоры. Менее чем через два года после смерти Есенина Айседору Дункан задушила ее собственная шаль, запутавшаяся в колесе прогулочного автомобиля.
Есенин за всю свою жизнь любил только двух женщин – Айседору Дункан и Зинаиду Райх.
Нам уже известно, что возвращение из-за границы, разочарование буржуазной действительностью и разрыв с богемой сыграли огромную роль в духовной жизни Есенина. Явственно отразилось это в стихах о любви, свидетельством чему является цикл «Любовь хулигана», сложившийся у Есенина к концу 1923 года.
Поэт осуждает то, что было не любовью, а дурной страстью, похмельным бредом, безоглядной, бессмысленной лихостью. Он призывает на помощь любовь возвышенную, чистую, которая рождает «слова самых нежных и кротких песен», которая воспитывает человека в преданности и постоянстве.
Такая любовь приносит не только уравновешенность и покой, она по-новому открывает мир, она помогает трезвым взглядом оценить дела и беды родной земли.
Цикл «Любовь хулигана» (1923, возвращение Есенина из-за границы) отмечается отречением от «кабацкого» прошлого, очищением, спасением через любовь. К лирическому герою приходит обновление. Трагический пафос, надрыв сменяется задушевностью, лиризмом, откровенностью.
Мечта о «чистой» любви – один из сквозных мотивов лирики Есенина. Сложная гамма эмоций сопровождает страдание, вызванное то жаждой любви, то сознанием её неосуществимости.
Ранняя золотая осень 1923 года подарила Есенину встречу с женщиной, которой поэт посвятил шедевры любовной лирики, прекрасные лирические стихотворения: «Заметался пожар голубой...» (Приложение 4), «Дорогая, сядем рядом...» (Приложение 6), «Мне грустно на тебя смотреть...», включенные в цикл «Любовь хулигана». Сохранился поэтический сборник Есенина с подписью «Милой Августе Леонидовне со всеми чувствами, которые выражены в этой книге».
Августа Леонидовна Миклашевская, актриса Камерного театра, прекрасная, нежная, красивая женщина.
Познакомила актрису с Есениным жена Мариенгофа – Нюша Никритина. «Был август. Ранняя золотая осень. Ездили за город и там подолгу гуляли. Под ногами шуршали золотые жёлтые листья».
Воспевал он земные черты в облике любимой.
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синий.
Есенина восхищает и поражает в ней необычное...
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в рязанях,
вызывая у поэта прилив нежных чувств:
Чтил я грубость и крик в повесе,
А теперь вдруг растут слова
Самых кротких и нежных песен.