Мироощущение Икабода Крейна – это мироощущение невежественного и трусливого человека, который во всем видит следы власти непобедимых потусторонних сил, а не гармонию и закономерность природных явлений: после изучения старинных, полных ужасов повестей Мезера Икабод отправлялся к дому фермера, где стоял на постое, и «… когда он направлялся мимо болот, ручья и жуткого леса всякий звук, всякий голос природы, раздававшийся в этот заколдованный час, смущал его разгоряченное воображение: стон козодоя, несущийся со склона холма; кваканье древесной лягушки, этой предвестницы ненастья и бури; заунывные крики совы и внезапный шорох потревоженной в чаще птицы.» [1; 55-56] или «Сколько раз останавливался он, полумертвый от страха, перед запорошенным снегом кустом, который точно приведение в саване, преграждал ему путь!» [1; 56]).
Ирвинг изображает главного героя новеллы Икабода Крейна с иронией, начиная с имени: Икабод — редко встречающееся мужское имя библейского происхождения, обозначающее в переводе с древнееврейского «несчатливый», «бедняга». Крейн по-английски — журавль [1; 52 (Прим. пер.)] и заканчивая изгнанием Крейна призрачным всадником, которое объясняет в конце новеллы: «один старый фермер, через несколько лет после происшествия ездивший в Нью-Йорк, тот самый, который рассказал мне эту историю с привидениями, распространил известие, что Икабод Крейн жив и здоров, что он покинул эти места, отчасти из страха перед призраком и Гансом ван Риппером, а отчасти из-за нанесенной ему обиды: как-никак он неожиданно был оставлен богатой наследницей! Икабод переселился в противоположный конец страны, учительствовал, одновременно изучал право, был допущен к адвокатуре, стал политиком, удостоился избрания в депутаты, писал в газетах и под конец сделался мировым судьей» [1; 79-80]. Ирвинг смеется над Икабодом, но смех этот приобретает трагическую окраску, если верить старому фермеру, что такие как Икабод Крейн могут могут добиться в жизни описанных высот.
Карикатурная внешность Икабода Крейна: «Это был высокий, до крайности тощий и узкоплечий парень с большими руками и ногами: кисти рук вылезали у него на целую милю из рукавов, ступни легко могли бы сойти за лопаты, да и вся фигура его была на редкость нескладной. Он был обладателем крошечной, приплюснутой у макушки головки, огромных ушей, больших зеленых и как бы стеклянных глаз, длинного, как у кулика, носа – ни дать ни взять флюгер в образе петушка, красующийся на спице и указывающий направление ветра» [1; 52] одна из составляющих его отталкивающего образа. В Крейне все карикатурно преувеличенно: «Икабод отличался отменным аппетитом и, несмотря на худобу, обладал не меньшей, чем анаконда, способностью увеличиваться в объеме» [1; 53]. Икабод претендует на изящные манеры в обращении с девушками: «Он (Икабод) срывал для них гроздья дикого винограда, читал все без исключения могильные эпитафии и прогуливался, окруженный их стайкой, вдоль берега примыкающего к церковному двору мельничного пруда» [1; 55]. Иронизирует Ирвинг и над любовью Икабода к Катрине — дочери богатого фермера: «Ибо Икабод Крейн обладал нежным и влюбчивым сердцем. Неудивительно, что столь лакомый кусочек обрел в его глазах неизъяснимую привлекательность, в особенности после того, как он посетил ее разок-другой в родительском доме» [1; 57], дом родителей Катрины был полной чашей. Икабод — голодный приживала, но очень находчивый! «Чтобы поддержать себя, он столовался и обитал, в соответствии с местным обычаем, у тех фермеров, дети которых у него обучались. Прожив в каком-то доме неделю, он переселялся затем в другой, таская с собой все свое достояние, умещавшееся в одном бумажном платке, и обходив таким образом всю округу» [1; 54]. Но и фермеры изображены Ирвингом не в лучшем свете, так как были склонны «рассматривать расход на содержание школы как непосильное для себя бремя, а учителя как лентяя и трутня», но и в этом случае смекалка Икабода не подводила его: «Дабы все это (пребывание Икабода у фермеров) не было слишком тяжелым налогом для кошельков хозяев-крестьян..., он прибегал к различным уловкам, имевших целью показать, что он в такой же мере полезен, как и приятен. При случае он помогал фермерам по хозяйству: ходил с ними на сенокос, чинил изгороди, водил на водопой лошадей, пригонял коров с пастбища и пилил дрова для зимнего камелька» [1; 54]. Ирвинг сам указывает, что все старания Икабода помочь фермерам лишь уловки, чтобы остаться пожить в их дома денек другой.
Карикатурная внешность Икабода Крейна, говорящие имя и фамилия, нелепые претензии на изысканность манер придают законченность отталкивающему образу бездушного, хищного и уродливого порождения новой Америки – образу во всем чуждому волшебной картине залитых солнцем долин, оврагов, рощ и загадочных горных цепей, этой сонной, но прекрасной в своем покое земле.
Не случайно Ирвинг изгоняет Икабода из райского и сказочного местечка, каким является Сонная Лощина. Крейн – алчный, жадный приживала не вписывается в тихую, размеренную жизнь селения. Ирвинг воплощает в этом произведении свою мечту, мечту спасти остатки красочного, которым, по его мнению, наполнено прошлое. Сонная Лощина продолжает свою жизнь и от Икабода Крейна остается только новая суеверная легенда, будто Всадник без головы унес его, а его дух посилился в школьном здании.
Ирвинг любил оживлять жуткие новеллы улыбкой иронического сомнения [6; 305]. Так он поступает и в новелле «Легенда о Сонной Лощине». Ведь Икабод Крейн не был «унесен с бренной земли каким-то сверхъестественным способом» [1; 80], как судачат об этом деревенские кумушки. Автор сам в конце новеллы делает предположение, которое в свою очередь узнал от старого фермера, того самого, который рассказал ему эту историю «с призраками» [1; 79], что Икабод Крейн жив и здоров, а исчез по причине страха перед Гансом ван Риппером — старым скрягой, у которого одолжил коня и седло. Как понимает читатель в конце новеллы, Икабод повстречался не с призраком Всадника без головы, а с соперником в любви к Катрине Бромом Бонсом. Именно Бром Бонс и изгнал Крейна из лощины. И не призрачный всадник бросил в него свою голову, а Бром Бонс запустил простой тыквой, да и всё, что нашли после происшествия, указывало на реальные события, а не на сверхъестественного Всадника без головы: «На дороге, что ведет к церкви, было найдено сломанное втоптанное в грязь седло Ганса ван Риппера; следы конских копыт, оставивших на дороге резкие отпечатки — кони, очевидно, мчались с бешеной быстротой, - привели к мосту, за которым близ ручья, в том месте, где русло его становится шире, а вода чернее и глубже, была найдена шляпа несчастного Икабода и радом с ней — разбитая вдребезги тыква» [1; 78-79]. Ирвинг придает новелле законченно кольцевое построение тем, что начинается новелла с рассуждения о том, что Сонная лощина на любого человека навевает грезы, а заканчивается созданием иронической легенды-пародии.
Европейская «механика ужасного» у Ирвинга сохранена: привидения ютятся в старых домах, зловеще завывает буря, таинственно звучат шаги, сдвигаются стены, оживают портреты, духи появляются ровно в полночь и глухо стонут. Но все это имеет иронический подтекст, а иногда и пародийный [5; 41].
В произведении Ирвинга «Дольф Хейлигер» рассказывается о том, как призрак – предок Дольфа Хейлигера показывает главному герою, где спрятаны сокровища. В этой новелле Ирвинг рисует уже находчивых и деловых людей, начиная с матери Дольфа Хейлигера, которая «проживая в торговом городе, прониклась в некоторой мере царившим в нем духом и решилась попытать счастья в шумной лотерее коммерции» [1; 113], «хозяйка Хейлигер» начала торговать всевозможными пирожными, печеньем, голландскими куклами, пряжей, свечами прямо из окон своего дома «на удивление всей улицы» и заканчивая призраком предка, который столь же деловитый и предусмотрительный – показывает своему потомку место, где спрятан клад.
В этой новелле Ирвинг высмеивает и отношения между сословиями: «Хотя почтенной женщине и прошлось познать, что значит нужда, все же она сохранила в себе чувство фамильной гордости – ведь она происходила от ван дер Шпигелей из Амстердама! – и ревниво берегла раскрашенный родовой герб, висевший в рамке у нее над камином. И, по правде говоря, она пользовалась глубоким уважением беднейших обитателей города» [1; 114]. Как тонко Ирвинг иронизирует над отношениями классов! Что осталось от рода ван дер Шпигелей из Амстердама? Ничего, только фамильный герб и нищенское положение потомков, а все же «беднейшие обитатели города» [1; 113] глубоко уважают хозяйку Хейлигер.
Человек для другого человека во времена развития капитализма ничего не значит. Доказательством этому служит эпизод новеллы, где Питеру де Гроодту приходит мысль пристроить Дольфа учеником доктора на место умершего мальчика – бывшего ученика немецкого доктора, который «погиб от чахотки». Только подумать ученик доктора погиб от чахотки! Питер де Гроодт нисколько не грустит по поводу смерти погибшего, он рад, что может помочь теперь госпоже Хейлигер. Питер хочет быть полезным не ради дружеской помощи, а лишь бы избавиться от сорвиголовы Дольфа (Ирвинг иронизирует: «Питер был озабочен этим вопросом (куда пристроить Дольфа) ничуть не меньше госпожи Хейлигер, ибо он высказывался крайне нелестно о мальчугане и не думал, чтобы из него вышло что-нибудь путное») [1; 114], Де Гроодт знает, что доктор испытывает на своих учениках новые микстуры, но предпочитает считать такие разговоры слухами и не упоминает об этом при госпоже Хейлигер. Питеру нет дела до Дольфа, и это его черта характера.
Образы других персонажей новеллы призваны высмеивать время, когда каждый ради выгоды займется чем угодно. Питер де Гроодт – пономарь и могильщик, который «пользовался у доктора кое-каким влиянием, поскольку им нередко приходилось иметь дело друг с другом» [1; 116]. Или доктор – Карл Людвиг Книппенрхаузен, в чуланчике (в чуланчике, даже не в чулане!) хранились «заставленные книгами полки (их было там целых три, причем иные тома поражали своими чудовищными размерами). «Так как докторские книги, очевидно, не вполне заполняли чуланчик, рассудительная домоправительница заняла свободное место горшками с соленьями…» [1; 117], а далее идет описание того, что именно домоправительница хранит в этом чуланчике и описание всех этих солений и варений занимает больше места, чем описание «библиотеки» доктора, о компетентности которого остается только догадываться. Ирвинг так и пишет: «Где именно доктор учился, каким образом постиг медицину, где и когда получил врачебный диплом – ответить на эти вопросы было бы теперь в высшей степени затруднительно, ибо даже в то время про это не ведала ни одна живая душа» [1; 118]. Доктор богатеет, богатеет быстро, а главное на чем! «На лечении таких случаев, которые не описаны и не предусмотрены в книгах. Он избавил некоторых старух и девиц от ведьмовства – страшного недуга…» [1; 120], вылечил также деревенскую девку, которую «рвало изогнутыми иголками и булавками, а это, как знает всякий, – безнадежная форма заболевания» [1; 121], говорили о том, что доктор «владеет искусством изготовления любовного зелья, и поэтому к нему обращалось великое множество пациентов обоего пола, сгорающих от любви» [1; 121]. Вывод напрашивается такой – лечил доктор неизвестно от чего и богател. Быстрая нажива, любой ценой – вот цель существования деловых людей, подобных доктору. И вот каких людей породила новая Америка – «страна обетованная».