Другой же аспект творчества по принципу «от противного» заключается в создании иллюзорного мира мечты (эксплицитный вариант концепта «настоящее детство»), где есть именно то самое, чего был лишен маленький гимназист Гликберг:
На резной берлинской этажерке
У окна чужих сокровищ ряд:
Сладкий гном в фарфоровой пещерке,
Экипаж с семейством поросят
Мопс из ваты...
«Игрушки»
Своеобразие художественного мира Саши Черного заключается в его единстве. Единство же достигается через сохранение искренней интонации повествования всепроникающего и всеобъемлющего образа поэта - одновременно и взрослого, и ребёнка.
«Для поэтики Саши Черного характерна также несомненная насыщенность образами, причем конкретными образами конкретных персонажей эпохи. Его лексика почти материальна, вещественна. Риторически отвлеченные фразы его нисколько не соблазняли, а абстрактная фразеология встречается крайне редко. Вместо того, чтобы клеймить и высмеивать какое-либо абстрактное «зло», он показывает, передает его в реальных образах, живых воплощениях. В сущности, перед нами поэт-беллетрист, мастер стихотворной новеллы – маленького, но меткого рассказа в стихах. Все лучшие его произведения имеют сюжет, фабулу. Например, о том, как конторщик Банков женился на девице Кларе Керних («Страшная история»), о том, как некая фрау Штольц после смерти своей дочери защищала ее честь («Факт»), и даже «Колыбельная» у Саши Черного построена на беллетристической фабуле. Все чаще и чаще в стихотворениях функционирует небольшой рассказ, где все отдельные сюжетные линии нанизываются одна на другую и, в конце концов, представляют собой законченную картину. Типичным примером такого построения является «Обстановочка».
Здесь последовательно, один за другим, перед читателем возникают, казалось бы, несвязанные между собой образы: мальчик, побитый за двойку с плюсом; его мать, потратившая последний рубль на новую прическу; отец, подводящий итоги расходов своей жены; голодный чижик; прокисший гриб на блюдце; дочь, ставящая замученной кошке клизму, и орущая во все горло кошка; чья-то сестра, бездарно играющая на расстроенном рояле; белошвейка, поющая за стеной любовный романс; задумавшиеся над черным хлебом тараканы; дребезжащие в буфете стаканы; падающие с потолка капли сырости.
Один за другим следуют 11 образов.[20] в таком коротком стихотворении, в стихотворении на 25 строк. Каждый из них настолько микроскопичен, что ничего нам не дает, но в совокупности они представляют собой гениально переданную страшную картину загнивания человеческой жизни, погрязшей в тошнотворном быту. Все они воспринимаются как нечто цельное, дополняющее друг друга, и когда читаешь последнюю строку: «И сырость капает слезами с потолка…» – чувствуется, что эти слезы одновременно и метафора, и подлинный факт – все стихотворение от начала и до конца проникнуто подлинными слезами автора, хотя на поверхности всего лишь беглый взгляд, бесстрастно регистрирующий события, происходящие в квартире простого обывателя. И таких каталогов у поэта множество – «Мясо», «Ранним утром», «Уездный город Волхов», «В Пассаже», «На вербе» и многие другие.
5.3Библейские мотивы в творчестве Саши Черного
Причиной обращения писателя к библейским текстам исследователи обычно называют запомнившееся ему с детства ощущение мертвящей скуки на гимназических уроках Закона Божьего. Это верно: изучение слова Божьего в принципе не должно сопровождаться никакими формами насилия и скукой. А избежать этого – сложнейшая задача, так как священный текст отличается высокой степенью обобщения, зачастую иносказателен и труден для понимания. Чтобы понять, что Саша Черный ощущал на самом деле по отношению к урокам Закона Божьего, перенесемся в его детство и посмотрим на это его глазами.
До 9 лет Саша не мог поступить в гимназию. В царской России существовал целый ряд ограничений для евреев – в том числе в получении образования. Только после того, как отец решил крестить всех детей, Саша был зачислен в гимназию – стал «приготовишкой». Словно на крыльях, летел он на занятия и с занятий – «не как все люди, а как-то зигзагами, словно норвежский конькобежец». Эта недолгая, счастливейшая пора оказалась едва ли не самой светлой в череде школьных лет Саши Черного.
Но вскоре упоение сменилось томительными годами страхов, обид, нотаций, наказаний... Не учение, а мучение! Наиболее тягостные воспоминания были связаны с Законом Божьим.
Жестокие, но справедливые слова в адрес религиозного обучения высказал русский мыслитель В.В. Розанов: «Что же дети учат, что им Церковь дала для учения? 90-й Псалом царя Давида, сложенный после соблазнения Вирсавии. Псалом после убийства подданного и отнятия жены у него!!!... Что-то содомское, не в медицинском, а в моральном смысле, – покаянные слезы содомитянина о вкушении сладости. Это учат в 8-9 лет все русские дети, миллионы детей! И все прочие молитвы, как-то: «На сон грядущий», «К Ангелу-Хранителю», «От сна восстав» написаны не только деревянным, учено-варварским языком, но прежде всего языком сорокалетнего мужчины, который «пожил и устал»... Да просто христианство даже забыло, что есть детская душа, особый детский мир и проч. Просто не вспомнило, запамятовало, что есть семья, в ней рождаются дети, что дети эти растут и их надо как-то взрастить».
Видимо, подобные мысли не давали покоя и Саше Черному. Он не забыл свои детские переживания, недоумения, очарования и чаянья. И вот он вознамерился ввести в круг детского чтения Библию, – древнейшую книгу, вобравшую в себя многовековую народную мудрость, отлитую в законченные изречения, которыми человечество живет или старается жить вот уже две тысячи лет. Воистину это вечная книга христианских заповедей! Вот почему так важно, чтобы слово Священного Писания было понято на ранних стадиях душевного развития.
Оставалось дело за «малым» и непостижимо трудным: перевести скупые, спрессованные в афоризмы притчи на язык, понятный и интересный детям. «Библейские сказки» Саши Черного (известно всего пять изложений, а точнее, его версий ветхозаветных сюжетов) – не пересказ, а фактически новые произведения. Заключенные в Библии истины пропущены через собственное сердце, через выстраданное, выношенное Сашей Черным представление о жизни. Правда, личное запрятано столь глубоко и потаенно, что трактовка и толкование становится весьма затруднительным занятием. И все же кое о чем можно догадаться.[21]
Так выглядит одна из версий, почему Саша Черный обратился именно с такого ракурса к библейским мотивам.
Другая причина обращения писателя к Библии кроется в его религиозных убеждениях. Не случайно он взял за основу детских сказок тексты именно Ветхого Завета, этическая система которых построена на принципе справедливости. Саше Черному удается, сохранив основу ветхозаветного сюжета, вдохнуть в него христианский этический принцип милосердия. Показательно в этом отношении начало «Сказки о лысом пророке Елисее, о его медведице и о детях»: «Когда пророк Елисей шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним: идет плешивый. – Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка. Так говорит Библия. А я думаю, что дело было не так. Не может быть, чтобы такой славный старик, как Елисей, из-за таких «пустяков» стал проклинать детей. И уж ни за что на свете не поверю, чтобы медведицы так жестоко расправились с детьми. Не их дразнили – им-то что. Да еще, будто они переловили столько ребятишек... Одного бы поймали, ну двух, – а остальные, как воробьи, рассыпались бы в разные стороны. Догони-ка. Если ты будешь сидеть тихо и вынешь изо рта чернильный карандаш и перестанешь дергать кошку за усы, я расскажу тебе, как это было».[22]
В тексте сказки пророк Елисей предстает не грозным посланцем Бога, а просто добрым стариком, который любит детей и устанавливает с ними дружеские отношения. Не мести учат сказки Саши Черного, но любви и терпимости; на их страницах не льется кровь, но звучит доброе слово.
О «добром слове» упомянуто не случайно, так как, на наш взгляд, в «Библейских сказках» Саша Черный достигает высочайшего мастерства рассказчика, который способен строить увлекательный, четко организованный сюжет, движущийся в быстром и легком темпе, и при этом блестяще владеет сочным разговорным языком.[23]
Вообще, если говорить о языковой, художественной специфике библейских текстов? Можно выделить целый ряд приемов, особенностей. Вот некоторые, наиболее яркие из них.
Можно сказать, что «Библейские сказки» Саши Черного апокрифичны. То есть это истории, которые в действительности не были придуманы, но более точно и глубоко выражают суть явления, нежели реальная правда.
Еще одно критическое высказывание по поводу художественной стороны священных текстов: «Язычество поклонение матери-природе, силам ее. Христианство – отрицание природы. Во всем Евангелии о природе сказано 2-3 слова. Остальное – притчи, тяжелые предсказания и угрозы: «Не мир, но меч принес». Светопреставление. Страшный Суд и ад».[24] Слова эти принадлежат И. Соколову-Микитову, с которым Саша Черный не раз сиживал за приятельской беседой в Берлине.
Саша Черный наполняет сюжеты Ветхого Завета уютным человеческим теплом и светлым юмором. Библия предельно лаконично указывает на место действия – писатель детализирует пейзажи.
Художественная детализация касается поведения и речи персонажей, обстоятельств, в которых происходит действие. Вот, например, изображение райского сада в сказке «Первый грех»: «И добрые все были, – удивительно. Комары никого не кусали, – что они ели, я не знаю, – но ни Адама, ни Еву, которые ходили без всякой одежды, ни один комар ни разу не укусил. Гиены не грызлись между собой, никого не задирали, сидели часами скромно под бананами и ждали, пока ветер не сбросит им тяжелую душистую связку с плодами».[25] Библейский текст, таким образом, не столько упрощается, сколько приближается к восприятию ребенка, в текст привносится душевность.